Мои рыжий дрозд

— Какая королева, при чем тут мое имя? — Доктор Макгрене, видимо, был плохо знаком с европейским фольклором. — Вы должны будете отдать мне своего сына, ясно?

— Вы хотите его усыновить, как Гилли?

— Нет, совсем не то. Я открыл тайну сохранения жизни, благодаря мне люди смогут жить по двести, триста, пятьсот лет, причем — не влачить существование дряхлых стариков, а жить полной жизнью, накопляя опыт и мудрость. Вы представить себе не можете, как много в нашем мозгу неиспользованных ресурсов, а я их все постепенно от раза к разу буду подключать. Понимаете? Да ничего вы не поймете.

— Вот почему он стал совсем другим… — прошептала она.

Он, казалось, не расслышал.

— А теперь, — возбужденно продолжал он, — представьте себе, что я сам вдруг умру. Кто тогда продолжит дело? Я просто не имею права умирать. Мне нужно постоянно продолжать свое существование, обновлять свой опыт, я буду работать для всего человечества.

— Значит, — сказала она грустно, — вы хотите убить моего ребенка.

— Но почему «убить»? Разве тот мальчик умер? Это вы хотели его убить, а я его воскресил. Вот Патрик действительно умер. Я не убью ребенка, а просто займу его место, как и вы займете место этой Анны, но она тоже будет продолжать жить. Так и скажите себе. А вы сразу «убить». До чего же вы все, ирландцы, смешные, прямо как дети.

— Я не ирл… Послушайте, мне надо опять подумать. Я к этому всему не была готова. Извините.

— Да что тут думать! — Он начал сердиться. — Вы от меня получите лишних шестьдесят лет жизни, можно сказать, бесплатно, а потом, — он улыбнулся, — как постоянная клиентка, допустим, еще столько же. И эту операцию сделает уже как бы ваш сын. Поняли? Вы ведь так замечательно придумали все с этой девочкой, а теперь почему-то застряли на таких простых вещах. Вспомните, вы и во время первого нашего разговора чего-то боялись. А потом сообразили, что я прав.

— Странно все это как-то…

— Конечно, вам странно. — Макгрене вздохнул. — Мы привыкли уничтожать жизнь, а уничтожить смерть нам пока кажется непостижимым. Так?

— Да, наверное.

— Вот что, — он встал со стула и подошел к двери, — идите домой и спокойно все обдумайте. Я понимаю, разговор у нас очень серьезный. Для меня тоже очень важный. — Он открыл дверь, и Салли медленно вышла в коридор. — До свидания. Не спешите, поразмыслите, я буду ждать вас. — Она молча кивнула и побрела к выходу. Он долго смотрел ей вслед.

Гилли.

Гильгамеш Макгрене.

Как много значил он теперь в жизни Салли Хоулм. Но много значил он и для Нинсун-Бонавентуры, для доктора, для Хумбабы, для своих одноклассников. Много значил он теперь и для Анны. Сама того не замечая, она постепенно начинала мерить им свою жизнь, оценивала себя его взглядом, мысленно говорила с ним все чаще и все откровеннее. Когда он пригласил ее войти в группу «Алтерд бойз», она была просто счастлива. С непривычным для нее пылом начала учить песни, отрабатывала с помощью Гилли свою мимику и пластику и даже соорудила себе сногсшибательное платье для выступлений, которое Гилли милостиво похвалил.

Оставалось одно: подходящие инструменты. Все вместе они сумели наскрести лишь фунтов двадцать, но конструктивный ум Гилли и тут сумел найти выход из положения. Он вспомнил про того старьевщика по имени Ур-Зенаби, который продал ему тогда одежду, обувь и все остальное. Уж ему-то тот уступит по дешевке. Но денег все равно не хватало, и, подумав, Гилли решил пойти к Нинсун.

Помявшись какое-то время-, он заговорил о том, что просто не знает, что ему делать, денег нет, а они необходимы, причем не только ему. Он вздохнул и признался наконец, что решил пойти к ростовщику и взять большую сумму в долг под проценты.

Как же ты отдашь? Никак. Я его потом просто убью. Что?! — Сестра Бонавентура прижала руки к груди. Так часто делают. — Гилли надменно приподнял плечи. — Мы про это читали. Он, там, ее убил, деньги взял и где-то спрятал. Он даже нарочно хотел ее убить, понимаете, не только из-за денег. Но потом слабину дал, связался с одной проституткой, в общем, его замели. Понимаете?

Но сестра Бонавентура, видимо, не читала Достоевского. Дрожащими руками она достала из шкафа старый саквояж, на дне которого хранила деньги и ценные бумаги…

Лэди Брэкнелл: В саквояже?!

Да, в обычном саквояже.

…и спокойно спросила:

Сколько? Сто фунтов, — невозмутимо ответил Гилли.

Он взял деньги, кивнул ей и вышел, даже не сказал спасибо. Это ведь ей и не требовалось, она, как считал Гилли, ждала благодарности за свой благородный поступок из каких-то иных, высших сфер. Что для нее его жалкое «благодарю вас». Милый сыночек будет спасен от страшного греха, и спасение — ее заслуга. Да она сама должна была сказать Гилли спасибо за предоставленную возможность совершить доброе дело.

Все, ребята, порядок! — весело крикнул Гилли, выходя из комнаты экономки, и в ответ на вопросительные взгляды торжественно поднял над головой стофунтовую бумажку. Ну, куда теперь? — Эдан заметно волновался. Теперь мы пойдем в центр, в одну лавочку, я в ней был. Там, я думаю, можно кое-чего раздобыть.

Ур-Зенаби встретил их, радостно улыбаясь. Конечно, он помнил Гилли, да и как забыть его после того, как Макгрене рассказал эту удивительную историю о чудесном возрождении из мертвых. Гилли тут же наклонился к его уху и, показывая на Лиама и Эдана, прошептал, что оба — тоже пациенты доктора.

Как, и они?.. — восхищенно воскликнул старый ростовщик.

Гилли поджал губы и значительно кивнул. Ур-Зенаби мгновенно понял его намек, и глаза его заблестели. Да, может, если быть с этим доктором в хороших отношениях… Он суетливо начал вытаскивать из шкафов все, хоть как-то связанное с музыкой.

Глаза мои видят. Наплевать на все.

Стал я что-то таким нервным, просто самому противно. И голова все время болит. И постоянно чувствуешь неприятный запах пота, мойся не мойся. Говорят, это один из признаков начинающейся шизофрении. И глаза мои пусты, как церковь в будний день. И темны…

А ты знаешь, Михал, что Толстой в «Войне и мире» упоминает Джона Филда? ^{20}Ты хоть знаешь, кто это?

Помню, как-то вечером мы с Кэвином играли в шахматы. Я выиграл, хотя вообще играю совсем плохо. Наверное, мне в тот вечер просто везло. Да и не в самой игре дело, а в беседе, сопровождавшей ее. Оскар Уайльд писал по-французски. Да. Саломея. (Салли Хоулм.) Он приехал в Дублин с одной женщиной, но она вышла потом замуж за Брэма Стокера. ^{21}Хотя, если я ничего не путаю, зачем Оскару Уайльду женщина? Или все это просто слухи? Ага, не зря я тогда о нем вспомнил. Но потом, конечно, заговорили об Ольстере, без этого никогда не обходится.

Они там вообще готовы на все.

Михал, мы, кажется, не с тобой разговариваем. Ваш ход, Шемас.

Их обслужили по высшему разряду. Когда все трое вернулись в школу после посещения пиццерии, в спальне их уже ждали две гитары, три микрофона, две трубы, саксофон, синтезатор и еще какая-то мелкая техника, назначение которой было им не совсем понятно. Все расходы по транспортировке Ур-Зенаби взял на себя. Вернувшись вечером после кино, Михал застал всю компанию за репетицией.

—  Боже, я так и знал, у вас все кончится психушкой.

— Нечего завидовать, — спокойно сказал Лиам. — Сам небось тоже хотел бы.

—  Да нужны вы мне! — огрызнулся Михал и демонстративно достал какой-то учебник.

— Ладно, — крикнул Гилли, — не отвлекайтесь, давайте еще раз!

Ночью он долго не мог заснуть. Он думал о Салли. Вернее, хотел думать о ней, но привычный образ юной и прекрасной Салли почему-то ускользал. И ее дом, сад становились теперь чем-то неясным, смутным, далеким. Воспоминания юности с каждым днем уходили от него все дальше и дальше, вытесняемые новыми впечатлениями, но он каждый вечер упорно пытался вызвать их в себе, украшая, дополняя, меняя. А потом эта пестрая картина начинала уже без его помощи крутиться перед ним в каком-то безумном калейдоскопе, пока сон не завешивал ее своим мягким бархатным плащом. Он засыпал, чувствуя лишь биение крови в висках, как тогда в больнице, и жизнь, казалось, была готова вот-вот угаснуть в его расслабленном теле. Но он не умирал. Будь проклят этот доктор! Кто его просил?! Гилли шел по какому-то саду, один, вдруг из-за дерева вышла девушка. Салли! — крикнул он. Девушка подняла к нему свое лицо, обрамленное длинными и почему-то мокрыми волосами: это была Анна. Гилли бросился к ней с каким-то ужасом и восторгом. Она протянула к нему руки, и губы их настороженно встретились. «Дай же тысячу сто мне поцелуев, снова тысячу дай, и снова сотню…»