Маленькие дети

К их облегчению — хотя и к некоторому конфузу Ларри, — проблему удалось быстро диагностировать. У него оказалась такая низкая концентрация сперматозоидов, что возможность зачатия при обычном акте представлялась «крайне маловероятной». Врачи предложили экстракорпоральное оплодотворение, и Джоанни не стала возражать, хотя зачатие в пробирке и представлялось Ларри довольно сомнительным выражением Божьей воли.

— Жаль, что я раньше об этом не знал, — сетовал он по дороге домой. — Сэкономил бы состояние на презервативах.

Джоанни забеременела с первой же попытки, но через два месяца у нее случился выкидыш — ужасное и болезненное испытание, которое она перенесла со стоицизмом, восхитившим Ларри, но и слегка обеспокоившим его.

— Все в руках Божьих, — заявила Джоанни. — Я все равно не могу ничего изменить.

Ее родители немного помогли деньгами, и они сделали вторую попытку. На этот раз беременность проходила благополучно, хоть и тяжело. Последние восемь недель Джоанни не вставала с постели и коротала время, листая Библию или читая молитвы, но, впрочем, не отказывалась и от телевизора (она питала слабость к передачам, в которых рекламировались всякие новые кухонные приспособления, и к «Такси»), Когда родились близнецы, ее первые слова благодарности были обращены не к врачам и медсестрам, принимавшим роды, и не к Ларри, который все одиннадцать часов держал ее за руку и подбадривал, а к Тому Парню Наверху.

— Благодарю Тебя, Господи! — прижимая к груди двух крошечных мальчиков, в экстазе воскликнула она, будто какой-то исполнитель госпелов из Алабамы. — Благодарю тебя, Иисус!

Даже в этот высокоторжественный момент Ларри с трудом удалось скрыть раздражение. «А что случилось? — хотелось спросить ему. — Почему Он вдруг передумал? Неожиданно решил, что нам все-таки можно иметь детей?»

Но в то время его сердце переполняла такая радость — мальчики получились чудесными и здоровыми, и Ларри уже предвкушал, как будет учить их играть в бейсбол и футбол и ходить с ними в походы, — что он почти завидовал искренней вере своей жены. Он тоже с удовольствием поднял бы лицо к небесам и вознес хвалу знающему все и любящему всех без разбора Господу из своего детства, если бы только мог сделать это, не покривив душой.

Ларри надеялся, что после рождения близнецов религиозный пыл жены немного угаснет, но получилось наоборот. Она с фанатичной регулярностью посещала службы, а кроме того, начала требовать, чтобы и муж ходил в церковь вместе с нею и принимал причастие, отчасти потому, что заботилась о его душе, но еще и потому, что считала это необходимым для правильного воспитания мальчиков. Решив, что один час лицемерия в неделю — это небольшая плата за семейный мир, Ларри подчинился и почти год аккуратно выполнял ее пожелания до тех самых пор, пока осенью девяносто восьмого года его жизнь не перевернулась с ног на голову.

В начале года, еще зимой, у отца Ларри обнаружили рак легких. Метастазы распространялись стремительно, но умирал он медленно и страшно — унизительный, мучительный конец, достойный, возможно, Гитлера или убийцы-людоеда Джеффри Дамера, но никак не добродушного старика, который тридцать семь лет горбатился в принадлежащем его тестю магазине запчастей и, перед тем как доктор произнес ему смертный приговор, всего три месяца успел порадоваться жизни на пенсии. И лишь через месяц после того, как гроб с телом отца опустили в могилу, Ларри, хрипло дыша, стоял в продуктовом отделе Торгового центра Веллингтона, вглядывался в лицо вооруженного преступника, которого он только что убил метким выстрелом в шею, и постепенно с ужасом осознавал, что «преступник» оказался подростком с невинным и милым лицом, а его оружие — пластмассовым пистолетом, до смешного не похожим на настоящий.

Оба этих трагических события, произошедших так быстро друг за другом, что в воспоминаниях Ларри они сливались в одно — как будто прямо с кладбища он отправился в Торговый центр, — только подтвердили уже давно имевшееся у него подозрение, что жизнь — это жестокая и бессмысленная штука, в которой одинаково ужасные вещи случаются и с плохими, и с хорошими людьми без всякой зависимости от их грехов или заслуг. Они просто случаются. И если там наверху действительно имеется какой-то Бог, ответственный за справедливость и воздающий всем по заслугам, как уверяет Джоанни, тогда этот Бог либо полный засранец, либо, в лучше случае, неумеха, и тогда он абсолютно не нужен ни Ларри, ни всем остальным честным людям, которые просто хотят нормально жить и по возможности уберечь своих близких от бед, болезней и смерти.

— Ты это серьезно? — не поверила Джоанни, когда он изложил ей свою теорию. — Ты в самом деле считаешь Бога засранцем?

— Примерно так.

— У меня есть для тебя новость. Возможно, и Он не очень высокого мнения о Ларри Муне.

— По мне, так пусть он сгорит в аду, — заявил Ларри, — после того, как поцелует меня в задницу.

— Клянусь, — сказала Джоанни, — что если хоть один раз услышу, что ты говоришь что-нибудь подобное мальчикам…

— И что? Что ты тогда сделаешь?

Она начала говорить что-то, но потом замолчала. Ларри вышел из комнаты, решив, что победа осталась за ним. Но позже, вспоминая этот эпизод, он понял, что именно после того разговора отношения между ними стали другими.

С очаровательно виноватым выражением на задорном личике Сандра Баллок вытащила из декольте своего вечернего платья шоколадный пончик и отдала его английскому актеру, не очень убедительно изображающему гомосексуалиста. Мэй хихикнула и с надеждой скосила взгляд на Ронни.

— Правда, смешно?

Ронни медленно повернулся и смерил ее таким пренебрежительным взглядом, как будто был по меньшей мере профессором из Гарварда, а не уборщиком, теперь безработным, недавно вышедшим из тюрьмы.

— Полная чушь, — изрек он.

— Она голодная, — попыталась объяснить Мэй, — и хотела стащить у него за спиной какую-нибудь еду.

— Это я понимаю, мама. Но там ведь уже середина ночи.

— И что?

— Откуда среди ночи у них взялся целый поднос пончиков?

— Это ведь конкурс красоты. Их оставили, чтобы девушки могли подкрепиться.

— Все девушки давно должны спать.

— Ну, может, кто-то поставил его, а потом забыл.

— Ты на какой планете живешь, мама? Кто это может забыть о целом подносе с пончиками?

— Не будь таким занудой.

— А чего ты хочешь? Дурацкое кино.

Мэй охватила знакомая, похожая на приступ какой-то болезни безнадежная усталость. Она мечтала всего лишь о приятном субботнем вечере у телевизора, о хорошем фильме и миске с попкорном и о том, чтобы хоть немного отвлечь сына от печальных мыслей. Потому что Мэй видела, как что-то гложет его изнутри и с каждым днем он становится все мрачнее.

Когда Ронни только вышел из тюрьмы, он, по крайней мере, делал попытки искать работу, рассуждал о будущем и иногда говорил матери что-нибудь приятное. Но после того свидания пару недель назад весь его оптимизм окончательно испарился. Он сдался. Он даже не притворялся больше, что читает объявления о вакансиях, и категорически отказался встретиться еще с какой-нибудь из женщин, написавших ему письмо. Он только целыми днями слонялся по дому и жаловался, что по телевизору ничего не показывают. Сегодня Ронни был как-то особенно взвинчен. Он непрерывно двигал ногами, раскачивался вперед-назад и нетерпеливо вздыхал так, будто, застряв в пробке, опаздывал на какую-то важную встречу.

— Просто смешно, — проворчал он. — У нас целый шкаф забит фильмами, а мы смотрим эту чушь.

Сандра Баллок убеждала симпатичного парня, что собирается прекратить участие в конкурсе. Было видно, что она ему очень нравится, хотя, вместо того чтобы поцеловать ее, он в последний момент откусил половину шоколадного батончика.

— Она такая хорошенькая в этом платье, — заметила Мэй. — В начале была совсем замухрышкой, а теперь смотри как похорошела.