Маленькие дети

— О господи, я сейчас кончу!

— Я хочу это почувствовать.

Горячая волна поднялась снизу, от пальцев ног, и подхватила Тодда.

— Сейчас! — скомандовала Сара.

Какая-то сила выгнула его тело и судорогой свела руки. Спазм. Еще один, сильнее. Извержение. Сара вскрикнула так, словно ее ошпарило кипятком. Он не помнил, сколько времени не существовало ничего, кроме этих спазмов и извержений, судорожных сжатий и разжатий, и наконец, после последних, уже слабых содроганий, его руки вдруг стали ватными, и он всей тяжестью навалился на нее. Сара тихо засмеялась и выбралась из-под него на свободу.

Тодд вздрогнул и проснулся. В голове стоял туман, а тело свело от испуга. Несколько секунд он не мог понять, где находится и откуда взялась эта убогая комната, усталый гул кондиционера, яркий дневной свет, просачивающийся сквозь щель в занавесках, и незнакомая тяжесть чьей-то руки на груди.

— Ч-что? — Сара, еще не проснувшись, с тревогой смотрела на него. — Что случилось?

Тодд быстро взглянул на будильник на тумбочке: пятнадцать минут третьего. У них еще много времени. Он опять откинулся на подушку.

— Просто плохой сон.

— О чем?

— Уже не помню.

В памяти запечатлелась только смутная картинка какого-то конвейера с бесконечным рядом одинаковых желтых фонариков, но все равно оставалось непонятным, почему так испуганно колотится сердце и перехватило дыхание.

— Тебе снился экзамен? — спросила Сара. — Ты, наверное, переживаешь из-за него?

Лучше бы она помолчала об этом проклятом экзамене. Разумеется, переживает. Он заплатил четыре сотни только за право сдавать его, и эти деньги ему уже никто не вернет, а кроме того, потерял бесчисленное количество весенних и летних вечеров, притворяясь, что готовится к нему. Он обманул жену, которая так много работает, так верит в него и думает, что сейчас Тодд пытается его сдать, а он вместо этого лежит в дешевом мотеле в постели с другой женщиной и вспоминает свой сон.

— Нет, не экзамен. Мне вроде надо было проверять качество каких-то фонариков, а я не знал, чем хорошие отличаются от плохих.

Сара села и кивнула, как будто то, что он сказал, имело вполне разумное объяснение. Она была очень мила, когда сидела вот так, задумчиво погрузившись в разговор и совершенно забыв о своей наготе. Ее соски, заострившиеся от холода, нагоняемого кондиционером, казалось, просили, чтобы их взяли в рот. Тодд легко представил себе, как на нудистском пляже она отказывалась снимать трусики, а будущий муж уговаривал ее и упрекал в ханжестве.

— А почему так вышло? — спросила Сара. — Ты вообще-то хотел стать юристом?

— Да нет, все получилось случайно, — признался Тодд. — У нас в колледже в братстве был один парень, Пол Бэрри, это он мечтал стать юристом. Он считал, что это очень интересная и шикарная работа, ну, как в «Законе Лос-Анджелеса». Он записался на сдачу теста, но один идти не хотел. Как-то мы с ним перебрали текилы, и он уговорил меня сдавать с ним за компанию. Мы пару недель вместе готовились, а на экзамене сидели рядом. Когда пришли результаты, оказалось, что я сдал гораздо лучше. Я набрал столько баллов, что после этого глупо было не поступать на юридический.

— Совсем не глупо, если ты не хотел становиться юристом.

— Я сам не знал, чего хочу. Я поступил не сразу после колледжа: еще пару лет поработал, но не нашел ничего интересного и наконец подал заявление.

— На юридическом, наверное, трудно учиться?

— Да нет, нормально. Это же просто учеба, понимаешь? Делаешь домашние задания, потом сдаешь зачеты.

— Тогда в чем проблема с экзаменом?

— Не знаю.

— Ты ведь можешь еще раз попытаться зимой, — предложила Сара. — Если хочешь, я помогу тебе готовиться. Возьмем образец теста, и ты подробно объяснишь мне все ответы. Иногда это помогает.

Тодд был тронут ее предложением, хотя оно и показалось ему довольно непрактичным, но он уже точно знал, что никогда больше не будет сдавать этот экзамен. И никогда не станет юристом. Он сказал ей, что не знает, почему уже два раза проваливался, но это было не совсем правдой. Он знал, просто не мог объяснить словами. Что-то случилось с ним за два последних года, которые он просидел дома с Эроном, полностью погрузившись в ритм жизни малыша. Простые задачи, маленькие радости. Однообразие, которое вызывает не скуку, а ощущение покоя и порядка. Если живешь во всем этом слишком долго, взрослый мир куда-то отодвигается, и потом ты не можешь вернуться в него, даже если захочешь.

— Можно я пососу твою грудь? — попросил он у Сары.

По мнению Тодда, в тот день им с Сарой вполне удалось осуществить все задуманное, что вообще-то очень редко случается с заранее запланированными приключениями. Вместо того чтобы целый день подвергаться унизительной пытке в душной комнате, он провел расслабленное и спокойное утро на пляже, а днем занимался с Сарой безудержным взрослым сексом, после чего в их отношениях, вероятно, должен был начаться новый этап.

И тем не менее дорога домой получилась такой мрачной, как будто днем произошло что-то неприятное. Но что? Единственным темным пятном, которое припоминал Тодд, можно было считать маловразумительный, полузабытый сон о фонариках, который, наверное, не надо было связывать с его нерешенными профессиональными и любовными проблемами, а следовало трактовать как напоминание о зловещей непредсказуемости жизни и невозможности понять или проконтролировать собственные чувства. Можно заснуть счастливым и проснуться печальным. И неизвестно почему, и ничего нельзя с этим поделать.

В отличие от Кэти, которая уже давно не интересовалась нюансами душевного состояния мужа, Сара немедленно замечала самые незначительные перемены в его настроении. Так же как утром, она, не отрывая взгляда от дороги, потянулась к нему и пожала его руку, но на этот раз жест получился не заговорщицким, а скорее ободряющим, словно Тодд был пациентом и она пришла навестить его в больнице.

— Помнишь, ты мне рассказывал о парне? О твоем друге из колледжа?

— О Поле Бэрри.

— Вы с ним еще дружите?

— Да нет, мы уже на последнем курсе как-то разошлись. Я начал встречаться с Кэти, а они друг друга терпеть не могли.

— А он стал юристом?

— Нет, так и не набрал баллов. Он занялся недвижимостью в Уэчестере и, кажется, угодил в самый бум. Последнее, что я о нем слышал, — это что он разъезжает на «БМВ» и встречается с какой-то тележурналисткой.

Сара взглянула в зеркало заднего вида и перестроилась в другой ряд. Тодду нравилось, как она водит машину: без излишней осторожности, но и без особых эмоций. Кэти, как правило, ездила очень медленно, словно старушка, но все сразу же менялось, стоило кому-нибудь подрезать ее или помешать перестраиваться. Тогда она немедленно превращалась в мстительную, беспощадную фурию, которая запросто могла пристроиться рядом с обидчиком и через открытое окно сообщить ему все, что она о нем или о ней думает, хотя Тодд постоянно твердил ей, что это верный путь к аварии.

— Ты вообще мало рассказываешь про своих друзей, — заметила Сара.

— Да у меня их почти нет. Была пара парней с факультета, с которыми я дружил, но они живут не здесь. Мы иногда обмениваемся электронными письмами, вот и все. Я думаю, им неловко общаться со мной. Они все работают, зарабатывают хорошие деньги, а я…

— А здесь? Здесь ты ни с кем не общаешься?

— Только с копами из футбольной команды. Последние два года я знакомился в основном с женщинами. Но им я ведь не могу позвонить и предложить сходить куда-нибудь выпить пива.

Сара кивнула и замолчала. Несколько раз она открыла рот, чтобы задать какой-то вопрос, но все не решалась. Тодд не удивился. Он еще ни разу в жизни не встречал женщины, которая умела бы молчать в машине, особенно когда он бывал чем-нибудь расстроен, или сосредоточен, или просто не хотел разговаривать. Наверное, это какая-то особая женская потребность заполнять пространство разговорами, как будто слова — это что-то вроде присыпки, которой следует посыпать больное место.