Наследство Карны

Дина решительно отказалась: когда он состарится и станет недееспособным, он будет пользоваться пекарней только на бумаге, а заправлять ею станет посторонний человек. Такие условия ее не устраивают.

Пекарь опустил голову, потом неохотно кивнул, соглашаясь с ней.

— Надеюсь, пока мы не оформим документы, это останется между нами? — спросила Дина.

Он снова кивнул и протянул ей руку, белую, как мука, и почти без ногтей.

Глава 5

Однажды, когда Андерс сидел на скамейке возле флагштока, к нему подошла Дина.

Она остановилась, загородив от него солнце. Черный силуэт, обведенный золотом.

Он прикрыл ладонью глаза и взглянул на нее.

— Любишь здесь сидеть, Андерс?

— Да, летом. Это вошло у меня в привычку.

— Раньше я тебя здесь не видела.

— Я же слышал, как ты сказала, что хотела бы одна гулять вокруг бугра.

— И ты изменил своей привычке? Ради меня?

— Можно сказать и так.

— А сегодня все-таки пришел?

— Сегодня пришел.

Он подвинулся, освобождая ей место на скамейке. Они сидели рядом, глядя в сверкающую даль моря.

— Хороший вечер, — сказал он, не шелохнувшись.

— Да.

К берегу на веслах медленно шла лодка. Вялые волны то и дело скрывали ее от глаз. Море было большим колышущимся зеркалом.

— Что-то ты зачастила в Страндстедет.

Она смотрела прямо на солнце.

— Из нашего последнего разговора я поняла, что тебе неприятно… мое присутствие. Пересуды людей.

Когда-то Андерс сильно поранил себе ладонь. На месте пореза образовался твердый шрам. Теперь ему понадобилось проверить, не исчез ли шрам с ладони. Большой палец медленно скользнул по твердому бугорку.

— Если бы ты дала себе труд подумать, ты бы поняла, что я имел в виду, — спокойно сказал он.

— Я поймала тебя на слове и нашла себе занятие.

Они одновременно повернулись друг к другу.

Она — всем корпусом. В ее движении было что-то предупреждающее об опасности. Но голос звучал даже весело:

— Я купила в Страндстедете гостиницу и собираюсь привести ее в порядок.

Андерс растерялся: правильно ли он ее понял?

— Это серьезно?.. Или так…

— Серьезно.

— Помилуй, Господи… — начал он.

— Так для меня лучше, — быстро сказала она.

— Зачем тебе гостиница?

— Буду пускать постояльцев! И жить там. По крайней мере, пока.

Он похлопал руками по коленям.

— Значит, это я по глупости толкнул тебя на такой шаг?

Дина пропустила мимо ушей его слова.

— А еще я приобрела долю в верфи Олаисена. Я верю в это дело, — сказала она.

— Вениамин знает об этом? — испуганно спросил Андерс.

— Нет, ты первый.

— Он рассердится!

— Олаисен не прокаженный, и у него редкий деловой талант. Ему нужен компаньон. Это выгодно. Для Рейнснеса.

— Ничего хорошего из этого не получится. Но поступай как знаешь.

— Я так и сделаю, — послушно сказала она.

— Значит, теперь мы не часто будем видеть тебя в Рейнснесе?

— Позови, и я тут же приеду. Но я не могу запретить людям судачить обо мне, они всегда обо мне судачили. Уж они почесали языки, пока меня не было!

— Откуда ты знаешь?

— Даже те, которые родились после моего отъезда, узнают меня на дороге.

— Странно… А что ты имела в виду… когда сказала, позови, и я тут же приеду?

Она легко коснулась его руки. Словно дуновение ветра, подумал он.

— С моей стороны было бы глупо надеяться, что между нами все будет как раньше. Я сама все испортила. Но если захочешь, я буду жить дома, с тобой!

Над ними пронесся ленивый крик чайки. И у отмели по-прежнему то виднелось, то пропадало пятно лодки.

— Там рыба, — сказал Андерс.

Они помолчали.

— Тебе было тяжело, когда он умер? — вдруг спросил Андерс.

— Да! Очень. Хотя он много лет проклинал меня за то, что я ушла от него, когда он больше всего во мне нуждался. Так что не знаю, можно ли назвать это настоящим горем.

— И он тоже нуждался в тебе?

— Да.

— И все-таки отдал тебе все, что у него было? И ты приехала домой строить, покупать, налаживать? Делиться с нами в Рейнснесе, вкладывать в Страндстедет?

Она моргнула. Раз, другой. Словно не была уверена, что он не смеется над ней.

— Если на то пошло, все это нужно мне самой. Теперь у меня появилась возможность. Я должна наконец хоть что-нибудь сделать! Искупить свою вину. Когда-то надо начать.

Он погладил ее по руке. Ему хотелось, чтобы его прикосновение, как и ее, тоже было похоже на дуновение ветра. Но передумал. И снова положил свою руку на ее. Так она и осталась там лежать.

— У меня нет капитала, чтобы вложить в эту новую верфь, но я еще жив. Вот только зрение, к сожалению, подкачало. — Он посмотрел ей в глаза. — Кто знает, как все сложится. Но если тебе наскучит Страндстедет и ты вернешься домой… тогда, Дина, я хочу, чтобы мы спали вместе. Что скажешь?

Она не двигалась. Он видел ее как в тумане, потому что она сидела слишком близко к нему. Но ее рука под его ладонью была неспокойна. Сегодня она была без перчатки.

Дина медленно начала рассказывать. Сперва он ничего не понял. Она говорила о какой-то комнате. Наконец до него дошло, что она говорит о своем жилище в Берлине. В ее окно были видны большие деревья.

Наверное, ей хотелось чем-то поделиться с ним, он не помнил, чтобы она любила рассказывать. Во всяком случае, она никогда не говорила так долго подряд.

Напротив через улицу жил маклер по недвижимости. Очень смешной, он словно не отдавал себе отчета в том, что происходит вокруг него. И не понимал, что ему говорят. Совсем как она. Его родной язык был польский. Этим, наверное, и объяснялись его странности. Но он был безупречен. Считалось, что он скупой, однако она никогда не замечала у него такой черты. Это были обычные сплетни.

И пока Дина рассказывала, Андерс вдруг понял, но не того человека в Берлине, а самое Дину. Понял, каково там приходилось ей, всем чужой.

Она говорила о реке, и Андерс сразу догадался, что это не обычная река. Он хотел спросить ее название, но не мог перебить Динин рассказ о бесконечном потоке, бегущем между двух берегов. Всегда между двух берегов. Не так, как у них дома, где по другую сторону моря был горизонт. Это непостижимо. Вода, приговоренная течь между двух берегов!

Она говорила о деревьях. Высоких, шелестящих деревьях, шелест которых можно было принять за шум моря.

Несколько раз в ее рассказе возникало то одно, то другое, о чем ему хотелось бы расспросить поподробнее. Но об этом нечего было и думать. Рассказ продолжался, и вопросы исчезали.

Говоря о деревьях, Дина осторожно заговорила о том человеке. О маклере, рассказ о котором она хотела навязать ему еще в конторе при лавке. С которым она жила? Что там было?

Из ее рассказа Андерс понял, что тот, кто уезжает и встречает дерево, легко оказывается под его ветвями. Не потому, что им движет страсть, а только потому, что дерево стоит и дарит свою тень именно тогда, когда человек больше всего в этом нуждается.

При взгляде на Дину Андерса охватила непонятная слабость. Ее окутала белая пелена. Что это было: свет с моря? Или болотный туман в его собственной голове?

Да не все ли равно! Ведь он знал, как она выглядит. Как изгибаются ее губы, произнося слова. Как трепещут ноздри, когда дыхание выдавливает слова наружу. Ресницы, падающие на щеки. Господи, сжалься над стариком! А ее шея!

По-прежнему гладкая и крепкая, хотя возраст и оставил на ней свои метки.

Рука Дины все еще лежала под его ладонью, а она сама рисовала ему одну картину за другой. На них была и она сама. И зеленые берега. Наконец она произнесла название реки: Шпрее. Крыши домов тянулись, насколько хватал глаз. Их было куда больше, чем в Бергене. А трубы! Сосчитать их не смог бы никто.

И непостижимым для Андерса образом все эти годы исчезли. Проклятые годы одиночества и тоски, когда он жил в Рейнснесе, как морской призрак.