Надсада

«Пусть пока полежат, – размышлял Белов, получив от Михалчика пачку фотографий. – Время шантажа еще не пришло».

Приятель на этот раз засветился во всех видах и позах. Разглядывая снимки, Владимир не мог удержаться от злорадного смешочка: фотографии можно было расклеивать по поселку и в райцентре, как прокламации, и тогда уж на Курицине можно будет ставить большой жирный крест.

«Будет брыкаться, так и сделаем, – продолжал думать о своем. – За все надо платить…»

Был он на этот момент в доме родителей, где гостила и сестра Люба. Подмывало показать фотографии и ей, но Владимир понимал, какую может причинить ей боль. Хотя, может быть, и наоборот: снимки – лишнее подтверждение тому, что года три назад она приняла правильное решение уйти от бывшего муженька.

С Любой что-то происходило, и он это также видел: она то и дело прижимала к себе дочку Алену, что-то, смеясь, говорила матери, припадала к плечу отца.

Внутренняя и физическая спелость женщины выходила на лицо, которое играло всеми красками еще не прошедшей молодости: светились глаза, на щеках – румянец, чуть влажные губы приоткрыты, прядь темных волос красиво оттеняла высокий чистый лоб.

«Вот сестрица-красавица, – с удовлетворением наблюдал за ней Владимир. – Ишь, как прет из нее… Не-эт, здесь что-то не чисто. Наверняка влюбилась».

Перебирая в памяти имена их общих знакомых, неожиданно для себя подумал: неужто Мишка Светлый – причина Любиных воздыханий?..

– Ты, сестрица, смотрю, цветешь и пахнешь. Уж не влюбилась ли?

– А ты, братец, думал, я буду век в одиночестве коротать? – ответила с переливами в голосе. – Иль нет достойной замены твоему закадычному дружку?

– Да какой он мне закадычный дружок, – так, жук навозный, – с досадой отвернулся к окну братец. – Такой дружок, знаешь, продаст и еще раз перепродаст. В гробу бы я его видел.

– Что так? А были – не разлей вода.

– Были, да сплыли. Подставил он меня…

– И сильно?

– Ничего. Я его сильнее ударю. Знаешь поговорку: бей по большому, по малому только кулак отшибешь.

– Справишься. Недаром наша маманя говорит, что ты у нас самый счастливый.

– Скорей всего – самый умный.

– Ну уж нос-то не задирай, есть и поумнее тебя.

– Не ты ли?

– Я – женщина, мне быть умнее вас, мужиков, не положено по статусу.

– Кто же тогда?

– Да хоть братец наш Коля…

– Коля в облаках витает, а я по земле хожу.

– Иногда надо и в облаках искупаться, и на землю опуститься очищенным.

– Делом надо заниматься – вот что я думаю. Облака – это не про меня. Ты мне скажи лучше: не замуж ли собралась?

– Может, и собралась – тебя не спросила. А Николай наш, да будет тебе известно, таким делом занимается, какое останется после него вместе с его именем. И фамилия наша благодаря ему останется. Деньги же, ради которых ты готов душу дьяволу продать, удовольствие временное. Не все на деньги можно купить – талант, например, не купишь.

– В этом человеку только сам человек советчик. Соображаю, Мишка Светлый тебя просветлил… Я прав?

– Какая ж я была дура, когда тебя послушала. «Выходи за Курицина. Он парень перспективный, директором будет, и ты при нем – директоршей…» Самая настоящая ду-ра! Главное, Володя, чтобы человек был по сердцу. Хороший человек.

– Не спорю. Мишка мужик с головой, да и человек порядочный. Не то что этот… индюк. Только денег лишних у тебя с ним в доме никогда не будет.

– И не надо. Не хватит – у тебя займу. Братец ты мне или не братец?..

Так, полушутя, полусерьезно они вели разговор. Вскоре Владимир ушел.

Михаилу Люба позвонила первая. Позвонила, потому что чувствовала перед ним свою вину за несостоявшееся прошлое, ведь каждый подобный опыт заставляет человека быть как бы настороже, а Михаила она действительно обидела уж тем, что ничего не объяснила, никак и ничем не оправдалась за то свое скоропалительное решение – выйти замуж за Курицина. Да и само замужество больше напоминало сделку. Сделку с совестью, сделку, где присутствовал материальный расчет, где речь могла идти только о взаимных симпатиях и ведении общего хозяйства. Сказалось, наверное, и то, что и она, и Михаил в пору их складывающихся поначалу отношений не дозрели до большого чувства и оно не успело по-настоящему разрастись до размеров вселенских, глубин океанских, жара вулканического, а потому и расстались сравнительно безболезненно.

Однако внутренняя незримая связь между ними не прервалась во все последующие годы. Это был тот редкий случай, когда любовь в каждом из них жила как бы отдельной жизнью и как бы сама по себе дозревала в разлуке. У каждого из них была семья, каждый попытался определиться с собственным местом под солнцем, но каждый понимал, что счастье его не здесь и не с тем человеком, с которым вынужден или вынуждена делить кров, стол, постель, а в невозвратном прошлом, из которого вынесли самые противоречивые чувства – сожаление, обиду, горечь, надежду.

Она – позвонила, он – предложил встретиться. Он этого жаждал, она была к тому готова. Он смотрел в ее карие глаза, она – в его синие. Он говорил, она вслушивалась в то, что он говорил. Она говорила, он наслаждался переливами ее тихого глубокого голоса. Его не покидало чувство, что все у них как бы впервые, она ловила себя на мысли, что такого Михаила она раньше как бы и не знала.

Они шли по берегу древней реки, изгибающейся своими шиверами и перекатами, словно нашептывающими о том, как им спокойно и вольно переливаться струями воды, поблескивать галишником, извиваться водорослями, мелькать темными спинками хариуса.

Изогнувшиеся фигуры рыбачков, облизанные ветрами валуны, краснеющий тонкими стволами тальник и склонившиеся гроздями листьев к воде березы – все это дополняло картину теплого летнего вечера, настраивало на непринужденный разговор, на словно нечаянные прикосновения плеч, пожатия рук, что вот-вот должно было разрешиться поцелуями, и они уже тянулись друг к дружке, обмирая сердцами в предчувствии неизведанной ими сладостной истомы истосковавшихся по ласке тел двух взрослых людей.

– Ты посмотри, Люба, какая здесь удивительно чистая и светлая вода, – говорил Михаил, увлекая подругу к высокому берегу. – Вот кажется, неглубоко, а плюхнись – и с ручками уйдешь под воду.

– Так часто в жизни бывает, когда кажется, ничего не произойдет страшного, если человек чего-то попробует, а попробовал и – затянуло в темный омут, и пропал невозвратно.

– Вот мы не встречались несколько лет, и каждый жил наособицу: что-то делал, ел, пил, спал, – говорил он через минуту. – Встретились, и уже нет сил терпеть даже только один день, чтобы не быть рядом. И зачем, во имя чего мы с тобой столько лет жили поврозь, почему раньше не поняли, что нам друг без друга никак не обойтись?

– Я об этом, Миша, не думаю. И не надо об этом думать – нам с тобой нашего счастья хватит. Хватит и времени, чтобы все у нас было. Давай простим друг друга за все и будем вместе.

– Мне нечего тебе прощать, я и тогда не думал о себе – больше о тебе. Я знал, что ты – чистая и тебя может обмануть всякий проходимец. Теперь – другое. Теперь ты – зрелая женщина и сама можешь во всем разобраться. Только, конечно, жаль столько потерянных лет.

– Не жалей, не надо. Мы – наверстаем. Мы все переживем. Ведь главное – любовь, и она пришла к нам еще тогда, только мы не успели ее разглядеть, не смогли понять, что это была наша с тобой главная весна, с которой в жизни все и начинается. Помнишь, перед тем как расстаться, ты мне читал свое стихотворение.

– И ты – запомнила?.. Я думал, что для тебя это не имело никакого значения.

И он, как бы собравшись с мыслями, начал читать: