Z — значит Зельда

— Извини, — я вздохнула. — Знаю, что ты переживаешь. Хорошо, отправь ему телеграмму, встретимся в отеле.

Скотт дожидался ответа Макса десять дней. Телеграмма настигла нас в Марселе. До того момента он почти не ел, а спал и того меньше. От часа к часу в нем боролись уверенность, надежда и страх. Угадал ли он? Смог ли проанализировать предшествующую критику, сделать выводы и сотворить роман бесспорного качества, который покорит всех?

«Гэтсби» был коротким романом, порядка пятидесяти тысяч слов, но в этих словах уместилось множество нюансов. Скотт рассчитывал, что критикам хватит смекалки разглядеть все тонкости, которых, по их словам, так не хватало в его предыдущих книгах. А разглядев, они напишут хвалебные отзывы, благодаря чему публика, которой нельзя доверять, говорил Скотт, но которой и не нужно заботиться о высоких материях, гурьбой бросится скупать рассказы с тем же энтузиазмом, с каким они зачитывались романом «По ту сторону рая».

Руки у Скотта дрожали, как у старого паралитика, когда он вскрывал конверт с телеграммой. Через его плечо я прочитала:

Скотт скомкал телеграмму и швырнул ее на пол.

Макс не соврал о продажах, а вот во второй части оказался слишком оптимистичен: когда в Лионе нас нашел первый пакет с рецензиями, там обнаружились похвалы, но достаточно спокойные, и чаше всего в духе «Фицджеральд подтвердил, что он не так уж ужасен, как мы боялись, и, похоже, даже немного вырос над собой».

Даже кумир Скотта Генри Менкен, который в личном письме осыпал Скотта похвалами, на публике выставил книгу как «величественный анекдот». Скотт прочитал рецензию в полном безмолвии, и еще до того, как узнала содержание, я все поняла по раскрытому рту Скотта, нахмуренным бровям и смеси растерянности и испуганного недоверия в полном боли взгляде. Дело даже не в том, что Менкен сказал, а в том, чего он не говорил: ни одну фразу нельзя было интерпретировать как «обязательно прочитайте эту книгу!»

Я молчала. Через мгновение Скотт взял себя в руки. Он протянул мне рецензию.

— «Скрибнерс» повезет, если им удастся продать хотя бы те двадцать тысяч, которые они уже напечатали.

Его настроение немного улучшилось на следующей неделе, когда в письмах от Макса и Гарольда обнаружились два очень положительных отзыва. Пока мы ехали из Лиона в Париж, Скотт писал списки и письма, пытаясь проанализировать, набросать стратегию, подытожить свои мысли и понять, где ошибся и что можно сделать, чтобы спасти положение.

В этом был весь Скотт. В этом и есть весь Скотт — всегда оглядывается назад, чтобы понять, как двигаться вперед, где его обязательно будут ждать счастье и благополучие.

Часть 3

Глава 29

В 1925 году Париж притягивал американских писателей, художников, танцоров, певцов и музыкантов всех мастей. И подобно старшеклассникам, формирующим клики, клубы и группы, иностранцы искали компании единомышленников, собираясь в своих излюбленных заведениях. Одни выбирали пропитанные американским духом рестораны и кафе в правобережной части города, другие предпочитали неприукрашенную парижскую реальность левобережных кабаре, кафе и баров.

Хотя Скотт оказался всем сердцем предан Правому берегу, немало времени мы проводили и на Левом, куда нас часто заносил бесконечный цирковой караван, участниками которого мы оказались. Блуждающая коктейльная вечеринка переходила от заведения к заведению в поисках лучших людей, лучшей выпивки и лучшей музыки, едва различая улицы и мосты в неровном розовом свете фонарей.

Мы сняли квартиру на Правом берегу в чинном и элегантном известняковом особняке по адресу улица Тильзитта, 14 — в двух шагах от Елисейских Полей. Квартира располагалась на пятом этаже, и я сразу сообщила Скотту, что обои и мебель воскрешают в уме образ почтенной старой дамы.

Старомодная обстановка заставляла захлебываться ощущениями, как полная тарелка фуа-гра, зато квартира была просторной — мы смогли выделить собственные комнаты Скотти и Лиллиан, и кухарке, и небольшую спальню для нас со Скоттом. А главное, у нас был водопровод и канализация — удобство, за которое я и в обычной ситуации готова хорошенько заплатить и которое теперь, когда меня несколько месяцев не отпускали проблемы со здоровьем, оказалось настоящим благословением. А моих сестер повергало в немой восторг, что из углового окна у нас открывается вид на Триумфальную арку.

Париж — необычайное место даже для девушки, давно вкусившей все изысканные лакомства, какие может предложить Нью-Йорк. Бродя по мощенным булыжником улочкам, вдыхая запах жареных каштанов и тлеющих углей, любуясь резными фасадами и скульптурами, видевшими Наполеона в расцвете славы, блокаду 1870 года и чудо на Марне, каждый чувствовал себя частью чего-то огромного, несравнимо более великого, чем он сам. В Риме я тоже ощущала нечто подобное, но здесь это величие носило более личную окраску. Здесь я не просто видела старину и следы истории, здесь история развивалась прямо у меня на глазах. Я была ее частью, а она была частью меня.

Вскоре после возвращения мы провели вечер в доме Джеральда и Сары в Сен-Клу. Мы с Сарой подрядили детей помочь нам приготовить для Скотта торт в честь прошедшего «дня рождения книги». Синяя глазурь почти в точности соответствовала тону обложки «Великого Гэтсби». Скотти объявила, что именно она должна разложить маленькие кексики вокруг основания торта («Ведь это у моего папы день рождения книги!»), а отпрыски Мерфи — Гонория, Патрик и Баот — наблюдали за ней, затаив дыхание: этим ребятам не предоставилось шанса вырасти эгоистами.

Мы вынесли торт и чай в салон. Теперь, рассматривая картины, развешанные по стенам, я понимала, что Сару восхищает в работах Ренуара бескомпромиссная и одновременно изящная человечность. Выбор Джеральда — Фернан Леже, Жорж Брак и Хуан Грис — отражали его современные вкусы и взгляды на искусство. Теперь я понимала, как осознанно каждый художник подходил к своим работам.

Где фокус? Где источник света? Сколько черной краски добавили в смесь, чтобы добиться нужного цвета волос у девушки на портрете? Сколько охры было в этом небе?

В этой обстановке и, возможно, из-за депрессии, Скотт держался скромно и почти не говорил о книге. Тогда наша дружба с Мерфи только зарождалась, и Скотт боготворил их обоих, постоянно стремился впечатлить, заслужить высокую оценку. Такое желание возникало у всех, кто был знаком с этой парой. Мы все пытались проявить себя с лучшей стороны перед этими исключительными и искренними людьми.

Вскоре львиную долю нашей повседневной жизни стали занимать встречи с давними знакомыми: с Мерфи, Портерами и Майерсами, с Дос Пассосом, Шервудом и Эзрой Паундом. И как и в Нью-Йорке, а потом в Сент-Поле и в Грейт-Нек, наш круг знакомств разрастался с каждой вечеринкой — мы постоянно находили кого-то нового.