Вне закона

— А ты что, Чугун, в блатные пошел?

— Зачем же? — хмыкнул он в ответ. — По ксивам я шофер. Так и есть. Сходи вон в наш гараж, тебе там скажут. А остальное… Ну, это я кое у кого беру излишек. А то попривыкли в войну и ртом и задницей за счет народишка хватать. Я на брюхе ползал, к немцам в траншеи вваливался… Не хотят добровольно делиться, я и беру. Мне, между прочим, тоже хочется и в «Арагви», и в «Гранд-отель» сбегать, и деваху пошикарней заполучить… Да ты за меня не бойся. Это Хведя должен меня бояться… Да потом, Ароша, я хорошо со смертью нацеловался, страха во мне нет. Но и веры нет. Никому. Особенно той сволочи, — ткнул он куда-то пальцем вверх.

Лицо его совсем отяжелело, и злая, страшноватая усмешка скривила губы.

— Ну, я тебе все сказал, — жестко произнес Чугун. — Постарайся смыться прямо завтра. Иди добровольцем на картошку… Хоть слабая надежда, что пронесет, но все же есть! Дуй!

4

В это утро Иван Никифорович Палий чувствовал себя бодро, он хорошо выспался и тут же в спальне, раскрыв окна, выходящие во двор, сделал свою «китайскую» зарядку, которой обучился, когда жил в Швеции; такой зарядкой увлекался Руго Бекман, веселый толстячок, автор «кислородной» теории сплавов. Палий прожил рядом с ним три месяца, однако с тех пор ничего не знал об этом человеке да старался нынче о нем и вообще не вспоминать, хотя многим был ему обязан. Даже вот этой неспешной зарядкой, приносящей бодрость телу.

Насвистывая арию герцога из «Риголетто», отправился в ванную, поблаженствовал в теплой воде, растерся махровым полотенцем и посмотрел в зеркало: худощавое лицо, обострявшееся книзу коричневой, аккуратно подстриженной бородкой, тонкие усики над ровной губой, прямой нос и яркие голубые глаза. Он должен был производить впечатление.

Иван Никифорович вошел в столовую, где молчаливая и опрятная домработница накрыла на стол завтрак. Он чуть ли не с детства привык, чтобы по утрам подавали овсянку, яйцо, яблоко и кофе со сливками. Все же он вырос в семье русского дипломата, и детство его прошло в Лондоне. Сейчас уж трудно объяснить, почему он выбрал для себя Горную академию и получил там образование. Видимо, прислушался к отцу, который всегда считал: дворянин должен обладать знаниями естественных наук, чтобы уметь применить их в жизни, большинство выдающихся ученых России, говорил он, вышли из дворян. Во всяком случае, в Иване Никифоровиче рано проявилась склонность к математике и физике, а блистательные работы таких российских мастеров, как Амосов, приводили его в восторг.

И все же металл был прежде делом более купеческим, им торговали, а промышленники вышли из купцов, а то из оборотистых мужиков. Но Палий смотрел шире: он занимался новой и увлекательной наукой, способной приблизиться ко многим тайнам природы, и потому видел разницу между инженерной деятельностью и научной, полагая последнюю более высокой, позволяющей рассматривать закономерности мироздания.

Яблоко было чудесным — алма-атинский апорт. Он разрезал его ножом на дольки и, вдыхая свежий аромат, прожевал неторопливо, а потом уж подвинул к себе овсянку. Сегодня он не спешил, машина должна заехать в половине одиннадцатого, лишь на одиннадцать назначено совещание, а ранее появляться у себя в кабинете не следует.

Вчера в академии он сделал доклад, все прошло удачно, ему аплодировали, и президент пожал руку, поздравляя с удачей, хотя, надо сказать, обстановка была пакостная, не проходило и месяца, чтобы кого-нибудь не подвергали обструкции, были запретны ссылки на всяких западных учёных, а без них делать доклады стало крайне сложно, однако ж ссылаться только на российский приоритет тоже было непристойно. Вся тонкость заключалась в том, чтобы суметь проскочить в игольное ушко так мягко и гладко, дабы никто не заметил, что, цитируя Грум-Гржимайло, он опирается не на него, а на Бессемера или Мартена. Если кто это и заметит, то постарается смолчать. С Палием связываться не хотели, знали, что большинство работ его делается по заказам военных и на критику их наложено табу, хотя в докладе им были высказаны общие концепции по физико-химическим проблемам.

Лысенко сидел в первом ряду, в черном костюме, слушал внимательно, вытянув вперед ноги; его аскетическое лицо с косым зачесом волос было загорелым и уверенным, и, когда Палий закончил, Лысенко зааплодировал одним из первых. Палий про себя усмехнулся: «Лицедей. Ведь ни черта не понял, а туда же…» Лысенко боялись, старики старались его обходить стороной, а те, кто помоложе, низко раскланивались. Палий же его презирал за всю ту шумиху, которую он поднял в стране и которая никак не могла утихнуть; и еще он презирал его за мужицкие манеры, а тот нарочито их подчеркивал, демонстрируя этим, что не просто вышел из народа, но и сам есть не кто иной, как народ. Он его презирал, но понимал — выказывать это презрение нельзя, всегда надо оставаться дипломатом, в науке не следует наживать врагов, они сами нарождаются и чаще всего маскируются под друзей.

Окна столовой выходили на улицу Горького, сквозь раздвинутые занавеси можно было видеть серый угол Центрального телеграфа, а левее открывалось небо. Если подойдешь к самому окну, то разглядишь здания булочной и театра имени Ермоловой. Шум улицы долетал в раскрытую форточку, однако спальня и кабинет Палия выходили во двор, там было тихо, а он ценил тишину. Он занял эту квартиру в сорок пятом, как получил Сталинскую премию и награжден был орденами; после приема у Сталина ему позвонили из Моссовета и попросили приехать за ордером, он и сам не ожидал, что получит жилую площадь именно здесь, где квартировали знаменитые актеры, ученые и другие известные стране люди.

Палий уже заканчивал завтрак, как раздался телефонный звонок, он недовольно поднялся, подошел к тумбочке, снял трубку.

— Иван Никифорович? — спросил бархатистый басок, он был вежлив, но в нем чувствовалась уверенность. — Прошу извинения за беспокойство. С вами говорят от Абакумова.

Палий не понял, кто это — Абакумов, но ему тут же напомнили:

— Министерство госбезопасности.

Сразу стало не по себе, противный холодок пробежал по телу — ничего хорошего от такого звонка ждать нельзя, однако же он не допустил паузы, ответил как можно доброжелательнее:

— Да, здравствуйте. Я слушаю вас.

— Нам бы хотелось, чтобы вы нас навестили. Это ненадолго.

— Хорошо… У меня машина будет к половине одиннадцатого. Через полчаса.

— Не будем ее ждать. Мы вышлем свою. Захватите с собой паспорт.

Он положил трубку и сразу же вернулся к столу, где стоял графин с водой, торопливо выпил, чувствуя удушье… Черт их знает, что им от него надо… Все неприятности, связанные с этим учреждением, навевающим страх на всю державу, по непонятным причинам миновали его до войны, а во время войны и после нее он стал видным человеком, которому покровительствовал Сталин, да иначе и не могло быть: Палий хорошо поработал на оборону. Военная промышленность не обходилась без его разработок, почти каждый день к нему наведывались различные генералы… Сталин и Молотов жали ему руку, соответствующий снимок печатался в «Огоньке»…

Но все это не могло защитить от организации, откуда раздался звонок, для тех, кто орудует на Лубянке, преград нет, власть их беспредельна, и сейчас он может уйти из дома и никогда более не вернуться, как это недавно случилось с академиком Иосифом Федоровичем Григорьевым, создавшим великолепную классификацию руд. Палий был знаком с ним, изредка общался… Возможно, из-за этого? Да мало ли из-за чего. Во всяком случае, туда, чтобы погладить по головке, не вызывают.

Иван Никифорович поспешил в спальню, где стоял широкий шкаф, выбрал из него официальный черный костюм с орденами, белую рубаху и скромный в мелкий синий горошек галстук, торопливо оделся, долго не мог застегнуть запонки, и это его раздражало. Едва он успел причесаться, разгладить свою бородку клинышком, как раздался звонок в дверь, и он услышал — открыла домработница, вежливый голос спросил: