Путешествие на край комнаты

— Почему?

— Потому что меня не взяли. Я был самым лучшим из всех кандидатов. Я знал наизусть все полковые марши. Я думал, что мы со Скаргиллом будем служить вместе. Но тут обнаружилось, что у меня одна почка.

— А куда делась вторая?

— Да никуда. Ушла в самоволку. Я не прошел медкомиссию. Меня бы взяли в запас, только я не захотел. Запас — это уже второй сорт. А второй сорт меня не устраивал. Помню, я жутко бесился. Я как раз занимался на курсах фитнес-инструкторов и подрабатывал вышибалой, когда началась та война. Я уже благополучно забыл про армию. Но тут я подумал: вот она, старая добрая война, когда хорошие парни воюют с плохими, и им, хорошим парням, нужна помощь. Я не знал, как туда добираться. У меня не было денег. Меня беспокоило, что надеть. В чем обычно идут на войну? Если в форме, тогда — в какой форме? А потом я сказал себе: да, это трудно. Но так и должно быть. Никто не обещал, что будет легко. Просто иди. Раз решил — иди.

— И как ты туда добрался?

— Автостопом. Когда автостопом, когда пешком. Даже больше пешком. Редко кто из водителей останавливался, чтобы меня подвезти. Родителям я сказал, что еду работать в палаточный лагерь во Франции. Я восемнадцать часов проторчал в Бирмингеме, под дождем. Все пытался застопить машину. Рядом пристраивались девицы. Девиц водители брали: и красивых, и страшных. А я стоял и смотрел, как они уезжают. Но потом все же нашелся добрый человек. Подкинул меня аж до Австрии. А по дороге пытался завербовать меня в перуанскую компартию.

— Он был перуанец?

— Нет. Какой-то чиновник из управления жилищного строительства в Северном Лондоне. Похоже, большая часть перуанской компартии именно там и находится. В Австрии я очень долго не мог никого застопить и в итоге пошел пешком. Миль сто отмахал. Под дождем. Что-то я делал не так, это точно. Я только не мог понять — что. Но я не из тех, кто отступает на полпути.

Мы заходим в паб. Одли заказывает пинту пива. Я ставлю чайник и делаю себе чай. Когда я возвращаюсь, какой-то рыжий мужик очень настойчиво лезет к Одли: хочет его угостить еще пинтой, хотя тот и первую-то не допил.

— Твой приятель?

— Нет. Просто мужик. Я его как-то избил.

— Не понимаю.

— Всякое в жизни бывает. Но вернемся к войне. Сижу я в этом занюханном кафетерии, где-то в Венгрии, в каком-то маленьком городочке, я даже названия не помню, и наблюдаю в окно, как трое самых крутых парней в городе собрались возле единственного во всем городе мотоцикла, причем не самого навороченного мотоцикла. Ноги болят — просто ужас, денег — только разок поесть, но граница уже близко. Никто не говорит по-английски, я тоже не знаю венгерского, но там работает телик, и, судя по кадрам из новостей, война все еще продолжается. Сижу изучаю путеводитель, и вдруг кто-то спрашивает по-английски, с ливерпульским акцентом: «Едешь на юг?»

Поднимаю глаза. Мужик. Хорошо за сорок. В камуфляжных штанах и коротком жакете. Короткая стрижка. Вообще похож на отставного военного. «Да», — говорю. А он спрашивает: «Журналист?» — «Нет». — «Хорошо. Не люблю журналистов». — Он присаживается за мой столик. — «Я Настоящий Джон. Джонов много, но я — единственный настоящий. Ты тут что, в отпуске?» — «Нет». Я не знал, что еще добавить. Потому что сказать; «Я иду на войну», — прозвучит как-то глупо. И только потом до меня дошло, что он шутит. Он рассмеялся и пододвинулся ближе: «Я тоже нет. Британцы здесь, так что ты не боись». Очевидно, что он направлялся туда же, куда и я.

Я очень обрадовался, что теперь у меня есть компания. Меня даже не раздражало, что Настоящий Джон приставал к официантке, потому что последние несколько дней я был совсем один. Настоящий Джон водил рукой официантки по своим многочисленным шрамам, включая и те, что скрывались под одеждой, и приговаривал: «Это Колвези», «это Белфаст» и так далее. Официантка кривилась от отвращения.

«Теперь ты в хороших руках, сынок, — сказал он. — Тебе повезло, что ты встретил меня». Я подумал, что так и есть. У Настоящего Джона была машина, которую он взял в прокате в Вене; после моего злосчастного автостопа это был настоящий рай. И большой пакет чипсов в придачу. День был ясный и солнечный, в машине играла музыка, мы ехали на войну. Мы остановились у бара, чтобы чего-нибудь выпить, и тут к нам подходит этот американец и спрашивает, не едем ли мы, случайно, через границу.

У него было такое библейское имя… Иеремия. Мы были знакомы минут пятнадцать, а я уже знал про него почти все. Он приехал из Флориды, из Санкт-Петербурга. Он торгует иглами для шприцов, продает их в больницы. Он очень этим гордился — что продал больше игл, чем кто бы то ни было во Флориде. «Но у меня вроде как много талантов. Сейчас я пробую себя в фотографии». Стать фотографом вообще-то несложно: бери фотокамеру и езжай на войну.

Раньше я думал, что я один такой умный, ну, не один — но один из немногих. А тут выясняется, что в Югославию едут все, кому не лень. Я думал, что на границе нас встретят какие-то инструктора, что будет какая-то подготовка… Я не очень обрадовался, когда Настоящий Джон предложил Иеремие его подвезти, мне не хотелось пускать в наш маленький рай на колесах кого-то еще, но это была машина Настоящего Джона, и потом, я подумал, что Иеремия, может быть, меня сфотографирует, и моя фотография потом появится в газетах.

И вот мы едем, и тут Иеремия просит остановиться, потому что ему надо пописать. Он выходит, углубляется в кустики, а Настоящий Джон отъезжает от обочины и медленно едет вперед. Иеремия бежит за нами, а он был толстый, бежать ему трудно. В общем, бежит и натужно смеется, как будто он оценил наш прикол. Через каждые ярдов сто Настоящий Джон притормаживает, но как только Иеремия приближается к нам, опять прибавляет газу. А потом Настоящему Джону это надоедает, он газует уже конкретно, и мы уезжаем. Все Иеремиены вещи остались в машине. Я не особенно разбираюсь в фотографии, но я отличу дорогую вещь от дешевой. Настоящий Джон ржет как лошадь, и я вместе с ним. Мы доезжаем до самой границы, заходим в бар выпить. Сидим, смеемся у изображаем, как Иеремия в отчаянии махал руками.

— Разве это смешно?! — возмущаюсь я.

— А разве нет? Мы целый час не могли отсмеяться. Мы даже решили вернуться обратно, чтобы еще раз взглянуть на Иеремию. Мы нашли его почти на том же месте, где и оставили. Он сидел у дороги и плакал. Без денег, без паспорта. Мы предложили ему обмен: мы вернем ему паспорт, если он отдаст нам свои брюки. «Хотите снова меня ограбить», — говорит он. «Нет, все честно. Ты нам — брюки, мы тебе — паспорт». Он отдает нам брюки, и мы уезжаем. «Мы ему делаем одолжение, — говорит Настоящий Джон. — Он, бля, должен быть нам благодарен. Он бы там не продержался и пяти минут, в Югославии». Я так и не понял: он сказал это, чтобы меня успокоить, или просто ему, как и всякому законченному мерзавцу, не нравилось думать о себе, что он мерзавец?

Мы добрались до границы. В нашу, сторону машин почти не было, зато в обратную — целый поток. Я пытался придумать, как заявить о своем намерении; «Я слышал, у вас тут война. Добровольцев берете?» Настоящий Джон говорит: «Предоставь это мне». Он помахал моим путеводителем: «Мы ресторанные критики. Приехали сделать обзор ресторанов». Пограничники посмотрели на нас как-то странно, но пропустили без слов.

В Загребе Настоящий Джон тут же продал машину — сказал, что оформлял прокат по кредитной карточке матери — и фотокамеры, и даже дал мне немного денег. Я был влюблен в Настоящего Джона. Пару дней мы бродили по городу, заходили в большие административные здания, пытались найти, кто тут за что отвечает, но никому не было до нас дела. Там продавались газеты на английском, так что мы знали, что война продолжается и положение ухудшается, но в остальном это было обычное жаркое лето.

Мы сидели в кафе. Я ел малиновое мороженое. За соседним столиком сидел какой-то крикливый иностранец из европейцев и возмущался, что его любимое мороженое закончилось. Через дорогу трое парней пытались приладить на крышу машины доску для серфинга и громко ругались, как это лучше сделать. Это был первый урок: если в стране война, то обычно все сводится к тому, что некоторое количество человек отправляют возиться в дерьме во имя родины, а так жизнь идет своим чередом.