Путешествие на край комнаты

У меня замечательные родители. У нас прекрасные отношения. Я очень долго этого не понимала, но потом поняла, что такое бывает нечасто. Во-первых, у меня были родители — а не кто-то один из родителей и второй, который так, проходил мимо. Во-вторых, меня никогда не заставляли делать то, что мне не нравится. Родители не требовали от меня, чтобы я добивалась того, чего не сумели добиться они. Мне никогда не было за них стыдно. Мать не бродила по дому с початой бутылкой джина. Отец не выходил к моим гостям с членом, вываленным из штанов. Папа с мамой любили меня и заботились обо мне, и, сколько я себя помню, мы даже редко ругались по поводу дисциплины. У нас была ненормальная семья.

Однажды на Рождество, когда мы с моим тогдашним бойфрендом приехали в гости к моим родителям и остались там ночевать, у нас угнали машину. С подъездной дорожки у дома. А в машине были все наши подарки. И машина, и подарки были не то чтобы очень уж дорогими — просто было обидно. На следующий день мой отец объездил всю округу в надежде найти машину. Разумеется, он ее не нашел. Папа поехал искать нашу машину не потому, что разозлился на угонщиков и считал их поимку делом своей мужской чести, и вовсе не из фанатичной приверженности к законности и порядку — просто он видел, что его дочка расстроилась из-за подарков, и хотел их вернуть.

Это прекрасно, когда у тебя добрые, любящие родители, и в семье у вас все хорошо и культурно, но тут есть один большой минус: ты совершенно неподготовлен к тому, чтобы выйти в большой мир. Где всем заправляет непробиваемый эгоизм.

— Так быстро вернулась? — спросил Хуан. Перед глазами все расплывалось, но я видела, что он не один. Его промежность скрывалась под растрепавшимися волосами Констанс; она обрабатывала его ртом вдохновенно и очень усердно, чтобы принимающая сторона ни на секунду не отвлекалась от происходящего, и при этом вид у нее был ужасно самодовольный, как будто она считала себя единственной женщиной в мире, которая это умеет. Да уж, Хуану когда-нибудь точно придется потратиться на большую палку, чтобы отбиваться от женщин.

— Ты плакала, — сказал он. Мог бы и не говорить. Все было вполне очевидно и так. Выглядела я ужасно: веки распухли, как два спелых персика, налитых соком, глаза покраснели. В обычных обстоятельствах я бы давно уже пряталась в темной комнате с мешком на голове, но сейчас у меня был разгар сезона половой охоты.

— Это самое лучшее, что есть на свете, да? — простонала Констанс, на миг оторвавшись от своего благостного труда. Это был не вопрос. Но она получила ответ, которого не ждала и который ее не обрадовал.

— Нет, — без колебаний ответил Хуан. — Самое лучшее, что есть на свете, это пойти погулять с друзьями.

Констанс в ярости вылетела за дверь, а я заняла ее место. Никакой женщине не понравится, когда ей явно дают понять, что пятизвездочная фелляция с претензией на роскошный разврат в ее исполнении не представляет собой ничего особенного. Каждому хочется быть и слыть мастером в сексе. Никто особенно не напрягается, если у него что-то не получается в чем-то другом. Многие даже способны шутить насчет своих неудач и провалов на кухне, на танцплощадке, на экзаменах и на работе. Но никто никогда не скажет: «Ты меня лучше к себе не зови. Оно того не стоит».

Я сама поражалась своей безответственности. Я стала вообще невменяемая. Зачем я это делаю? Мне оно надо? После всего, что случилось в клубе, после всех переживаний и страхов я была сама не своя. Но я знала, что я это делаю потому, что мне этого хочется. Как это почти всегда и бывает. Впрочем, даже запредельное удовольствие не всегда поглощает тебя целиком; какая-то часть твоего сознания все-таки остается свободной для других, посторонних мыслей. Где сейчас едут мои родители, на каком светофоре они застряли? Когда я швырнула блузку на пол, я уже поняла, что она помнется. (Но, с другой стороны, это не такая уж и проблема. Их там трое в машине так что хотя бы одна мобила у них с собой есть.)

Во время этого очередного — последнего — последнего прощания в дверь постучала Крайне Скорбящая Патрисия, навострившаяся применить тонкий прием под названием «У меня закончилась зубная паста», но услышала из-за двери, что сейчас не самое подходящее время ломиться к Хуану.

Когда я спустилась к такси уже и вправду в последний раз, там стоял Рутгер.

— До свидания, Оушен, — сказал он. — Я только хотел сказать, ну, чтобы ты знала… я сказал всем ребятам, что ты отменила обед с карри.

Я почти ничего не видела по дороге в аэропорт. Глаза все еще были опухшими, мысли туманились. Теперь, когда я уже точно опоздала на самолет, меня не тянуло обратно к Хуану. Я пыталась придумать, что сказать служащим авиакомпании. Вообще-то я предпочитаю всегда говорить правду. Я даже не знаю, в чем тут причина: то ли я не люблю врать, то ли не умею. Конечно, я не люблю врать. Потому что не умею.

И уж конечно, фанфары правды, фимиам прямоты и искренности — это чего-то, да стоит, и характеризует тебя с самой лучшей стороны? Со мной такое случилось впервые: что я совершила такой безответственный поступок. Но, к сожалению, примерное поведение за последний двадцать один год в данном случае не стоит вообще ничего. Я не могу заявить служащим авиакомпании: «Я никогда никого не подводила, ни разу в жизни, так что, будьте любезны, посадите меня на самолет бесплатно. Вот моя справка, что я не больная на голову. Спасибо за проявленное понимание». Нужно заставить себя сказать что-нибудь вроде: «Понимаете, сегодня утром у меня приключился приступ безудержного полового влечения, и я ничего не могла поделать», — и мне, может быть, посочувствуют, потому что, я думаю, в каждом из нас живет зверь, и иногда этот зверь начинает беситься, и если ты не удержишь его один раз, только раз, это, наверное, простительно.

Я решила остановиться на запасном варианте, который всегда есть у женщины: разрыдаться в истерике. В неприятной или затруднительной ситуации мужчины, как правило, полагаются на угрозы применить силу. Они размахивают кулаками, мы плачем. С таким лицом, как у меня, история про нападение и ограбление en route в аэропорт — с потерей билета и денег — вполне сошла бы за правду. Я хотела добавить какую-нибудь трагическую деталь, например, что мне надо навестить друга в больнице (он лежит в коме) или успеть на похороны (сестры), но потом подумала и решила, что это будет уже чересчур.

Когда я подлетела к стойке регистрации и объяснила, что опоздала на самолет, потому что меня ограбили по дороге, женщина за стойкой сказала:

— Вам повезло.

Сперва я подумала, что ослышалась; что она сказала «не повезло». Но нет, не ослышалась. Я опоздала не на самолет. Я опоздала на авиакатастрофу.

В Югославии

Не сказать, чтобы это было такое уж страшное испытание по сравнению с тем, куда придется поехать Одли, но провести испытание было необходимо.

Мы прошлись по Санк-Айленду. Тихий маленький городок, где никогда ничего не происходит. Совершенно плоский — напоминает большую неухоженную лужайку. Залив Хамбер сегодня утром какой-то совсем уже непривлекательный. Хотя, может быть, он такой всегда. Повсюду — сырость и слякоть: то ли из-за реки, то ли из-за тяжелых дождевых туч. Унылая серость совершенно не красит город. Хотя, как однажды признался Одли, там всегда серо и пасмурно.

— В первый раз я увидел солнце, когда мне было шесть лет.

И ведь там живут люди. Почему, интересно? Да, там спокойно и тихо, и если ты хочешь быть фермером, то земля — она везде земля. Но до ближайшего магазина — несколько миль, причем в магазине — двадцать пачек сигарет, десять банок печеных бобов, пять шоколадных батончиков и одна бульварная газетенка.

Одли обращает мое внимание на спасательную станцию на том берегу.

— Мой отец был спасателем.

— Ты, наверное, им очень гордился. Он спасал жизни.

— Да, я и теперь им горжусь. Они рисковали собственной жизнью, спасая, как правило, полных придурков. Отец спас немало таких кретинов, но больше всего я горжусь, что одного из них он спихнул обратно.