Идеальная жизнь

От вспышки фотокамеры я вздрогнула и вернулась с небес на землю. Джои, фотограф, только что сделал наш снимок. Он передал «Полароид» Алексу, но я все-таки успела мельком разглядеть свое белое лицо, медленно проявляющееся на бумаге, когда стали действовать реактивы. Лицо Алекса проявилось немного позже.

— На память, — сказал Джои. А потом наклонился и поцеловал меня прямо в губы.

Наступил черед Алекса принимать поздравления от окружающих. Я все это время наблюдала за ним. Солнце играло у него в волосах и обрисовывало родной контур его плеч. Большинство женщин, прищурившись, окидывали меня взглядом, вероятно, недоумевая, что такого нашел во мне Алекс, чего нет в них. Люди, чьи имена я так и не смогла запомнить, отпускали непристойные шуточки об узких кроватях в гостиницах и косились на мой плоский живот, когда думали, что я не вижу. Тем не менее они смотрели на меня — похоже, пытаясь разглядеть то, что пропустили раньше. Неожиданно я обрела статус. Власть и положение Алекса передались и мне за компанию.

— В среду, — продолжал говорить Алекс. — Мы сообщим вам подробности.

Я почувствовала легкое постукивание по плечу, повернулась и увидела Дженнифер, ассистентку Алекса, которая стояла рядом со мной.

— Я просто хотела сказать, — нерешительно начала она, — что если вам что-нибудь понадобится на свадьбу — все, что угодно, — я с радостью помогу.

Я улыбнулась ей как можно теплее.

— Спасибо, — поблагодарила я, — обязательно дам вам знать.

Она отвернулась прежде, чем я успела договорить, потому что Алекс ей кивнул.

— Вот кого я искал, — сказал он, положил Дженнифер руку на ягодицы и отодвинул ее от меня.

— Прости, — виновато улыбнулся он мне, — но если ты будешь подслушивать, то испортишь сюрприз.

Я видела, как Дженнифер достала блокнот буквально из ниоткуда, вытащила карандаш из своих длинных темных волос и принялась что-то яростно писать под диктовку Алекса — что он ей говорил, я издалека не слышала. Один раз, когда Дженнифер задала какой-то вопрос, Алекс смерил меня взглядом с ног до головы и снова отвернулся. Я пыталась не упускать их из виду, но нас разделила толпа — окружающие трясли мою руку и говорили банальности, которые казались словами из чужого языка. В море загорелых лиц я потеряла Алекса. Мне казалось, что я сейчас упаду в обморок, хотя со мной такого раньше не случалось. А потом, словно из-под земли, рядом со мной опять возник Алекс, и я поняла, что мне вовсе не нездоровилось, — мне всего лишь не хватало второй половинки.

За несколько дней до свадьбы мне приснилось, что на закате Коннор встретил меня на Серенгети и сказал, что я совершаю самую большую ошибку в жизни.

— Все не так, как ты думаешь, — во сне ответила я Коннору. — Я потеряла голову от Алекса не потому, что он актер…

— Я знаю, — перебил меня Коннор. — Это-то и плохо. Такое впечатление, что ты не замечаешь вещей, которые очевидны для всего остального мира, только потому, что занята им одним, как раненой птичкой, чье перебитое крыло ты можешь вылечить…

— О чем ты говоришь? — взорвалась я. — Я же с ним не из сострадания!

Я сосредоточилась на том, чтобы посмотреть на вещи глазами Коннора. Я не пыталась заменить его, но между нашими детскими отношениями с Коннором и сегодняшними отношениями с Алексом было столько общего, что я не могла удержаться от сравнения. Как и Коннор, Алекс защищал меня — и он единственный, кого я подпустила настолько близко. Как и Коннор, Алекс мог закончить мою фразу. Но, в отличие от Коннора, к которому я в конечном итоге опоздала, я явилась вовремя, чтобы позаботиться об Алексе.

В моем сновидении по краю равнины прошло стадо зебр, и я отвлеклась на них. Коннор подался вперед, настаивая на своем.

— Неужели ты не понимаешь, что на тебя у него вся надежда? Это у тебя лучше всего получается. Ты заботилась о своей маме, о своем отце, обо мне, об Офелии. Ты собирала проблемы других людей, как остальные коллекционируют редкие монеты.

В этот момент я попыталась проснуться. Мне не хотелось верить Коннору, не хотелось его слушать.

— С ранеными птицами так всегда, Касси, — сказал Коннор. — Они либо однажды от тебя улетают, либо не поправляются. И что бы ты ни делала, им все равно больно.

После этого я почувствовала, что начинаю просыпаться. Я не сводила глаз с Коннора, но его лицо начало тускнеть. Я посмотрела ему прямо в глаза.

— Я люблю Алекса, — призналась я.

Коннор отпрянул, как от удара. Он протянул ко мне руку, но, как часто бывает в снах, не смог дотянуться, и я осознала, что так происходит каждый раз, когда он мне снится.

— Господи, помоги нам! — произнес он.

За три дня до свадьбы мы с Алексом поехали на одно из маленьких озер, которыми была усеяна местность, чтобы провести ночь под открытым небом. В джип мы загрузили два спальных мешка, нейлоновую палатку, кастрюли и сковородки. Я не стала задавать Алексу вопрос, где он все это взял, — я уже начала понимать, что он способен выжать кровь из камня, если захочет.

Алекс остановился под сенью низкого дерева с плоскими листьями и с ловкостью бывалого туриста принялся ставить двухместную палатку. Я в изумлении сидела на мягкой земле.

— Ты умеешь ставить палатку? — удивилась я.

Алекс улыбнулся.

— Ты забыла, что я вырос на реке? Я все детство провел на улице.

Как я могла такое забыть! Но это и немудрено, если бóльшую часть времени мир видит утонченного, изысканного Алекса Риверса. Трудно представить, что человек, который привез в Олдувайское ущелье вечерние костюмы, и мужчина, ползающий передо мной на коленях и устанавливающий треногу у Стерно, — один и тот же человек.

— Вы полны противоречий, мистер Риверс, — сказала я.

— Вот и хорошо, — пробормотал Алекс. Он подошел сзади и пробежал пальцами по моим ребрам. — Так ты не слишком быстро от меня устанешь.

Я улыбнулась при этой мысли. Потом обернулась, чтобы помочь с пожитками в джипе, но Алекс мягко меня отстранил, сказав, чтобы я посидела в тени.

— Отдохни, pichouette, — велел он. — Я сам.

Алекс называл меня pichouette— значения этого слова я не знала, но мне нравилось, как оно звучит: слово скатывалось с его уст, как три гладких камешка. Иногда в постели он разговаривал на французском, и мне это нравилось. С одной стороны, это означало, что он забывается, поскольку французский пробивался только тогда, когда Алекс расслаблялся. А еще мне нравились ритм и сладость этих слов. Я чувствовала шепот Алекса на своей шее и представляла, что он говорит, как прекрасна моя кожа, как красивы глаза, что он никогда меня не отпустит.

Когда Алекс закончил ставить палатку, я похлопала по земле рядом с собой. Но вместо того, чтобы сесть, он порылся в рюкзаке и вытащил трехколенную удочку, которую тут же собрал, натянул леску и насадил наживку. Еще полчаса я наблюдала, как он стоит по колено в воде, наматывает неоновую леску на катушку и забрасывает вновь, а она свистит в воздухе, как пуля.

— Невероятно, — пробормотала я. — Ты здесь как дома. Как ты вообще выживаешь в Лос-Анджелесе?

Алекс засмеялся.

— Еле-еле, chère, — ответил он. — Но при любой возможности я оттуда сбегаю. Ранчо в Колорадо — сто двадцать гектаров рая, там я могу ходить на рыбалку, скакать на лошадях. Да что угодно. Черт, если бы я захотел, то мог бы голым бегать и не встретил бы ни души. — Алекс выругался собственному невезенью и отшвырнул удочку. — Никогда не умел обращаться с ними, — признался он. Потом повернулся ко мне, и его лицо расплылось в медленной улыбке. — Лучше руками.

Алекс вышел из воды и, расставив руки, направился ко мне, но в последнюю минуту свернул в сторону и исчез в лесу. Он вернулся с длинной, тонкой веткой, присел, положил ее на колено и принялся застругивать один конец. Потом снова вошел в воду.

Алекс стоял неподвижно, держа импровизированное копье на изготовку, и его тень шла рябью на поверхности озера. Не успела я сделать вдох, как он с силой опустил прут в воду, а когда вытащил его, на конце билась пронзенная насквозь рыба. Ликующий Алекс повернулся ко мне.