Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей

«…Было это за сто тысяч лун до того, как первый европеец появился на наших островках. Рангатира, сын Великого вождя, убил из ревности свою невесту. Старейшины решили: сбросить его со скалы в море. Но Арики, вождь, не утвердил их приговор. «Он — моя кровь, последнее слово за мной, — объявил он племени, — да падет на него самая страшная кара — изгнание». И Рангатира, сын вождя, ушел из родных мест. Много лун прокатилось по небу, прежде чем он понял, как тяжко одиночество. И стал просить богиню смерти: «О добрая и сладкая Хиненуи-отепо! Уведи меня в свое царство — Рарохенгу». — «Не могу — отвечала та, — твой костер еще не догорел». — «Какой костер?» — удивился Рангатира. Но богиня не ответила.

Тогда он воззвал к Атуа, Большому Богу. «Ты хочешь увидеть свой костер? — спросил Атуа. — Пойдем, я покажу его тебе». И в тот же миг они очутились в пещере, которой не было ни конца, ни края. И насколько хватал глаз, в ней ровными рядами уходили вдаль костры. Разные были они! Горевшие ярко, яростно и едва-едва тлевшие; давно превратившиеся в холодную золу и только занимавшиеся; щедрые, светлые и чадившие горьким едким дымом.

«Где мой костер?» — спросил Рангатира. «Вот он», — отвечал Атуа и указал на костер, который едва тлел, готовый угаснуть. «Как же так? — вскричал Рангатира. — Я ведь почти и не жил еще!» Ему стало страшно — впервые в жизни. «А кому нужен костер, который только и светит себе? — сказал Атуа. — Кроме того, ты же сам хотел уйти с богиней смерти». — «Теперь не хочу! — воскликнул Рангатира. — Поддержи мой огонь, о Великий Атуа, научи меня разуму!» — «Хорошо, — согласился Атуа, — я научу тебя служить людям. Ты станешь славным охотником, накормишь и оденешь их». — «Нет! — в ужасе проговорил Рангатира. — Я однажды погасил чужой костер и за это отвергнут людьми!» — «Они поступили справедливо, — сказал Атуа. — Даже богам не дано гасить костер человеческой жизни. Вернись к людям и служи им. Гори пламенно и ярко, Рангатира. Не жалей огня и света!»

Отец подошел к Мервину, взял его на руки, осторожно перенес в спальню. Мальчик нехотя переоделся в пижаму, спотыкаясь, с закрытыми глазами добрался до постели. Обнимая отца за шею, сонно целуя, пробормотал:

— Спокойной ночи, папочка! А ты знаешь, все равно жалко оленя! Красивый был. Живой…

…Мервин открыл глаза. Ломило в висках. Заложило уши. Он хотел приподняться и почувствовал, что кто-то заботливо пристегнул его привязной ремень. В иллюминаторы виднелись освещенные окна домов, медленно двигались огоньки автомобилей, ровными шеренгами застыли желтые шары уличных фонарей. Сидней?

— Уважаемые дамы и господа, — звонкий девичий голос звучал проникновенно, — от имени компании «Эар Нью Зиланд» капитан и команда нашего корабля благодарят вас за полет и надеются видеть вас на своем борту и в будущем. Мы только что приземлились в окландском аэропорту Мангере. Наружная температура — двадцать семь градусов по Цельсию. До скорых встреч!

Мервин не ощутил ни особой радости, ни волнения. «И он вновь ступил на священную землю отцов!» — вспомнил он слова древней маорийской песни. — А что можно сказать обо мне? Скорее всего: калеку вынесли на инвалидной коляске…»

И все-таки дом есть дом. И воздух кажется слаще, и дышится легче. На мгновение затуманились глаза. Сильнее забилось сердце…

Раскрылась дверь, и вместе с офицерами сельскохозяйственной таможни в самолет вошел высокий молодой военный. Таможенники сейчас же деловито пустили в ход пульверизаторы с дезинфекционным раствором. «Извините за неудобство, но это закон — на острова не должен проникнуть ни один континентальный вредитель…»

Военный же, перебросившись несколькими фразами со старшим стюардом, подошел к Мервину.

— Разрешите представиться — адъютант командующего Северным военным округом капитан Осборн. — Он вежливо улыбнулся, под черной полоской ухоженных усов сверкнули крепкие, ровные зубы. — Мне доставляет особое удовольствие по поручению командующего приветствовать заслуженного ветерана битвы за высокие идеалы демократии. Завтра он имеет честь пригласить вас на обед. А сейчас, если вы не возражаете, несколько слов для прессы. Журналисты ждут в зале для особо важных гостей. Мисс, — вежливый поклон в сторону стюардессы, — помогите нам, пожалуйста, выбраться на грешную землю!

«Рассказать им, как пахнет гниющий труп? — устало подумал Мервин. — Или как десятилетнюю девочку насилует отделение командос?»

— Скажите, — обратился он к адъютанту, когда они были уже в здании аэропорта, — нельзя ли сегодня обойтись без репортеров?

— Ну в таком случае, может быть, хотя бы фото? — Капитан бросил на Мервина откровенно недовольный взгляд. — Ждут уже больше часа…

— Я не в лучшей форме и для этого, — отрезал Мервин. В гостинице он долго лежал в постели, не мог заснуть. Выкурив несколько сигарет подряд, стал писать на бланке отеля. Но стихи не шли. Он перечеркивал строку за строкой. Разорвал несколько исписанных листов. Когда он наконец задремал, неперечеркнутыми остались несколько строк, их он уничтожил утром.

Низенький толстенький человечек, небритый, бедно и неопрятно одетый, бойко торговал билетами.

— Матч атомного века! — негромко выкрикивал он, зорко поглядывая по сторонам. — Непобедимая Гейл борется с Кровавой Джуди! Кенгуру против киви! Матч века!

Над кассой висела табличка «Билеты проданы», и люди, не торгуясь, платили перекупщикам сумасшедшие деньги. Еще бы! Схватка профессионалок на ринге, покрытом мазутом и слоем рыбы, — это стоило посмотреть. Но вот человечек увидел вдалеке полицейского, и его словно ветром сдуло. Сержант хотел было броситься за ним вдогонку, но передумал. Только проворчал, застегивая форменную куртку на самую верхнюю пуговицу и поднимая воротник: «Ты у меня добегаешься!»

Океан дохнул на город штормовой прохладой. С неба посыпались крупные градины, которые вскоре перешли в такие же крупные капли дождя. «Ну и погодка! Не иначе наверху что-то разладилось!» — ворчали водители, вглядываясь во внезапно упавшую мглу. Непрерывной чередой автомобили чуть не на ощупь пробирались к центральному подъезду Юбилейного холла, высаживали пассажиров и ползли на стоянку.

Большой Дик долго стоял у входа и наблюдал за прибывающей публикой. Просторный плащ надежно укрывал от ливня всю его могучую фигуру. Холл был расположен на одной из тех сиднейских улиц, которые находятся между центром и мостом. Оттуда было рукой подать и до роскошных отелей и ресторанов вокруг Питт-стрит и Острэлиа-скуэар, и до забегаловок и притонов Кингз Кросс. Размытые желтые пятна включенных фар тянулись к холлу нескончаемой вереницей.

Наконец Большой Дик, явно довольный всем увиденным, медленно прошелся вдоль фасада здания, перекинулся несколькими фразами с двумя парнями, которые попались ему навстречу, свернул за угол. Он остановился перед служебным входом, размышлял о чем-то несколько секунд, потом открыл дверь. Широкий, хорошо освещенный коридор привел его к одной из раздевалок, разместившихся под ареной. С минуту он разглядывал на ее двери табличку «Не беспокоить», прислушался. За дверью было тихо, и он негромко постучал.

— Кто? — отрывисто спросил женский голос.

— Это я, Дик.

После короткого молчания тот же голос сказал:

— Входи!

Он вошел, торопливо закрыв за собою дверь. В раздевалке, на столе, покрытом большим пушистым ковром из некрашеных овечьих шкур, лежала голая девушка. Маорийка средних лет старательно делала ей массаж.