Третье дыхание

– О! Так у меня подарок для тебя! – Я встряхнул Нонну.

– Да? – шмыгнув носом, проговорила она. – А какой, Веч?

Я гордо внес дубленку в мешке.

– О! – сказал я и начал вынимать ее, вытащил только рукав, как Настя отчаянно замотала ладонью: нельзя!

Поглядев на нее, я медленно запихнул рукав обратно… Нельзя?

Видимо, Настя имеет в виду, что в новой дубленке та сразу умчится, а потом ее не найдешь? А я-то хотел!.. Не подумал? Кинуть в сундук? Я так и сделал. И пускай! Нонна, кстати, между тем тоже мало проявила интереса к предмету: глянула на пакет вскользь и равнодушно отвернулась.

Всегда я так: лечу радостно – и мордой об столб!

Отряхнемся. И начнем веселье сначала.

– Ну что тут у нас? – лихо распахнул холодильник. Лучше бы я этого не делал. Пахнуло гнильцой. “Ты, Нонна, гений гниений!” – шутил я, когда мог еще об этом шутить. “Ну ты, Веча, мне льстишь!” – отвечала она весело, пока могла еще веселиться.

– Ну, так… Значит, в магазин мне идти, ждранькать готовить вам? – проговорила Нонна зловеще. Настя за ее спиной замахала рукой: ни в коем случае!

– Ну, давай я схожу! – произнес я оживленно.

– Нет уж, не надо одолжений таких! – злобно проговорила она и закрылась в уборной.

Мы с Настей переглянулись в отчаянии: неужто все наши усилия напрасны?

– Ты пойми, – губы у Насти дрожали, – одну я не могу оставить ее: дед никакого внимания не обращает. А с ней идти – убегает, потом лови ее!

– Спасибо тебе! – подержал ее за плечо.

В коридоре стало шарканье нарастать. Отец приближается. Вошел. Любой напряженный момент под его цепким взглядом из-за кустистых бровей в десять раз напряженней становится. Мог бы что-то сделать тут, пока не было меня, как-то посодействовать порядку! Никакого внимания!

Весь в высоких мыслях погряз! В реальность с кислой миной выходит.

– Привет, отец! – произнес я бодро. Как-то он не прореагировал на мой приезд. Значимости этот факт не обрел.

Он посмотрел на пустой стол. Повернулся. Мол, нечего зря время терять!

– Погоди, отец, – положил ему на плечо ладошку. – Сейчас мы сварганим что-нибудь.

Кивнул криво. Глаз не поднимал. О господи. Неужели теперь его проблемы пойдут? Одни еще не решил – хватают другие? Ну а как? Так что лучше тебе считать отлично отдохнувшим себя, полным здоровья и сил. Так и условимся.

– Сейчас какой месяц? – наконец сипло он произнес.

– Ноябрь. А ты не помнишь, что ли? – я несколько раздраженно спросил. Боюсь, что сил и здоровья у меня не так много, как хотелось бы.

– Это какой месяц считается? Зимний? – произнес он.

Решил покуражиться? Всю жизнь высчитывал сроки сева с точностью до дня и не знает – какой зимний месяц, какой осенний?

– А что? – сдерживаясь, спросил: его долгие паузы невозможно терпеть!

– Да надо бы в сберкассу сходить, разобраться там, – произнес упрямо. -…Вдвое пенсию урезали у меня!

Господи. Опять он за свое! Удачно вернулся я. Словно не уезжал.

– Ну мы же ездили с тобой в собес – разве не помнишь? Ты просто одну строчку в сберкнижке рассмотрел – а пенсия твоя в две строчки печатается почему-то. Суммируются они!

Не реагирует. Его не собьешь. Если упрется – хоть трактором тяни!

– …помнишь, еще Надя, аспирантка твоя, по новой все бумаги твои собирала. А оказалось – зря. Пенсия у тебя и так напечатана нормальная… только в две строки!

Мне бы такую пенсию.

Молчит!

– Эта Надя! – проговорил наконец. – Очки навесила, а не видит ничего!

– Это ты ничего не видишь! – я наконец сорвался. – Верней – и не хочешь видеть! Чтобы всем нервы пилить!

Он усмехнулся торжествующе.

– Книжку принеси! – я рухнул на табуретку. “Опять двадцать пять!”

Ушел. Долго не было его.

– Это он специально делает, чтобы брюзжать! – проговорила Нонна дрожащим голосом. Раздавит он нас?

Медленно шаркая, он возвратился.

– На! Гляди! – гневно свою сберкнижку передо мной распахнул.

– Ну вот – смотри, – произнес я почти спокойно (в гневе не разберемся). – Две строки. Но в один день записаны. В одной строке записано – тысяча пятьсот, а в другой – тысяча пятьсот тридцать два.

Больше трех тысяч пенсия у тебя! Понял? Нет?

Долго глядел, потом молча, так ошибки и не признав, сунул книжку в карман рубахи – мол, раз так, нечего тут больше обсуждать. Пустяк.

Но от пустяков этих можно с ума сойти!

– Надюшка эта… напутает вечно! – он упрямо пробормотал.

– Да ты ей спасибо должен сказать…

Ну ладно… Устал я. Напрасно надеялся на передышку. С какой стати?

Передышка теперь только будет… известно где. Так что – дыши!

– Так, может, сходим тогда в кассу? – отец произнес.

Я снова взял у него книжку, пролистнул. Два года не берет деньги – с тех пор, как переехал сюда. “Непрактичный” якобы!

– Ну пошли.

А куда денешься? Это не просто повторяется все. Это я все утаптываю, постепенно.

– Только у меня, – он вдруг отчаянно сморщился, – просьба к тебе.

А в сберкассу сходить – это не просьба? Пустяк? Вторая, видно, покрепче будет?

– …Ну говори же! Время идет.

С каким-то даже задором глянул на меня. Сюрприз?

– …Давай лучше в мою комнату пойдем, – таинственно произнес.

Это обнадеживает.

– Ну… вы пока тут… – сделал неопределенный жест девушкам, побрел за отцом.

Сели в его комнате. Он стул придвинул. Шепнул, дыханием обдав:

– У меня дело к тебе.

– Слушаю. – Я отодвинулся слегка. В совсем интимные его тайны не хотелось бы входить… но куда денешься?

Снова придвинулся он с виноватой улыбкой:

– Понимаешь, не могу уже никак ногти на ногах постричь. И так и этак пытался!.. Постриги, я прошу тебя… Сам понимаешь – кроме тебя, мне обратиться не к кому.

– …Сделаем! – я бодро ответил. – Давай. Значит, так… – Я задумчиво прижал палец к носу. – Сейчас таз принесу.

– Зачем таз-то? – он мрачно удивился, густые брови взметнул. Ясное дело, есть у него своя теория и на то, как ногти на ногах стричь. Но теории его не всегда к практике подходят.

– Таз, – я сказал, – это для того… чтобы ногти твои разлетались не шибко.

Он хмуро кивнул. Мол, дожил! Даже ногти твои стригут не по твоей теории!

Я загремел в ванной тазом. Ножницы взял. Девочки дружно дымили на кухне, недоуменно глянули на меня. Я, держа таз в левой руке, как щит, ножницы к губам приложил: знать о предстоящем таинстве им ни к чему. Внес к нему таз, бросил звонко:

– Ну давай… Разувайся.

Это еще ничего. Это еще, может быть, только начало предстоящих нам испытаний! Главное – впереди. Вздохнув, он слегка стыдливо стянул носки. После чего, взяв себя в руки, в глаза мне, твердо смотрел.

Мол, нам стыдиться нечего. Честная жизнь.

Это только я тут немножко вздрогнул. Вот это да! Вот это открытие!

Грибок. Точно как у меня. Ногти белые, непрозрачные, крошатся, усыпая носки. И к тому ж – впиваются, врастают в мясо, не подобраться к краям. А я-то считал, что где-то подцепил, в аморальном общении. Надеялся – излечимое. А вон оно что! Поднял на него очи. Он невозмутимо глядел.

– Вот это да! – произнес я.

– Что именно? – поинтересовался он.

Отличный сюрприз он мне подготовил! Не зря я так рвался домой!

– Ну… грибок у тебя. Точно как у меня! А ты говоришь, что наследственность – не главное! Пишешь тут! – Я кивнул на стол его, заваленный бумагою.

– Наследственность ни при чем тут! – он упрямо проскрипел. – Оба заразились где-то!

Мол, отец за сына не ответчик! Сам тогда и стриги! Измучил меня своим упрямством! На нем и ехал всю жизнь. И если чего добился, то упрямством своим.

– Ну давай,- мстительно проговорил я, щелкнув ножницами. – Ноги в таз клади.

Огромные расхоженные лапы. Твердые. По земле находил, намозолил, набил.

– Вот так вот поверни! Та-ак!

Я хищно впился ножницами в крайний ноготь.

– Ой-ой-ой! – сморщившись, завопил он.

Что такое? Зачем расстраиваться так? Если это заболевание случайное – так скоро пройдет. Чего ж так расстраиваться-то?