Клео. Как одна кошка спасла целую семью

— Настоящая революция произошла в начале девятнадцатого столетия, когда неаполитанский пекарь по имени Рафаэль Эспозито захотел создать хлеб, непохожий на все остальные. Сначала он положил на него сыр…

Читая, я, естественно, внимательно следила за ходом сражения между двумя мужчинами моей жизни. Роб отбил несколько прямоугольников в правом углу. Филип заполнил полоску с другой стороны. Пока все было похоже на ничью.

— …спустя некоторое время Рафаэль придумал намазать хлеб соусом, а сыр класть сверху…

Территория, захваченная Робом, расширялась. Филип довольно вяло штриховал свой край листа. Губы у меня расплылись было в улыбке, но я согнала ее с лица. Филип демонстрировал неожиданную зрелость, позволяя Робу выиграть. Чем черт не шутит, может, из него и впрямь выйдет хороший отчим? Вполне себе папочка, в своих вельветовых брюках и джемпере крупной вязки.

— …всем так понравилась пицца дона Эспозито, что его попросили приготовить ее для короля и королевы Италии. Он приготовил пиццу, использовав цвета итальянского флага: красный соус, белый сыр, зеленый базилик…

Два блока прямоугольников сближались. Карандаши летали, как два меча. Игра все сильнее походила на турнир. Все обойдется, думала я, лишь бы Робу удалось сохранить достоинство. На листе почти не осталось свободного места.

— …он назвал пиццу «Маргаритой» в честь королевы…

Напряжение было невыносимым.

— …новая «Маргарита» всем очень полюбилась…

Я не находила в себе сил взглянуть, как развиваются события. Я поняла, что все закончено, услышав, как они положили на стол карандаши.

— Вы выиграли, — сказал Роб, мужественно улыбаясь.

— Ты выиграл? — Я повернулась к Филипу.

— Трудная была игра, — сообщил он и пожал плечами, не скрывая удовлетворения.

Трудная игра? Он что, не понимает, что не может быть никаких трудных игр, когда речь идет о детях, особенно о моихдетях? Моим детям в жизни и так досталось, не хватало им только, чтобы пришел придурок, псевдопапочка в вельветовых штанах, и унизил, нанес удар по чувству собственного достоинства!

Никогда больше даже близко к ним не подпущу Филипа. Ведет себя как ребенок. Хуже ребенка. А мне меньше всего нужен еще один ребенок. Наши отношения обречены. Роб, бедняжка, долго теперь будет страдать после проигрыша.

Домой мы ехали молча, у ворот сухо попрощались.

— Хорошо, что он поехал домой, — сказала Лидия, вторя моим мыслям. — Его мама будет без него скучать.

— Ну что скажешь? — отважилась я спросить Роба после того, как накормила Клео и уложила Лидию.

— Он крутой.

— Да уж, мог бы быть и помягче.

— Да нет, мне он понравился.

—  Понравился… тебе? Но он же выиграл у тебя в эту проклятую игру.

— Меня тошнит от взрослых, которые поддаются и притворяются, чтобы только дать мне выиграть, — заявил Роб. — Думают, я ничего не замечаю. А он со мной играл как со взрослым. Он крутой. Ты давай приглашай его еще.

24

Люди и места

Мамин голос в трубке дрожал. Она начала с того, что попросила меня не волноваться. Я приготовилась к дурным вестям. Она снова водила Рату к ветеринару. Старушка совсем сдала, не могла ходить. Ветеринар — чудесная молодая женщина. Она подружилась с Ратой. Вся покраснела и чуть не расплакалась, когда они с мамой приняли это решение. Мама была рядом и все время гладила Рату по голове. Она отошла в мир иной, виляя хвостом.

У меня в голове прокручивались кадры кинопленки с Ратой. Рата и Сэм прыгают в волнах прибоя, Рата помогает мальчикам рыть ямки и разбрасывает песок во все стороны, к возмущению отдыхающих. Сэм швыряет палку, и Рата несется ее спасать. Рата отряхивается после купания, обдавая всех нас морской водой. Рата бежит по зигзагу. Клео свернулась клубочком между гигантских передних лап Раты. Любящей, преданной Раты.

Роб, когда я ему сообщила, ничего не сказал. Мы с ним обнялись. Он так вытянулся. С отъездом нашей старой псины оборвалась еще одна ниточка, связывавшая нас с Сэмом. Мама тоже почувствует это. Я пригласила ее пожить с нами какое-то время, хотя она никогда не выдерживала долго в нашем «беспокойном хозяйстве».

Точнее было бы назвать его безумным. Те недели, когда дети были со мной, сливались в калейдоскоп: школа, домашние задания, бег домой с работы, поспешное приготовление спагетти, сказки перед сном, рассказанные на бегу. Вечером, рухнув в постель, я нередко обдумывала статью, которую собиралась писать назавтра. Я слишком уставала, чтобы смотреть телевизор.

Я бы, наверное, вообще рухнула, если бы не Энн Мэри, которая невозмутимо стирала и пылесосила, готовила бутерброды, убирала за детьми игрушки и делала еще уйму вещей, которые, как она говорила, никогда не делают няни. Иногда после моего возвращения с работы она задерживалась выпить кофе. Мы научились уважать сильные стороны друг друга и терпимо относиться к различиям. Иногда я приходила с работы такая усталая, что ложилась на пол и дремала на солнышке — Энн Мэри признавалась, что никто из ее прежних нанимателей так никогда не делал. Однажды она заметила, что не встречала раньше таких усталых женщин. Но мне все же хватало сил и энергии на то, чтобы сшить Лидии крылышки феи и показать Робу, как готовить суши. До совершенства нам было далеко, но все же мы как-то жили. Я даже заподозрила, что у одиноких матерей есть своя богиня-покровительница, которая и давала мне сил, когда я уже совсем выдыхалась, а еще делала так, чтобы в нужное время на моем пути оказывались нужные люди. Если такая богиня и впрямь существовала, думалось мне, она должна выглядеть как кошка.

Стив строил новую, самостоятельную жизнь в коттедже в пяти минутах езды от нас. Мне было приятно услышать от детей, что у него появляются подружки. Я надеялась, что счастье еще повернется к нему лицом, он этого заслуживал.

Хотя в тот день в пиццерии Филип понравился Робу, я не была уверена, что и у него впечатления такие же приятные. Кто его знает, как он представлял себе эту встречу и соответствовали ли мы с детьми его ожиданиям. Он увидел нас как единое целое и теперь, несомненно, начал понимать, насколько это немыслимо — пытаться войти в жизнь нашей тройки (плюс еще кошка). Телефон молчал несколько дней. А потом, к моему удивлению, раздался звонок. Очевидно, Филип оказался мазохистом. Он приглашал нас всем семейством, включая Клео, провести выходные на озере.

При дневном свете, с двумя дополнительными пассажирами (один из которых молчал, а вторая постоянно ныла), дорога показалась длиннее. Шоссе вело то вверх, то вниз, извивалось, будто агонизирующая кобра.

— У меня животик болит, — заскулила Лидия, когда машина преодолевала очередной подъем.

— Ничего у тебя не болит. — В отличие от многих добросовестных матерей, я относилась к детским жалобам как к выдумкам до тех пор, пока не подтверждалось обратное.

— Меня сейчас стошнит.

— Сделай глубокий вдох. — Я обернулась, чтобы осмотреть пациентку на заднем сиденье. Ее личико, обычно розовое, как мармеладка, приобрело угрожающий лиловый оттенок.

— Нам лучше остановиться, — обратилась я к Филипу. Я-то давно привыкла к адской смеси запаха рвоты и прочих телесных жидкостей в своей собственной машине, но едва ли Филип психологически готов ароматизировать салон своей «ауди» нашим фирменным «семейным одеколоном».

Он свернул к обочине на вершине холма. Пока Лидию рвало в канавку, я любовалась живописным видом, открывавшимся внизу.