Повести и рассказы

Бывали и счастливые поездки, когда судьбу благодаришь, что ты сюда попал… Ну, например, делегация русских писателей ездила поздравлять Расула Гамзатова в Дагестан. Конечно, и там без водки не обошлось… Но какие мудрые речи! Страстные стихи среди отдающих эхом гор! Какое уважение к старикам! Или, помню, был один раз в Доме творчества в Пицунде… живого Косыгина видел — оказывается, там рядом санаторий ЦК, что ли… Шел грустный такой старик с бритым помятым лицом… А вокруг божественная тишина. Белый гладкий песок, море на закате — как отвернувшийся подол неба, где край воды — не разберешь… Сосны, до корней раздетые ветром… Я тогда целую повесть разом отмахал, о своей целинной молодости… как поехал за девчонкой одной на комбайне средь ночи и попал хедером прямо меж двух деревьев… ни вперед, ни назад… Ну, влюбленный был, страдал… В село заходить — стыдно… обсмеют, а то и под суд отдадут… До утра разбирал, отвинчивал… и, освободившись от деревьев, снова собирал свой железный транспорт… и как раз на заре, под рев петухов, вернулся в поле, где наши спали… Обидно, в книгу эта глава не попала — редакторша из «Молодой гвардии», строгая дама с голубыми волосами, вынула сорок страниц и — в корзину. Когда книга вышла, я и копию тех страниц выкинул — мне показалось: и вправду ерунда… «мельчит» тему, как сказала московская редакторша. А сейчас-то думаю: если и было что доброго в той повести… Ну да ладно. Сам виноват. Вон, говорят, Астафьев все варианты хранит… молодец мужик. Это ж труд! Но я сейчас о другом. Я про Дворец радости.

Случались в те годы особо торжественные праздники литературы и искусства, которые проводились на государственном уровне, где выступали секретари ЦК КПСС, а то и сам генеральный… Мне не привелось бывать на этих сборищах (может, и слава Богу!), но вот в одну дальнюю поездку я был неожиданно включен. Это был выездной секретариат СП СССР, что ли?.. в южных республиках нашего тогдашнего огромного государства… Я уж теперь не упомню, и не по причине старости (просто нас как начали поить, начиная с города Самарканда, где самолет встретили золотозубые молодые девушки и парни с длинными трубами, вскинутыми в небо): то ли мы сначала в Таджикистан заехали, а потом в Азербайджан… то ли наоборот… Но Дворец радости — он точно в Азербайджане, в Баку. Называется Гюлистан, что-то вроде страны цветов, или дворца цветов. Но нам перевели: Дворец радости. И вот, о том, что я там увидел и что испытал, до последнего часа не забуду…

Но прежде — чё уж лукавить! — о том, в каком я тогда находился состоянии. Я пил. Жена, отчаявшись, уехала к своей матери под Кемерово, дочка проходила практику в лагере биофизиков на Ангаре… А я, редко заводившийся до той поры, вдруг в очередной раз заглянул в свою душу и понял: трус! И все, что я написал, — шелуха. Никому не нужно. И если меня тут немного знают — из какого-то квасного патриотизма. Лучше бы они Платонова читали, а не мои книжонки. А то еще на встрече в библиотеке подходят пионеры, честь отдают, как генералу, и хором цитируют страницу про глухариный ток из какого-то моего рассказика… Стараются, глаза возводят горе… А я уж и не знаю, куда от срама деться. Пукнуть, что ли, чтобы вернуть их к жизни?.. Да боюсь травмировать детей… потеряют уважение ко всей советской литературе… Ну, ладно, больше не будем шутить.

Итак, допился я до того, что на почту не ходил дня три, газет не брал. Мне, правда, послышалось однажды: в дверь звонят. Но вставать неохота… А это, как раз, как я потом узнал, телеграмму приносили: «Согласны ли принять участие… в том и том-то…» Помню только: гостиница «Россия», отлет такого-то… Я забежал к соседям, спросил, какое нынче число, запер квартиру — и в аэропорт: ежели самолет во время полетит, успею… Продолжаю. Почему я прежде всего золотозубых девиц упомянул — меня поразило, что такие свежие, молоденькие, смуглые, и у всех зубы золотые… Неужто сахаром испортили? А потом понял: для красоты. Как знак изобилия. Эти же не просто девицы встречали нас в аэропорту — так сказать, символ южной республики! А уж парни с хоркающими и завывающими трубами, воткнутыми концом в алый бархат заката (мы прилетели как раз перед обвалом черной звездной ночи юга) как бы оглашали на весь мир: смотрите, какие гости к нам пожаловали… Восток есть восток, руководителя нашей делегации, известного партийного писателя, старичка с красным бабьим лицом, заставили выпить рог с вином — и он выпил, хотя говорили: недавно перенес инсульт (а сейчас думаю — не могли не знать о болезни, наверняка рог был не полон…) — и, рассадив начальство в черные лимузины, нас — в автобусы, повезли в гостиницу. Я оказался на седьмом или восьмом этаже в огромном номере один, на столе стояла ваза с яблоками, бутылка вина и бутылка нарзана. И терзаемый муками совести и неким страхом (зачем я сюда поехал? В ногах слабость, в голове гул после двух самолетов…), я выпил сладкого вина и тут же опьянел. И, как всегда исполнившись дерзости, побрел поискать соседей — где-то должен быть хороший мужичок Михаил, писатель из Мурманска, лысый, скуластый, с походкой вперевалку, бывший моряк — мы рядом летели. И еще одна дама была — вроде бы переводчица, которая мне сказала: какой вы милый, какой смешной. На моем этаже все оказались из Прибалтики, этажом ниже — из Армении и Ленинграда… наконец, я нашел мурманчанина — он шел по коридору пятого, сам узрел меня, затащил к себе: «Давай вмажем по маленькой!» На столе у него, в отличие от моего стола, чернел коньяк, в тарелке светился розовый крупный виноград (как мраморный) и стояли три бутылки «боржоми». Я в шутку, как бы обижаясь, указал на явную несправедливость в распределении благ, на что бывший моряк смущенно ответил:

— Видишь, тут все по рангу… а я член правления… Ты бы посмотрел, что у генералов.

— Много? — залился я смехом, чтобы он не подумал, что завидую.

— «Не выдоишь за день — устанет рука». Но вот уже по всем номерам трезвонили телефоны — народ сзывали на ужин. Мы с Михаилом причесались и пошли по лестничным пролетам вниз — лифты вмиг стали заняты. На первом этаже, в пустынном ресторане, ярко горели все люстры, хотя было накрыто всего два-три стола. Мы, стесняясь, подождали в стороне, пока сядут «генералы», но те вообще не появились. Мы поняли — они там, в своих номерах, с хозяевами, а может, еще в каком-нибудь особом зале… Один из встречавших, с усами, но маленький, поднял тост за великую многоцветную советскую литературу, и сразу около нас опять появились радостно улыбающиеся девушки с желтыми зубами — под бряцание бубна закружились в танце. Мы ужинали. Знакомой русской дамы не было. За столами сидели неизвестные мне писатели из разных республик.

На следующее утро нас всех — на черных машинах и в автобусах, в сопровождении милиции с «мигалками» и сиренами — повезли в некий прославленный совхоз, где выращивают виноград. Нас встретили уже иные золотозубые девушки, погрубее (эти, видимо, еще и работают) и руководитель хозяйства, тучный пожилой мужчина при орденах, в соломенной шляпе.

— Ассаалям алейкум…

— Алейкум ассалям… — он почеломкался с приезжим начальством и, поклонившись гостям, тут же — верх восточной лести — попросил «ахтуграф» у нашего краснолицего классика. У того не оказалось в кармане авторучки — ему тут же была выдана авторучка с золотым пером, и хозяин в шляпе (уж не было ли все это разыграно, и не в десятый ли раз?) сказал: — От имени тружиников я жилаю: пуст наш великий писател напишит самый хороший книга нашим скромним золотым рущкой.

И приезжих повели по дороге. Я в жизни не видел такой дороги: справа и слева — стена черного и золотого винограда, а над нами — с разрывами для солнца — переброшены арки, с них тоже свисают тяжелые гроздья с крупным, дымчатым, светящимся виноградом.

— Кушийте!.. — говорили нам, и мы деликатно ели. Хозяин вел нас вдаль, где на пологом холме стояли под белыми скатертями длинные столы… а пока он милостиво обнимал то нашего первого секретаря, то его замов, а то и просто русских писателей. Причем, я заметил — он не обнял писателей из соседних республик…