Поле костей. Искусство ратных дел

— Где ваш ротный командир? — спросил Пинкас. — Его требует к себе начшколы.

— Должно быть, в комнате у себя. Распустил только что роту. Переодевается, наверно.

— Зачем это он посадил офицера-курсанта под арест? Начшколы рассержен не на шутку, могу вам сказать. К тому же у него пропала каска, и он подозревает ваших солдат.

— С какой стати?

— Ваш взвод строится всегда у коменданта под окном.

— Гораздо вероятней, это кто-нибудь из пожарного караула. Они ходят мимо его кабинета.

— Начальник иного мнения.

— Определенно караульные стянули.

— Начальник говорит, что не питает ни капли доверия к вашим солдатам.

— Это почему так?

— Да так уж.

— Если ему пришла охота ругать полк, пусть адресуется к командиру батальона.

— Советую разыскать каску, иначе будут неприятности. Так где же Гуоткин?

Пинкас ушел, делая губами культурные гримасы. Все понятно. В нервной суматохе, поднявшейся из-за несообщенного кода, Гуоткин и про Битела забыл. В поле сегодня, среди ратных трудов, я тоже не вспоминал о вчерашнем происшествии, не думал о том, как будем выходить из положения. А теперь проблема Битела нависла угрожающе. И сама по себе неприятная, она усугубилась тем, что была оставлена без внимания. Даже у Кедуорда не нашлось готового прописного решения.

— Черт возьми, — сказал он, — а ведь старика Бити надо было весь день держать под стражей. И нести охрану должен был я сам. Роланд не отменял же приказа.

— Так или иначе, Битела надлежало в течение суток препроводить к начшколы и предъявить формальное обвинение. Так ведь требуется по уставу?

— Сутки еще не прошли.

— Но поздновато все-таки.

— Роланду трудно будет расхлебать эту кашу.

— Ничем тут не поможешь.

— Вот что, Ник, — сказал Кедуорд. — Пойду-ка я взгляну, что происходит, пока не снял ботинок. О черт, как на воздушных шарах ступаю.

Кедуорд скоро вернулся и сообщил, что Гуоткин уже у начальника и утрясает дело Битела. Позднее вечером я увиделся с Гуоткином: он был тяжко хмур.

— Насчет Битела… — сказал он отрывисто.

— Да?

— Придется нам отставить это дело.

— Хорошо.

— Занятия на курсах уже кончаются.

— Да.

— Бител возвращается в батальон.

— Его, кажется, берут в дивизию.

— Битела?

— Да.

— Это куда еще?

— Начальником передвижной прачечной.

— Мне ничего такого не известно, — сказал Гуоткин. — А вы откуда знаете?

— Бител сам говорил.

Новость была не слишком приятна Гуоткину, но выражать свое неудовольствие он не стал.

— Командир батальона будет рад избавиться от него, — сказал Гуоткин, — в этом можно не сомневаться. Но я вот к чему. Бител вчера порядком насвинячил, но слишком хлопотно будет добиваться, чтоб он получил по заслугам.

— Понимаю.

— Бител уже, видимо, успел сговориться с подавальщиком. Они оба готовы клясться, что Бител обнял его, чтобы не упасть. Бител весь день сегодня пролежал — загрипповал, видите ли.

— Как узнал начшколы про арест Битела?

— Просочилось. Он считает, я суюсь не в свое дело. А по-моему, он просто ждал случая отомстить за то, что я препятствую ему отрывать моих людей от боеподготовки. Пусть Бител выпил, говорит начшколы, пусть даже перепил, но он же это после газовой камеры — причем, как оказалось, уже заболевая гриппом. И начшколы говорит, что не желает скандалов у себя в химшколе. С этим подавальщиком уже была история, и если, мол, дойдет до военного суда, то может подняться немалая вонь.

— Пожалуй, в самом деле лучше без скандала.

Гуоткин вздохнул.

— И вы тоже так считаете, Ник?

— Да.

— Тогда и вам, значит, чихать на дисциплину. Выходит, и вы как прочие. Да, мало теперь офицеров, болеющих душой за дисциплину — или хоть за то, чтоб люди вели себя прилично.

Он говорил без горечи, со спокойной грустью. Но все же и для него, возможно, — как для всех остальных — было облегчением, что не предстоит теперь возни с Бителом. Однако дело с самого начала получило слишком широкую огласку в Каслмэллоке, и слух о нем дошел до батальона и в конечном счете, несомненно, до ушей батальонного командира. Сам Бител не слишком огорчался случившимся.

— Сглупил я в тот вечер, — сказал он мне, уезжая из Каслмэллока. — По сути, надо бы держаться пива. Мешать джин с виски — всегда ошибка. Чуть не стоило мне дивизионной должности. Капитан Гуоткин — любитель горячиться. Никогда не знаешь, что от него ждать. А начальник оказался славным человеком. Вошел в мое положение. С войны вести не очень приятные, а? Как оцениваете вступление Италии в войну? По-моему, хлипкая публика, мороженщики.

Затем, в один душный день вернувшись со взводом с полевых занятий, где мы отрабатывали атаку под прикрытием дымовой завесы, я обнаружил, что произошли события, изменившие ход жизни. Когда я вошел в ротную канцелярию, то увидел там и Гуоткина, и Кедуорда. Они стояли, глядя друг на друга. Еще в дверях, козыряя, почувствовал я тревожность атмосферы. Какую-то резкую напряженность. Гуоткин был бледен, Кедуорд красен лицом. Оба молчали. Я сказал что-то касательно сегодняшних занятий. Гуоткин не ответил. Пауза. Что у них могло стрястись? Потом Гуоткин произнес самым своим холодным, самым воинским голосом:

— На будущей неделе ждите, Ник, новостей в распоряжениях по личному составу.

— Да?

— Вам интересно будет узнать их сейчас, до получения официального приказа.

Не понимаю, зачем эта торжественность, почему нельзя просто сказать, какие перемены ожидаются в составе. Можно подумать, Гуоткин собирается объявить мне, что британское правительство капитулировало и нам с Кедуордом предстоят немедленные приготовления к сдаче со взводами в плен. Гуоткин опять помолчал. Действуют на нервы эти паузы.

— Идуол — ваш новый ротный командир, — произнес Гуоткин.

Все разъяснилось в мгновение ока. И всякие слова мои излишни.

— В приказе будут и другие должностные повышения, — сказал Гуоткин (таким тоном сообщают о фактах в какой-то мере утешительных). Я взглянул на Кедуорда и заметил то, чего не видел раньше, — что его распирает сдерживаемая радость. Так вот почему у него этот напряженный вид. Напрягся, чтобы не улыбаться. Даже Кедуорд понимает, видимо, что Гуоткину несладко. Сейчас, с моим приходом, атмосфера несколько разрядилась, и Кедуорд позволил себе приулыбнуться. Улыбка стала шире. Он не мог уже сдержать ее. Заулыбался во весь рот, и усиков почти не стало видно.

— Поздравляю, Идуол.

— Спасибо, Ник.

— А как же вы, Роланд?

Неужели Гуоткина производят в майоры? Вряд ли. Тогда бы он глядел веселей. Быть может, назначат командовать штабной ротой — Гуоткин мечтает об этом. Только вот справится ли он: обязанности у штабников многогранные, а мне вспомнилось, как Гуоткин не сумел завести бронетранспортер. Но тут прозвучал ответ Гуоткина, неожиданный для меня — хотя сразу же подумалось, что такой финал давно уже навис над Гуоткином.

— Я направлен в пехотно-учебный центр.

— А там?

— А там — куда назначат, — коротко сказал Гуоткин с нескрываемой обидой. Уголок его рта дернулся. И немудрено… Не знаю, что ему сказать сочувственного. Гуоткина сместили с должности. Попросту сняли. И посылают в учебный центр, а оттуда направят, вероятно, в запасной батальон, предназначенный для подготовки маршевых команд. Кончилась гуоткинская карьера образцового военачальника, заглох гул будущих сражений и побед — но остались, возможно, воинско-монашеские идеалы. Гуоткину могут дать новую роту, а могут и не дать. Капитаном-то он останется, в звании не понизят, оно у него постоянное, а не военной выпечки. Но капитанство территориальных войск не обязательно поможет ему выкарабкаться из ямы. Капитана могут сунуть в какой-нибудь служебный тупик, где по должности положены три звездочки — к примеру, комендантом транспортного судна или начхозом вроде Пинкаса. Незавидная судьба для стендалевского героя, каким еще два-три месяца назад представлялся мне Гуоткин, — для молодого человека, нацелившегося в романтические полководцы; у Стендаля такая катастрофа была бы, пожалуй, приписана политическим козням масонов или ультра.