Элеанора и Парк

Парк принялся перематывать кассету с Элвисом Костелло. У него были целые стопки кассет, и Элеанора вытащила несколько штук, чтобы посмотреть.

— О!.. — обеспокоенно сказал Парк.

— Что?

— Они разложены в алфавитном порядке.

— Ничего страшного, я знаю алфавит.

— Да. — Он, казалось, смутился. — Прости. Просто когда приходит Кэл, он вечно их перепутывает… Ну вот, это песня, которую я хотел тебе поставить. Слушай.

— Кэл приходит сюда?

— Да, иногда. — Парк сделал погромче. — Уже давно не был.

— Потому что теперь я прихожу…

— Все нормально. Ты мне нравишься гораздо больше.

— Но ты не скучаешь по своим друзьям? — спросила она.

— Ты не слушаешь.

— И ты тоже.

Он нажал паузу, словно не хотел, чтобы песня шла просто фоном.

— Прости. Ты хочешь знать, скучаю ли я по Кэлу? Да мы вместе обедаем почти каждый день.

— И он не против, что ты теперь проводишь все остальное время со мной? И никто из твоих друзей не против?

Парк провел рукой по ее волосам.

— Я же встречаюсь с ними в школе. Не знаю… на самом деле, я не очень-то по ним скучаю. Если честно — я не скучаю ни о ком, кроме тебя.

— С какой стати по мне скучать? Мы же все время вместе.

— Шутишь? Я скучаю по тебе постоянно.

Видимо, Парк умылся, когда пришел домой, но черные следы вокруг глаз не стерлись полностью. И от этого все, что он делал и говорил, казалось гораздо более драматичным.

— Ты с ума сошел, — сказала она.

Парк рассмеялся.

— Знаю.

Ей хотелось сказать ему о Мэйси и Бене. И о том, что их дни, проводимые вместе, видимо, сочтены. Но Парк не поймет. С чего бы ему понять?..

Парк снова включил запись.

— Как называется песня? — спросила она.

— «Элисон».

Парк

Парк ставил для нее Элвиса Костелло — и Джо Джексона, и Джонатана Ричмана и «The Modern Lovers».^[109]

Элеанора посмеивалась над ним, потому что все песни были нежными, мелодичными: «И чем они тогда вообще отличаются от „Hall & Oates“?»^[110] А Парк в ответ угрожал изгнать ее из комнаты.

Заглянула мама. Элеанора и Парк спорили над сотней разбросанных кассетных коробок. Едва мама вышла — Парк наклонился и поцеловал Элеанору. Самый удачный момент, чтобы вас не застали врасплох.

Элеанора сидела довольно далеко, так что Парк положил руку ей на спину и притянул к себе. Он попытался сделать это непринужденно, словно в сотый раз. Так, словно прикосновение к ее телу в новом месте не было для него подобно открытию Северного полюса.

Элеанора придвинулась. Уперлась руками в пол между ними и потянулась к нему. Это обнадеживало — и Парк положил вторую руку ей на талию. А потом оказалось, что он на самом деле держит ее в объятиях — но недостаточно крепко. Парк подался вперед, стоя на коленях, чтобы закрепить результат…

С полдюжины кассетных коробочек разломились под их весом. Элеанора упала назад. Парк упал вперед.

— Прости, — сказала она. — О боже… посмотри, что мы сделали с «Meat is Murder».

Парк сел и осмотрел кассеты. Ему хотелось смахнуть их с пути.

— В основном коробки поломались. Не переживай. — Он принялся собирать куски пластмассы.

— «The Smiths» и «The Smithereens»… — сказала она. — Мы нарушили даже алфавитный порядок.

Парк улыбнулся ей, но Элеанора смотрела в сторону.

— Мне надо идти, — сказала она. — В любом случае, похоже, уже почти восемь.

— О… Ладно. Я тебя провожу.

Она поднялась на ноги — и Парк тоже. Они вышли на улицу и направились вниз по дорожке. У подъездной аллеи возле дома бабушки и деда Элеанора не остановилась.

Элеанора

Мэйси благоухала как Леди «Avon». И была накрашена как вавилонская блудница. Их действительно могли застукать в любой момент. Что там говорится про карточный домик? Боже-ж-ты-мой.

А Элеанора даже мысли не имела, как будет выкручиваться. Потому что все, о чем она вообще могла думать, — это руки Парка на ее талии, на спине, на животе. И все это, очевидно, в новинку для него: едва ли он когда-нибудь трогал нечто подобное.

Все в семье Парка были достаточно худыми, чтобы участвовать в рекламе «Special К».^[111] В том числе его бабушка. Элеанора же могла появиться разве что в той сцене, где актриса демонстрирует лишний жирок, стискивая живот пальцами — а потом смотрит в камеру с таким видом, словно наступает конец света.

На самом деле даже для этой сцены ей пришлось бы сбросить вес. Лишний жирок — и еще лишний жирок, и опять лишний жирок — равномерно располагался по всему телу Элеаноры. Не исключено, что его можно было отыскать даже на лбу.

Держаться за руки — это прекрасно. Ее руки были еще ничего. И поцелуи казались вполне приемлемыми, потому что полные губы — это неплохо. И кроме того, потому что Парк всегда закрывал глаза. Но на теле Элеаноры приемлемых мест не было. Нигде — от шеи и до коленок — не было ничего, хоть с натяжкой напоминающего фигуру.

Когда Парк притронулся к ее талии, Элеанора втянула живот и выпрямилась. Что и привело к недавним жертвам и разрушениям… И теперь Элеанора чувствовала себя Годзиллой.

Но даже Годзилла не был жирным, он был просто очень большим.

И самое ужасное: Элеаноре хотелось, чтобы Парк снова к ней притронулся. Чтобы он трогал ее постоянно. Даже если он в конце концов решит, что Элеаноры слишком много. И она слишком похожа на моржа, чтобы оставаться его девушкой. Вот так-то. Она чувствовала себя одной из тех собак, что попробовали человеческой крови и не могут прекратить кусаться.

Морж, ощутивший вкус человеческой крови…

40

Элеанора

Парк настаивал, чтобы Элеанора проверяла свои учебники на предмет новых надписей. Особенно после уроков физкультуры.

— Потому что, если виновата Тина, — сказал Парк (и можно было понять, что он до сих пор в это не верит), — тебе нужно рассказать кому-нибудь.

— Кому?

Они сидели в его комнате, прислонившись к кровати и пытаясь делать вид, что Парк не обнимает ее — впервые с тех пор, как она раздавила его кассеты. Он и не обнимал, строго говоря, — лишь касался слегка.

— Например, миссис Данн, — сказал он. — Ты ей нравишься.

— Допустим, я рассказываю миссис Данн и показываю ей ту гадость, которую Тина коряво написала на моем учебнике. И миссис Данн спрашивает: «Почему ты решила, что это сделала Тина?» Она будет сомневаться — так же, как и ты. Хотя в ее случае и не было сложной романтической истории…

— Вообще не было никакой романтической истории, — сказал Парк.

— Ты с ней целовался?

Элеанора не собиралась задавать этот вопрос. Уж точно — не вслух. Но она столько раз задавала его у себя в голове, что слова вырвались сами.

— С миссис Данн? Нет. Но мы обнимались.

— Ты знаешь, о чем я… Ты ее целовал?

Наверняка целовал. И наверняка этим дело не кончилось. Тина была такой крохотной… Парк без труда мог обвить ее руками и сцепить пальцы за ее спиной.

— Я не хочу это обсуждать, — сказал он.

— Потому что целовал.

— Не имеет значения.

— Имеет-имеет. Твой первый поцелуй, так?

— Да, — сказал он. — И это одна из причин, почему он не считается. Он был вроде как… экспериментальный.

— А другие причины?

— Это была Тина. Мне было двенадцать. И до того мне вообще не нравились девчонки.

— Но ты запомнишь его навсегда, — сказала она. — Свой первый поцелуй.

— Я помню лишь то, что это не имеет значения.

Элеаноре хотелось закрыть тему. Благоразумие отчаянно кричало в ее голове: «Закрой тему!»

— Но, — сказала она, — как ты мог ее поцеловать?

— Мне было двенадцать.

— Она кошмарная.

— Ей тоже было двенадцать.

— Но… как ты мог целовать ее, а потом целовать меня?

— Я тогда вообще не знал о твоем существовании. — Рука Парка неожиданно легла — прочно и уверенно — на талию Элеаноры. Он прижался к ее боку, и она выпрямилась, инстинктивно пытаясь сделаться тоньше.