Украденные воспоминания

Мила до боли прикусила губы и свернулась калачиком подле Ильи, прижав к губам его неподвижную руку. Слезинки одна за другой сползали по ее щекам, оставляя темные следы на простыне.

Девушка закрыла глаза, в бессмысленной попытке заснуть и почувствовала, как кто-то бережно накрывает ее одеялом.

Глава восьмая

Дым чертил круги в мягкой и сочной ночной темноте.

Андрей курил впервые за все эти годы и все никак не мог разобраться, получает ли он удовольствие от этого или нет. Он нашел в себе силы избавиться от этой пагубной зависимости, когда у них родилась Катя. Сейчас он просто не устоял перед искушением, многократно видя курящей жену. Подсознательно он обвинял ее в собственной слабости, хотя и понимал, что это глупо.

Свободной рукой он обнимал Наталью. Ее длинные темно-русые волосы разметались по одеялу и в слабом освещении казались черными. Андрею хотелось прикоснуться к ним, вдохнуть их аромат и ощутить мягкость, но он боялся разбудить девушку, хотя и догадывался, что она не спит.

Она действительно только прикидывалась спящей.

— Расскажи мне, как ты познакомился с ней, — попросила девушка. Ему показалось забавным то, что в постели с мужчиной она интересуется ничем иным, как его женой.

Было в это что-то жуткое. Как будто этим Наташа хотела напомнить ему о совершенном, воззвать к его совести и заставить раскаяться.

Но Людмила сама толкнула его на измену! Если бы не ее вечные упреки, подозрения, крики и истерики, если бы не все то, что только отвращало от нее, вызывая желание убежать подальше, искать утешения у других людей…

С недавних пор у Андрея вдруг начало появляться странное чувство: он показался себе тюремным заключенным, затеявшим побег. Он столько лет был неотрывно пристегнут к своей жене, практически прекратив контакты с прежними друзьями, полностью посвятив себя семье, что и забыл уже, что такое свобода. В своей робкой и мягкой Люсе он вдруг увидел тень ее матери-тирана, всех своих близких державшей подле себя на цепи. Только методы дочери были аккуратнее, незаметнее, она не пыталась давить — она заставляла жалеть себя. Андрей не мог ничего с собой сделать, никак противостоять этому.

Но самым страшным было понимание того, что однажды, рано или поздно, Людмила обязательно превратиться в свою мать, станет ее точной копией. От этого ему хотелось поскорее убежать от нее, скрыться, забыть, лишь бы она только не отыскала его, не вернула обратно в плен своей любви.

Все эти страхи не мешали ему с нежностью вспоминать о прошлом.

— Она тоже была моей пациенткой, — тихо заговорил он, припоминая год их знакомства, — я тогда только пришел работать в эту больницу. Она стояла у открытого окна, зимой. У нее было воспаление легких. Я думал, что она хочет покончить с собой. Не знаю, так ли это было тогда, но потом у нее действительно обнаружились подобные наклонности…

— К самоубийству? — уточнила Наташа и перевернулась на живот. В темноте она напоминала русалку или нимфу. Красота ее была такой утонченной, мистической, хрупкой, какая может быть только у неземного создания.

По потолку бежали полоски света от проезжающих на улице машин.

— Да… — вздохнул Андрей. Сигарета его догорела, новую закуривать он не торопился. Перспектива снова попасться в плен этой зависимости его совсем не радовала.

— А ты не боишься, что она…

— Я боюсь, что она, — подтвердил мужчина, — всегда боялся. Когда мне хотелось уйти от нее, меня удерживало то, что она зависит от меня и может наложить на себя руки…

— Но это же не любовь… — проговорила грустно Наташа. Она помолчала немного, потом убрала волосы за уши и продолжила, — мне всегда казалось, что любовь — это что-то другое. Это взаимный интерес, взаимное увлечение. Когда отношения в удовольствие, а не в тягость…

— Так было в начале.

— А потом? — спросила девушка.

— Потом… я жалел ее, — признался Андрей. Эта тема была опасной для него. Он вспомнил еще одного человека, любившего его отчаянно и одержимо, но никогда не требовавшего взаимности. Лучше бы он не вспоминал!

— Жалость, это не любовь, — заметила Наташа.

— В чем-то ты права, — согласился Андрей, — но… как сказал Бунин — мы любим женщину такой, какая она есть — со всеми ее истериками, слезами и толстыми ляжками. Мы не можем вечно восхищаться и любовь — это не одни удовольствия. Это тяжелый труд, это и боль и слезы, и вся горечь, разделенная поровну.

— Тогда почему твоя жена не жалеет тебя?

Ответа на этот вопрос у Андрея не было. Наташа тем временем выбралась из его объятий, накинула халат, лежавший на стуле у кровати, и отошла к окну. Он видел ее грациозный силуэт маленькой античной богини.

— Я не люблю Бунина, — поделилась девушка, и голос ее прозвучал насмешливо, — возможно, он был прав. Но если рассуждать как ты и он, то любовь — это какая-то сплошная непроглядная каторга, лучше уж совсем не любить!

Андрей тяжело вздохнул. Он подумал о том, что никогда не будет счастлив — не с Людмилой, не с Наташей, потому что она никогда не простит ему измены, которую он совершил, полюбив ее.

В эту минуту ему больше всего на свете хотелось убежать. Убежать и похитить Наташу. Но она никогда не согласиться поехать с ним. Она вообще вряд ли захочет видеть его после сегодняшней ночи. Ее подозрение на рак не подтвердилось, она больше не его пациентка. Их ничего не связывает, и не будет связывать… Может быть, это к лучшему. Ведь с Люсей их связывало огромное количество вещей, но от этого они не стали счастливее. Напротив, только возненавидели друг друга как соседи по тюремной камере.

Милу совсем не волновало, где пропадает Андрей. Ее мысли были слишком далеки от него, вместе со всеми его любовницами вместе взятыми. Пол ночи она бродила по квартире, курила на кухне, открыв форточку, пыталась уснуть, хваталась за книги и тут же бросала их.

Небо уже начало светлеть, когда она хоть ненадолго забылась коротким беспокойным сном. Проснулась она с чувством тепла и света, но никак не могла вспомнить, что видела во сне.

Под открытой форточкой образовалась лужа — растаял снег, наметенный метелью. Весь мир за окном, под белым покровом, казался умиротворенным и спящим. Спокойствие разлилось в прозрачном воздухе и только в душе девушки бушевала буря.

Она думала об Илье и своих совершенно некстати возникнувших чувствах к нему. Впрочем, все было логично: от этого человека она видела только хорошее, у него же искала утешение и лекарство для обид, нанесенных Андреем.

До той ночи, когда она напилась, она боялась даже задумываться о собственном отношении к Илье. Но теперь все само собой всплыло на поверхность. Прятаться и убегать было бессмысленно, обманывать себя тоже. Мила с горечью была вынуждена признаться себе, что как-то так вышло, что она любит Илью. Всю ночь она мучительно пыталась сообразить, что же делать.

Вариантов у девушки было не много, и все они грозили ей весьма печальным концом. В лучшем случае она должна была рассказать Андрею, чтобы не преумножать ложь, поселившуюся между ними. В худшем — постараться изо всех сил убить свое только зародившееся, чистое и прекрасное чувство. Но Мила знать не знала, как это — убивать любовь, прежде ей не приходилось заниматься подобными вещами.

Она убрала постель и вернулась на кухню, борясь с сильным искушением снова закурить, впрочем — судьба сама помогла ей справиться с собой: за ночь пачка опустела.

Над городом поднималось тусклое зимнее солнце, напоминавшее сияющий белый ледяной шар. Даже лучи его казались сейчас особенно холодными.

Миле было зябко, горячий чай и теплый свитер не спасали ее. Она испытывала холод иного рода, исходивший изнутри, и лекарство от него было ей неведомо.

«В чужих объятиях согреться» — насмешливо сказал голос в ее голове, очень сильно напоминавший Елену Ивановну, — «чуть-чуть приласкали и ты уже на все готова!»

— Шлюха, — бросила сама себе Мила и тут же испугалась того, что, даже находясь где-то далеко, мать все равно словно незримо присутствовала рядом с ней со своими уколами и насмешками. А что сказала бы она? Да она бы была просто в восторге!