Армен

Армен запутался. Скользнул взглядом по памятнику и позавидовал Фатумину: он завершил свою жизнь, не ведая никаких сомнений, стал памятником и вот глубокомысленно молчит на своем пьедестале. Интересно, кем он был? Армен поискал и нашел с правой стороны специально высвеченную фонарем большую мраморную плиту, на которой крупными, покрытыми позолотой буквами была высечена история жизни этого человека.

Вначале было написано, что он, как и другие обычные люди, в детстве был нормальным ребенком: любовался цветами, слушал трели птиц, любил животных и насекомых. Однако уже к двенадцати годам он стал проявлять недюжинные способности, поражая свое окружение исключительным знанием всемирной истории. В тридцать лет это был уже блестящий молодой человек, глубоко изучивший пороки современного мира. Видя царящую вокруг несправедливость и то, как страдают его близкие в тисках деспотического режима, он решил посвятить жизнь спасению человечества. С этой целью он сплотил вокруг себя больше десятка верных соратников и бросился в самое пекло борьбы, однако по доносу одного из предавших его боевых друзей на стадии добычи финансовых средств для святого дела был пойман на изготовлении фальшивых денег и брошен в темницу. Но даже тяжкие условия заточения оказались не в силах поколебать его несгибаемую волю. Здесь он сумел организовать подпольный ударный отряд и, сбежав из тюрьмы, поднял мятеж против ненавистной власти и сурово расквитался со своими противниками. Вскоре он стал любимым вождем всех нищих и обездоленных, и одного его имени было достаточно, чтобы поднять массы на борьбу. Слава его витает над миром, он — символ спасения и справедливого возмездия, свидетельство непобедимости его любимого народа, провозвестник рождения новой, свободной и справедливой жизни. От мечтательного подростка-провинциала до легендарного героя и богоданного вождя — таков пройденный им большой и славный путь. А в самой нижней части плиты отдельной строкой было написано, что в тридцатитрехлетнем возрасте он стал жертвой коварного вражеского заговора, однако его светлые дела бессмертны, чему яркое подтверждение — сегодняшний цветущий мир и этот памятник.

— До чего же глупый человек! — разгибая спину, с удивлением сказал Армен. От долгого чтения в полумраке у него заболели глаза, и он пожалел, что понапрасну напрягал зрение. Он огляделся: стемнело настолько, что и памятник, и величественные колонны здания, и безукоризненно ровная брусчатка площади, и тщательно ухоженные клумбы были уже почти неразличимы: поглощаемые сумраком, они превратились в сплошную ночную темень, которая, плавно опускаясь с высоты, накрывала землю непроницаемой завесой. Фиолетовая девушка так и не пришла…

6

Армен пересек шоссе и хотел вернуться той же дорогой, но в лесу было слишком темно, в двух шагах ничего не было видно, и ему пришлось выбрать обходную тропу, тянувшуюся параллельно шоссе. Вокруг было спокойно и тихо, спокойно было и на душе у Армена. Сумрак, деревья, тропинка невольно настраивали на неторопливые, безмятежные раздумья. Армен шел, погруженный в мысли, и уже одно то, что он может свободно размышлять о чем угодно, доставляло ему радость и умиротворение. Удивительно, что в жизни даже самые незначительные вещи даются человеку с изнуряющими душу трудностями. А что было бы, если бы все, что происходит, происходило легко: играючи, а не мучительно, сразу и моментально, а не изматывающе долго?.. Армен попытался представить себе этот моментальный мир и ужаснулся: в таком случае все бы перемешалось, вышло из колеи, погибло. И не было бы даже этой сумбурно-половинчатой жизни. И его тоже не было бы. Ничего бы не было. Все бы остановилось, окаменело, исчезло. Даже и не исчезло, поскольку никогда бы не возникло. Да… значит, все сводится к самому себе и только благодаря этому существует, есть, движется. Все правильно. Все, что происходит, — правильно. Человек ограничен жизнью, иначе говоря, поставлен в такие рамки, чтобы жить было возможно. Следовательно, и жизнь ограничена человеком…

— Вот хотя бы мной!.. — громко произнес Армен, и это открытие привело его в ликование.

В одно мгновение он понял всю важность собственной жизни для всего человечества, всей земли и был взволнован до такой степени, что в темноте глаза у него увлажнились. Он вытер их ладонью и над деревьями, над мраком увидел небо — большое, бездонное, усеянное звездами небо. По детской привычке он с минуту, задрав голову и не мигая, смотрел на эту таинственную беспредельность, и спокойствие звезд вливалось в него, обволакивало его мысли и звало туда — в небытие.

Армена охватила тоска по другому миру, который, кажется, исподволь мягко склонял его к небытию, говоря, что не быть лучше, чем быть, потому что быть — это неминуемая смерть, а не быть означает бессмертие. Армен отвел глаза и в страхе почувствовал, что он — на дне, на дне чего-то темного, мрачного, где ему предназначено отбывать наказание — бесцельно скитаться, бессмысленно мытарствовать и до смерти, до могилы нести в себе бремя воспоминания о чем-то неведомом. Может, все уже решено, может, эта жизнь, что кажется вечной, — всего лишь утомительно долго длящееся мгновение и давным-давно стерлось из памяти того, мгновение жизни которого измеряется вечностью…

И Армен почувствовал себя таким бессильным и незащищенным, что пришел в отчаяние и, уставившись себе под ноги, побрел по темной тропе. Внезапно ему вспомнилось детство, вернее, один эпизод, один вечер, когда теленок, которого ему доверили пасти, куда-то удрал по его невнимательности и он, плача, метался в густых сумерках, искал его то в ущелье, то на скалистом речном берегу, а в это самое время теленок как ни в чем не бывало дремал в своем коровнике…

Впереди в гуще деревьев раздался шум и треск сучьев, и от черноты леса отделилось большое пятно, вскоре оказавшееся на дороге. Корова. По всей вероятности, это была та самая корова, которую он встретил на поляне. Она спокойно поднялась по склону и спустя какое-то время задумчиво и уверенно шагала по трассе: значит, точно знала, куда идти. Следом за нею появился невысокого роста человек с большой вязанкой хвороста на спине. Согнувшись чуть не до земли, он следовал за коровой, иногда останавливаясь и оглядывая окрестности из-под поклажи, а потом снова, как бы наверстывая, торопился вперед. У поворота оба они — человек и животное — перешли дорогу и на той стороне скрылись из глаз.

За спиной Армена послышались шаги, а затем горькие всхлипывания. Какая-то женщина в платье с короткими рукавами быстро приближалась в мутном сумраке дороги, то и дело вытирая нос. Она как-то криво и неловко ставила ноги при ходьбе, руки у нее были большие и грубые, лицо жалобно сморщилось, из глаз лились слезы, а волосы беспорядочно разметались по плечам. Не глядя по сторонам, ничего вокруг не замечая, она стремительно прошла мимо и, с каждым мгновением становясь все меньше, превратилась в почти неразличимую точку на шоссе, а потом и вовсе пропала, однако ее горестные всхлипывания еще долго не смолкали в ушах Армена…

Он пришел в негодование, темная волна обиды накрыла его с головой. Точно оскорбленный в лучших чувствах, он стал брюзжать, попрекая жизнь тем, что ее невозможно удержать на привязи, она вечно убегает и скрывается в неизвестном направлении.

— Вначале вроде бывает светло, — презрительно-удивленно сказал он в полный голос, — потом — вроде бы темно… Днем мучаются, а когда приходит ночь, ложатся спать… Какая нелепость!

Голова была точно в жару. Мысли роились наподобие мошкары, мешая друг другу и стремясь как можно скорее выйти на свет божий, однако Армен чувствовал: то, что он думает, отличается от того, что он понимает, мысль обманывает его. В тот миг, когда чувства готовы превратиться в мысль, они непостижимым образом преобразуются и выливаются в совершенно другие слова, а истинный смысл ускользает, прячется в непроницаемой темноте. У Армена было ощущение, что он обеими ногами увяз в болотной жиже, а в мыслях продолжает шагать…