Армен

Армен почувствовал, что эти мысли рождаются не в нем, а входят в него извне, точно из воздуха, из сгущающихся сумерек, и что это не его, а чужие мысли, и почему-то обрадовался.

— Вы не скажете, где находится памятник Фатумину? — весело обратился он к высокой, статной женщине, вышедшей из-за деревьев и направляющейся вниз по улице. Женщина проигнорировала вопрос и прошла мимо, даже не посмотрев в сторону Армена. Для нее, этой женщины, он, конечно же, ничто. Не беда, главное он — это он. Пусть другие любят, приходят — уходят, ненавидят, убивают, радуются, горюют, рождаются, страдают, умирают, мечтают — ему-то что? Пусть делают что хотят! Будь что будет! Главное, что он свободен. Как замечательно, что он свободен! Он позволяет жизни быть и продолжаться…

С каждым мгновением Армен наполнялся странной и беспричинной гордостью. Он ничего не видел, ни о чем не размышлял, а просто шел, размахивая руками и делая большие шаги. Ему казалось, что с каждым шагом он становится громадней, мощней и что земля испуганно дрожит под его ногами и с трудом выдерживает эту тяжесть. Ему казалось, что он заполнил собой все пространство. Грудь распирала безграничная спесь, он с трудом терпел мир вокруг себя. Мелким и достойным презрения было все: небо, земля, дорога, люди, он сам, любовь, свет, терзания, мечты. Все это для него пыль, прах, ничто! Он может стать всем, чем пожелает, не моргнув глазом: героем, вором, ученым, убийцей, гением, императором, попрошайкой, борцом, сводником, картежником, рабом, изменником, бродягой, пилигримом, врачом… Но это такая малость по сравнению с его силой! Он сплошь сила — вольная, самовластная, всесокрушающая, она рвется из него наружу, готовая смести на своем пути весь мир, все человечество, время, небо, землю, и нет ничего, что способно ей противостоять. Он словно исчез, превратился в сгусток силы, которая сотрет его в порошок, погубит безвозвратно. Его сила — враг его, единственный враг. Еще мгновение — и он взлетит в воздух, исчезнет, растворится…

И неожиданно страх, безотчетный, унизительный, шкурный страх пронзил его от макушки до пяток, сильный и стремительный, как молния, и Армен остановился, хватая воздух ртом. В голове раздался глухой взрыв, и ему показалось, что он с невероятной высоты низринулся в пропасть, упал на самое дно и стал корчиться в лихорадке. Он сделал боязливый шаг вперед, но словно двигался вспять. На огромной скорости в каком-то темном коридоре он мчался в обратном направлении. В мутно-тепловатом тумане перед глазами внезапно возникла фиолетовая девушка, и это, кажется, был конец. Какую-то секунду он помедлил, а потом набросился на фиолетовую девушку и стал пожирать ее тело; он целовал ее, ненасытно целовал ее плечи, шею, волосы, рвал в клочья одежду, вонзал ногти в груди и пил багряную, горячую, хлещущую кровь… Но все это время фиолетовая девушка стояла неподвижно и лица ее не было видно. Он силился взглянуть на ее лицо, но лица не было, оно было стерто, вместо него тихо покачивалась черная непроницаемая вуаль. Он пытался схватить вуаль руками и сорвать, но не мог и только кровенил себе пальцы. Вдруг на все это упала непроглядная и неохватная тень, и облик фиолетовой девушки стал тускнеть, растворяться в сумраке и наконец сгинул…

Очнувшись, Армен увидел, что он весь в поту. Он уже достиг леса. Голова еще не прояснилась, сердце бешено стучало. Сейчас он уже походил на бесчувственное животное, что, тяжело покачиваясь, равнодушно бредет по вконец разбитой, но единственной оживленной тропе леса. Он посмотрел на высоченные деревья вокруг и понял, что неутолимая любовная страсть имеет какую-то сумрачную связь со смертью: любовь и смерть словно заключили между собой тайный союз. В действительности это то же самое, только в одних случаях называется любовью, а в других — смертью, и властвует над половиной мира под именем любви, а над другой половиной — под именем смерти. Это великая тайна, и Армену показалось, что он вот-вот постигнет тот скрытый, смутный и беспредельный мир, который молча раскинулся по ту сторону всего. Но мгновенье улетело, не оставив никакого следа, и он глубоко вздохнул: невозможно быть человеком и жить…

3

Петляя среди деревьев, тропа углублялась в лес, и чем дальше, тем темнее становилось вокруг. Вскоре Армен достиг небольшой развилки, где дорога раздваивалась: одна тропа вонзалась в непроходимый кустарник, другая — резко сворачивала вправо. Армен выбрал второе направление: здесь казалось намного светлее, поскольку деревья росли не так густо. Никого в пути не встретив, он спустя какое-то время оказался на опушке и остановился: перед ним открылась сухая, лишенная деревьев долина, приютившая некое убогое селение. Представить в таком месте памятник Фатумину было невозможно. Подумав, Армен решил продолжить путь и не сворачивать с тропы.

Параллельно лесу тянулись маленькие деревянные домишки с упиравшимися друг в друга крышами и кривыми изгородями, свидетельствовавшими о том, что люди здесь живут каждый сам по себе, хотя общие для всех земля и небо напоены тем же общим безучастным сумраком. Под ближайшей изгородью, положив голову на колени, одиноко сидела старая женщина. Кто она, о чем задумалась, почему сидит здесь одна — неизвестно. Ее жизнь неведома, так же, как его, Армена, жизнь неведома миру. Безвестность всех жизней, соединившись в единое целое, образует великую безвестность великой жизни. Армен прошел мимо женщины, производя довольно много шума; та продолжала сидеть тихо и неподвижно, а потом ее медленно поглотили сумерки…

Во дворе одного из стоявших в глубине домов женщина пыталась загнать корову в хлев, но та каждый раз испуганно шарахалась от двери, за которой зияла непроглядная тьма, и женщина, которая только что уговаривала и поглаживала корову по спине, тут же распалялась и набрасывалась на нее с побоями и проклятьями. Затем Армен услышал громкое шмяканье, какое бывает при падении в воду тяжелого предмета: видимо, в колодец сбросили ведро.

В ту же минуту с противоположной стороны раздались воинственные голоса непримиримого и жаркого спора между мужчиной и женщиной. Где-то грозно залаяла собака, но почти сразу жалобно взвизгнула и замолкла, и совсем рядом кто-то затянул пьяным хриплым голосом:

Песня сопровождалась странным, не совпадающим с музыкальным ритмом постукиванием. В мелодии было что-то по-детски хрупкое и притягательное. Певец пел тягуче, резко акцентировал слова; казалось, ему доставляет особое удовольствие вот так искажать и уродовать песню, обращаясь с нею, как заблагорассудится. Это придавало исполнению, в общем, грустной по содержанию песни немного шутовской характер. Армен поискал глазами и возле забора последнего дома в уплотняющихся сумерках нашел маленького человечка: тот сидел на пеньке и самозабвенно пел, зажав под мышкой пустое ведро и барабаня пальцами по его днищу. Песня повторялась бесконечно, с каждым разом становясь все жалостней и надрывней. Армен медленно повернул голову и уже хотел идти дальше, когда точно из-под земли перед ним вырос огромный черный массив леса, и тут же пение оборвалось. Женщина в косынке яростно пыталась вырвать ведро из рук певца.

— Пришибить тебя должны были в тюрьме, как собаку, чтобы ты мне сейчас кровь не портил, — яростно выговаривала женщина. — Иди скорей, корову загони!

Свирепо размахивая отнятым ведром, она вошла во двор. Человечек, свесив голову, еще немного посидел, потом кряхтя поднялся и поплелся за женщиной, припадая на одну ногу.

Армен услышал за спиной невнятный шепот. Обернулся: на краю тропы, под тонким деревцем, стоящим особняком, примостился голый мальчуган семи-восьми лет; перед ним лежали две небольшие кучки мелких камней. Торжественным движением, что-то бормоча, он один за другим брал камешки из левой кучки и перекладывал в правую.