Привычка выживать (СИ)

Ему нравится говорить вслух о девушке, с которой он давным-давно простился, но надежду на возвращение которой совсем недавно обрел, чтобы вновь потерять. Он говорит о Китнисс с переродком, хотя еще не знает, верит ли ему или не верит. Он видит перед собой Пита Мелларка, ставшего ему почти что сыном, но видит так же и того, кого отдал на съедение ради Китнисс. Он знает, что виноват, по большому счету, перед ними обоими, но не знает, есть ли способ хоть как-то уменьшить перед ними свои многочисленные грехи. Он предлагал убедить всех, что Китнисс Эвердин сильная, но сам не помогал ей стать сильной. Он смирялся со смертью Пита так же часто, как и она. И обретал надежду. И вновь ее терял, сознавая, что Пит станет очередным призраком, стоящим у его постели в кошмарах. Но он был старше и опытнее, и уже доподлинно знал, что всегда нужно чем-то жертвовать, и за все платить кровавую дань. А она – семнадцатилетняя девчонка – этого знать не могла.

А теперь ее опять нет.

Он так много ей не сказал.

…

- Китнисс?

Молчаливая игра не может продолжаться слишком долго. Доктор Аврелий делает вид, что спит, но вскоре ему надоедает видеть профиль своей самой знаменитой пациентки. Китнисс Эвердин плохо выглядит, но держится довольно сносно – не устраивает ни сцен, ни истерик, и вновь погружается в бездонные пустоты своего отчаяния. Глупая девочка, думает доктор, но тревожное чувство никуда не уходит, только оформляется в какое-то мрачное предсказание.

- Да, доктор, я все еще здесь, - отвечает она как-то вяло. И отворачивается.

В конце концов, никто не сказал ей «добро пожаловать обратно».

========== ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, в которой Пита Мелларка втягивают в авантюры ==========

Джоанна Мейсон под действием лекарств совсем на себя не похожа. Слишком молчаливая, слишком тихая, не язвит, а если вдруг и говорит, то короткими, отрывистыми фразами. Да, со мной все хорошо. Да, я очень жалею, что сотворила такое. Она не умоляет врачей отпустить ее домой, потому что у нее нет дома, и сидит или лежит на своей постели, свернувшись калачиком, и глаза у нее остаются открытыми, и взгляд ее застывает на одном и том же месте. Проходит больше недели, прежде чем доктор Аврелий разрешает ее навестить, более того, разрешает отвести ее на прогулку по одной из больничных аллей, и Пит думает, что здесь кроется очередная ловушка, но не сопротивляется, и тащит совсем невесомую Мейсон подышать свежим воздухом. Мейсон тоже не сопротивляется, не разражается, не пытается отомстить, и это выводит Мелларка из себя.

Он не спрашивает, как Джоанна себя чувствует. Он не спрашивает, жалеет ли в действительности Джоанна о том, что натворила. Он просто ведет ее за руку, и не знает, как теперь с нею себя вести. Конечно, Хеймитч дал огромное количество советов в подобной ситуации. Убить, например. Хотя бы избить до полусмерти. У Хеймитча к Джоанне есть один неоплаченный счет, но Пит старается не думать о том, что с бывшего ментора станется этот счет действительно предъявить.

Он ведет ее к одной из свободных лавочек. Не на солнце, но и не в тени, и вид неплохой, хотя никому из них сейчас нет никакого дела до вида. У Джоанны ледяные руки. Она вся опутана наркотиками, как паутиной, и когда она начинает плакать, Пит просто сильнее обнимает ее. Слезы горячие, соленые, но сама она неподвижна и холодна.

- Прости. Это все из-за лекарств, - говорит отстраненно. – Никак не получается себя сдержать. Веришь ли, но я в детстве немного плакала. Слезы не облегчали моих страданий. Голодные Игры показали мне, как с помощью слез и собственной слабости можно управлять людьми. С тех пор я почти не плакала просто так, а теперь не могу остановиться.

Пит целует ее в висок. Она не кажется ему сейчас жалкой – скорее, беззащитной. А беззащитность в женщине вызывает разные чувства, и главным чаще всего становится желание защищать и оберегать. Конечно, если ты не Арене Голодных Игр. Конечно, если ты еще не превратился в чудовище.

Джоанна затихает, а потом прижимается еще сильнее, и шепчет уже на самое ухо. Дыхание у нее обжигающе горячее, и Пит теряет счет времени, которое они проводят вдвоем, обнявшись, в парке у больницы.

- Я уже говорила тебе, что Игры не закончились, но правила стали сложнее, - Пит чувствует, что Джоанна улыбается. – Голодные Игры теперь мы будем вспоминать с ностальгией, потому что новая Арена устроена иначе, не так, как мы привыкли. Здесь тоже есть враги, но их нельзя просто убить, их нужно сначала обнаружить, - цокает языком. – Все, что я сделала, это часть сценария, Пит. Сценария, о котором я не знала, пока не увидела занавес.

И горечь, и безнадежная усталость сквозит в каждом ее слове. Пит гладит ее по голове, и пытается отвлечься от собственных мыслей, только подтверждающих его собственные подозрения. Он чувствует кожей направленные на них двоих взгляды, и теперь уже не пытается списать все на паранойю или на остаточное действие охмора.

Он не удерживается от вопроса:

- Что ты имеешь в виду?

Джоанна качает головой, и вырывается из его объятий. Подумать только, какие нежности, да еще на людях, на открытом пространстве. Джоанна не привыкла к нежности, и, похоже, все это время остро нуждалась именно в ней. Она делает несколько глубоких вдохов – воздух свежий, и, кажется, скоро начнется дождь, - и не пытается остановить свои слезы.

Теперь она полна решимости.

- Все получилось слишком просто, - говорит, опять картинно припав к могучему плечу своего любовника (Пит знает, что прежде с ним уже такое случалось, и это осознание не приносит ни облегчения, ни восторга). – Пропуск, который дал Эффи Плутарх за несколько дней. Наркотик, который внезапно оказался у Эффи, хотя в ее аптечке не было даже стандартных лекарств. То, что нас пропустили внутрь. То, что меня не остановили до того, как я начала бесчинствовать. Все мои действия, которые я считала авантюрой и импровизацией, были предугаданы кем-то заранее. Я думала, что меня терпят рядом с тобой, что меня списали со счета, но я ошиблась. Меня сделали еще одной фигурой на доске.

- Джоанна, - пытается сказать что-либо Пит, хотя еще не знает точно, что скажет. Что ему жаль? Нет, ему не жаль. Он втянул ее во весь этот спектакль тогда, когда позволил ей вернуться вместе с ним в Капитолий. Эгоистично, но он просто не хотел оставаться в одиночестве. Да и она, если быть честным, ненавидит одиночество, и теперь расплачивается за свою ненависть несвободой и затуманенным сознанием.

Девушка не позволяет ему ничего сказать.

- Знаешь, почему меня не стали судить? Аврелий неоднократно подчеркивал в своих отчетах, что мое состояние нестабильно. К Китнисс Эвердин я заявилась пьяной, да еще и обколотой наркотиком, - ее голос становится все тише и тише, - благодаря Эффи меня держат в этом приятном месте, а не в тюрьме. Похоже, что в ней я ошиблась. Она тоже пешка, Пит, яркая и несуразная пешка, еще более предсказуемая, чем мы с тобой, но она играет по правилам, меняя их для себя. Не думаю, что она спасла меня, но поверить в то, что все это случайность я уже не могу. Ей нужен был Хеймитч, чтобы сообщить тебе о том, что Эвердин жива. Думаю, она свято верила в то, что старый алкоголик сумеет сдержать тебя от необдуманных поступков. Ей нужно было помочь Плутарху использовать меня, но она не хотела, чтобы я пострадала по-настоящему. Или это все лекарства, - внезапно заявляет с безумным смехом. – Я настолько чувствую себя другой, что мне хочется танцевать, Пит. Теперь я совершенно безумна, совершенно, - опять заливается смехом, который резко обрывается, когда она видит собственную руку, зажатую в руке Пита. Это открытие потрясает ее до глубины души. – Интересно, а Плутарх мог все это предусмотреть? Нас с тобой? Мог ли он представить, что мы будем спать, сидеть здесь, как парочка влюбленных и ворковать? Наверное, все кажется мне логичным из-за наркотика. И министр рисуется мне главным злодеем всей этой истории. Я наделяю его нечеловеческой предусмотрительностью, черт возьми. Разве мог он предусмотреть то, что сердце Китнисс Эвердин остановится так быстро?