Время спать

— Привет, — здоровается она, снова вытворяя что-то непонятное со своей рукой, прежде чем протянуть ее. — Ты, должно быть, Бен. А я Фрэн.

Он изображает улыбку и пожимает ей руку.

— Узнаешь? Мы по телефону недавно разговаривали, — объясняет она. — Кстати, Габриель, тебе точно надо вызвать какую-нибудь службу, чтобы они разобрались с помехами на линии.

— «Баккару»!

— «Дом с привидениями»!

— «Гадкая Ванда сбрасывает его в дымоход»!

— «Перекрестный огонь»!

— «Погоня за богатством»!

— «Авианосец».

Всем известно, что если трое или больше людей в возрасте не младше двадцати пяти лет проводят вместе вечер, то в какой-то момент они непременно начнут перечислять настольные игры, которыми увлекались в детстве, либо примутся вспоминать мелодии из различных детских телепередач семидесятых годов, по большей части из «Сумасшедших гонок», «Кошек» и «Телевикторины».

— «Авианосец»? — презрительно переспрашивает Дина.

— Да, — несколько рассеянно отвечаю я. — Эта игра опередила время. Это был авиасимулятор.

— Это точно, — подхватывает Бен. — Я хорошо помню, как ты целыми днями в нее играл.

Он поворачивается к сестрам:

— Мама с папой страшно злились, потому что, — поворачивается он обратно ко мне, — ты при этом обычно натягивал веревку или провод в коридоре.

— Да уж, — вспоминаю я. — А самолет приземлялся на небольшую взлетно-посадочную полосу с помощью маленького пластмассового рычажка управления.

Даже когда стало понятно, что Бен на самом деле разговаривал с Фрэн, а не с Диной, я не мог сказать: «Ах вот оно что. Может, вернетесь домой?» Дело не в его неспособности разобраться, с кем он говорит, а в том, что он вбил себе в голову мысль, будто мы обязательно должны провести вечер вчетвером, и с этим оставалось только смириться. Так что мы теперь все вчетвером сидим в гостиной с чаем и кофе, играем в настольную игру «Вспомни детство»; Фрэн вернулась в спальню Ника, пропитанную духом матушки земли.

— Гэйб, — удивляется Элис, — а что случилось с юккой?

— С юккой? — поправляю я ствол растения. — Похоже, Иезавель решила использовать ее в качестве когтеточки.

Дина с Элис сидят на диване, мы с Беном на турецком коврике, а разделяют нас стоящие зигзагом на кофейном столике стаканы-тумблеры с вином. Я боюсь долго смотреть одновременно на Дину и Элис из-за желания их сравнить. И сравнение окажется совсем не в пользу Дины. Когда мы выбирали фильм, она была самостоятельной личностью; а так она станет лицом, приближенным к Элис. Однако когда я врал про юкку, то заметил, как в ее глазах приподнимается завеса понимания; нас объединило чувство стыдливого превосходства.

— А какой фильм вы взяли? — интересуется Бен. — «Призрака»?

— Нет, — отвечаю я, с трудом открывая белую коробку «Блокбастер видео». — «Пляжи».

— Надо же, а я так хотела на него сходить, — говорит Элис.

— Габриель? Элис? — зовет нас Фрэн, заглядывая в гостиную с таким ничего не означающим выражением лица, будто собирается спросить, хочет ли кто-нибудь еще чаю. — Ник хотел бы поговорить с вами. Он на кухне.

— Когда он проснулся? — спрашиваю я.

— Пару минут назад.

— Он хотел поговорить именно со мной и Габриелем? — уточняет Элис.

— Не знаю, — отвечает Фрэн тоном человека, которому приходится иметь дело с очень педантичными людьми. — Он не сразу решил.

Выполнив поручение, она уходит. Я гляжу на Элис — она пожимает плечами. Вздохнув (впрочем, со вздохом я немного переусердствовал), поднимаюсь с коврика.

Мы идем по коридору, и мне в голову приходит мысль: «Эй, Элис! Ну давай потрахаемся!» Пожалуй, не самое подходящее время.

Заходим на кухню и видим, что Ник стоит перед раковиной, снимает с доски свои фотографии и выбрасывает их в переполненное мусорное ведро; некоторые фотографии соскользнули и образовали на полу у ведра небольшую горку. На Нике черный халат; интересно, кто успел его раздеть? Фрэн с каменным лицом сидит, сложив руки, за кухонным столом.

— Ну? — пытаюсь я повторить интонацию Фрэн.

Ник оборачивается. Прямо как в «Звездных войнах»: Дарт Вэйдер наконец-то встречается лицом к лицу с Люком Скайуокером.

— «Ну», — улыбается он сам себе. — «Ну».

— Что?

— Я знал, что ты так скажешь.

— Ах, вот как.

— Я стал телепатом.

— Да, я так и подумал. Впрочем, ты и так уже знаешь.

Шутка проходит незамеченной. Что меня удивляет в безумии, так это то, что безумцу всегда не до шуток, как бы нелепо ни выглядел шутник. Ник вдруг срывается с места, быстро идет к Элис и хватает ее за плечи.

— Элис, — говорит Ник, заглядывая ей прямо в душу (никогда на это не решался, чтобы она вдруг не заподозрила, что я влюблен). — Я знаю, о чем ты думаешь. Я знаю самые сокровенные твои мысли.

— Откуда? — спрашивает Элис.

Она выглядит глубоко опечаленной, она — само сочувствие. Элис никогда особенно близко с Ником не общалась, да и жалость Красавицы к Чудовищу ей не свойственна. Элис с ним нянчится — это природный инстинкт. К тому же у нее не было ознакомительного периода; а вид уже изменившегося Ника вполне может ужаснуть. Пока мы шли по коридору, мне и в голову не пришло, что она может нервничать.

— Дело в том, что я знаю правду, — говорит он. — Всю правду.

Он улыбается словно Иисус, прощающий Иуду.

— Присаживайся, — приглашает он Элис.

Она беспомощно смотрит на меня; теперь моя очередь пожать плечами. Она садится за кухонный стол. Ник ходит кругами.

— Подумай о каком-нибудь предмете, — просит он. — О любом.

— Знаешь, Ник, — вежливо объясняет Элис. — Мне бы не хотелось.

Он останавливается.

— А почему?

Она прикусывает верхнюю губу, так что на ней остаются следы от зубов.

— Потому что мне бы не хотелось играть в эти игры.

Он не отводит взгляда, требуя более веских причин.

— Я сомневаюсь, что тебе это пойдет на пользу, — говорит она.

Мне даже не обязательно глядеть на Ника, чтобы понять, как он отреагирует на такие слова. Думаю, он улыбнется и эта улыбка будет означать: «Ах, святая простота! Есть ведь какая-то ирония в том, что ты думаешь, будто знаешь, что мне пойдет на пользу». Поднимаю глаза. Так и есть.

— Элис, — продолжает он с заученной мягкостью в голосе. — Не надо бояться.

— Я не боюсь. Просто не хочу, чтобы ты подумал, будто я могу посчитать такое поведение нормальным.

— Один-единственный предмет.

— Послушай, Ник, — встреваю я, — если ей не хочется это делать…

— Ладно, Габриель, — наконец-то громко заявляет Фрэн, принимая на себя роль третейского судьи, — тогда ты это сделаешь.

Все смотрят на меня. Если я соглашусь, Элис подумает, что я предатель. Но я не умею владеть собой, когда мне бросают вызов.

— Ладно, — соглашаюсь я, бросая на Элис взгляд, призванный объяснить, что я делаю это только ради того, чтобы ее оставили в покое. Я словно заявляю: «Я — твой спаситель».

— Хорошо, — говорит Ник тоном из серии «а теперь к делу». — Подумай о каком-нибудь предмете. Просто думай об этом предмете примерно с минуту.

Я оглядываюсь. В корзине для фруктов до сих пор лежит тот жалкий апельсин, только теперь он раза в три меньше, чем когда его купили. Апельсин, апельсиновый цвет — мозговые волны должны быть сверхчувствительны к цвету. И хотя с терапевтической точки зрения будет лучше, если он ошибется, я решаю сделать все возможное, чтобы он угадал. Только не спрашивайте почему.

Я думаю об апельсиновом цвете изо всех сил. Апельсиновый, апельсиновый, апельсиновый, апельсиновый. АПЕЛЬСИНОВЫЙ. Йохан Кройф играл в форме сборной Голландии — она апельсинового цвета. На Стритли-роуд стоит рекламный щит какого-то оператора сотовой связи — он тоже апельсинового цвета. Нет, вернемся к самому апельсину. Апельсин. Апельсин. Огромная, как Желтая Подводная Лодка, апельсиновая галлюцинация, бледнеющая на небе, заслоняющая солнце. Улыбающийся идиот на упаковке апельсинового сока сейчас лопнет.