Человек-тело (СИ)

Бес взял листок, медленно расправил его. Поднял на меня свои серые, глубоко удивленные.

— Ты что же, — спросил он, — считаешь, что это написал я?

Тут пришел черед удивиться и мне:

— А кто?

— Откуда мне знать?

Бес выдвинул ящичек комода, достал оттуда кипу разного калибра бумажек: справки, квитанции, документы.

— Это и почерк-то не мой.

Я с удивлением воззрилась на все это. Действительно. Все эти документы были написаны почерком, совершенно мне незнакомым, именно почерком Беса, моего мужчины. Угловатым, нервным, готическим, с подчеркашками под Ш и крышками над Т. А стишок — совсем другим. Но и этот почерк я также хорошо знала! Сердце мое тревожно забилось…

Как же мне не знать этот почерк, если я сама им и писала! Вернее, имитировала его, когда, дурачась, начинала свои записи в синей тетради. Потом-то я, конечно, перешла к своему обычному почерку.

Выходит, эти стихи сочинил «писатель», и речь в этих стихах идет об Анне и обо мне. И тогда все сходится. Девченка, которую он никогда не любил — это я. Женщина, которую он любил всю жизнь — это Анна. Сходится-то все, но не до последней ниточки. А именно: как этот листок мог оказаться в нашей квартире, в комнате моей, за цветочным горшком???

Я взяла листочек и удалилась к себе. Раскрыла тетрадь где-то в начале и уложила лист на лист. Там было написано что-то про ублюдка, студента с амбициями, силой какой-то там слова, но эпатажем… Все они одним миром мазаны, одним говном… Лишь только Бес мой сияет ярко, словно тот огромный и великий, что выложил кучу говна, проглотив накануне жемчужину…

Да, бесспорно. Именно этим круглым, детским почерком была написана первая часть романа «Человек-тело». Именно этот почерк я видела на квиточках и справочках, вроде тех, что предъявил Бес, только из другого дома, другого хозяйства. Именно эти буквы я набирала на комп, когда перепечатывала опусы «писателя». Именно этим почерком была написана «предсмертная записка», которую я вклеила обратно в тетрадь, обессмыслив тем самым его пометку на полях — Зачем надо было вырывать листок? — именно эти буквы должны сгореть — там, на пыльной даче, навсегда избавив всех нас от творений злого гения, о пришествии коего предупреждал сам Гурджиев.

Действительно, зачем моему Бесу признаваться в стихах, что он меня не любил? И так я это знаю. Это были стихи «писателя» — об Анне и обо мне! Девченка, которую я не любил…

Другое дело вот в чем. Кто принес сюда этот листок? Принес, сложив вчетверо, потом — еще в вдвое, так что получилось чуть больше пачки сигарет, а затем забросил за горшок с лилией, спрятал, стало быть…

Ответ может быть только один. Это сделала я сама. Но я не помню, как и когда это сделала! Получается, что существует другая я, которая нашла в доме «писателя» листок, тщательно свернула его в восемь раз, принесла сюда и спрятала.

И тут меня клюет простая и очевидная мысль, настолько простая, что я смеюсь вслух, закусывая жопку карандаша, которым сейчас пишу.

Человек-тело!

Я на самом деле и есть он — человек-тело.

И вся эта реальность — вымышлена…

Потому что я только что поймала ее за хвост. Я только что, как это неоднократно делал и демонстрировал на этих страницах писатель, УВИДЕЛА. Взяла в руки и рассмотрела то, чего просто не может быть.

Мне больше не нужно ничего: ни этого карандаша, ни тетради. Ничего, кроме маленькой золотой зажигалки. Ключ от дачного дома лежит в ложбинке под стрехой. Коробки с рукописями — первоначальная пища для моего огня — громоздятся посередине веранды, как пирамида Джосера.

Третья часть жизни

1

…Полностью оставаясь в традиции предыдущих ораторов. Пусть будет заглавие, нумерация: это трогательно, даже драматично, а главное — стильно. Даже эти сраные ромбики, которые провоцируют меня подозревать, что все это сочинил один человек…

Эта тетрадь досталась мне по наследству и т. д. В этой толстой амбарной тетради осталось до черта чистых страниц и т. п. Поскольку, по понятной причине, делать мне совершенно нечего, я решил их заполнить, довести до конца. В самом деле: если уже двое приложили лапы к этой тетради, почему бы здесь не похозяйничать третьему? А само заглавие придумаю как-нибудь потом. Впрочем, уже придумал и написал выше. Третья часть жизни. Недурственно… Имеется в виду не какая-то там чья-то жизнь, а всего-навсего жизнь самой этой синей тетради, копилки аргументов и фактов для юного мстителя средних лет.

В этой истории была одна случайность, но настолько странная, невъебенная, что и случайностью-то не кажется. Почему те трое клиентов, с которыми я ненароком познакомился в баре, эти провинциальные бизнесмены-гастробайтеры [26] остановились именно на улице Милашенкова, а не на какой-либо другой из более чем четырех тысяч улиц Москвы? Почему моя девочка, обслужив их, полуголой от них сбежав, забрела именно в этот дом? Почему он вышел на балкон именно в тот момент и обнаружил ее?

Случайность, которая выстроила длинную, крепкую цепочку событий, звенящую на ветру времени, случайность, которая фатальна, в смысле моей и его судьбы, — уже не есть случайность. Здесь-то и пахнет мистикой.

Вика вернулась ко мне все еще шаткая. Полбутылки хорошего виски. Денег — четыреста долларов с клиентов и полторы тысячи его. Ноутбук. Какой-то педерастический свитер: тупо рассматривая свои запястья, я думал, что да, похожий, очень похожий на тот…

Это был великолепный улов. Славно порыбачила моя девочка. Я надавал ей по щекам. С любовью выебал в рот. Занялся компьютером. Думал поначалу отформатировать диск, стереть все, что там было, не глядя. Но она сквозь сон обронила слово «писатель». Сие меня заинтересовало, понятно. Я посмотрел.

И ахнул. Сначала происходило в точности то, что и в его дневнике: немыслимая игра реальности. Правда, я познакомился с дневником гораздо позже, а в тот день был один на один с ситуацией. Сейчас это смешно, но я пережил несколько минут настоящего ужаса.

Открываю первый попавшийся файл. Тоже, можно сказать, случайность, но не столь значительная. И вдруг читаю о себе самом. Какой-то рассказик, где точь-в-точь описываются мои приключения времен юности. Как меня заперли с девицей в общаге, «друзья» заперли, шутя, чтобы я ее трахнул. Я к ней полез, но она выдала недаманского. Тогда я говорю:

— Ну, держись. Сейчас выпрыгну в окно.

И встал на подоконник. А она сидит на кровати, руки на груди замком и тупо на меня смотрит. Я стою, мне смешно, ветер длинные волосы теребит — тогда такая мода у юнешков была, волосы. И вдруг оступился, падаю навзничь. Смутно помню эти секунды. Помню одно: лечу спиной и вижу стену дома, а за нею — звезды. И ясно вижу, что эти звезды не удаляются, но приближаются. И сразу мысль приходит: это не конец. Жизнь не кончается со смертью. Потому что я к звездам иду. Не от звезд я лечу, как это должно было выглядеть, а к звездам. Это была последняя мысль. Дальше — очнулся на больничной койке. Оказывается, упал на клумбу, мягкую. Ничего не сломал даже, только ушибы, огромные синяки вполтела. А ведь шестой этаж и общага — сталинский дом с высокими потолками. Конечно, эффект приближения звезд объясняется просто: точка зрения падает, стена и крыша удаляются, звездное небо, понятно, остается неизменным.

Возвращаюсь из больницы уже наутро. Оказывается, произошло следующее. «Друзья» ждали-ждали, затем отперли дверь. Девушка так же сидит на кровати, руки на груди замком, раскачивается. Спрашивают ее: а где такой-то? Говорит:

— А он вышел.

Оказывается, в ее нетрезвой голове, этой ткачихи, ничего не отложилось, никакого впечатления. То ли она свою нетрезвую голову в тот момент опустила, то ли ум за разум зашел, но она просто не видела, что я с подоконника сорвался. Был и нет. Вышел и всё.

Потом легенды ходили по институту, что поэт Бескудников пытался покончить с собой. Девушки залюбили меня, как миленькие. Потому что любят таких, наверное, втайне надеясь, что женятся, наживут имущество, а потом и вправду сиганут из окна, оставив им нажитое. Смайлик.