Апрельская ведьма

— Еще одна банка консервов — и у меня начнется цинга, — сказал он и предложил Тете Эллен весьма внушительную сумму в месяц в обмен на ежедневный домашний ужин. А если бы она взяла на себя еще стирку и уборку, то сумма удвоится.

Тетя Эллен раздумывала недолго. Времени у нее хватало. Кристина и Маргарета уже учились в гимназии и приходили домой поздно, Биргитта работала в «Люксоре» и возвращалась еще позже. Кроме того, деньги были очень кстати. Дом кое-где обветшал, а за обработку швов теперь платили куда меньше прежнего. Да и на девочек денег уходило все больше. Словом, бюджет нуждался в пополнении.

С другой стороны, предложение Хубертссона требовало кое-каких начальных инвестиций. Не посадишь же настоящего доктора за обычную клеенку из универмага. Соответственно Тетя Эллен однажды отправилась поездом в Линчёпинг: в Мутале клеенки от Виолы Гростен не продавались. А нужна была именно такая клеенка, как считали все женщины из Объединения народных промыслов, активным, хоть и несколько консервативным членом которого была Тетя Эллен. В Линчёпинге она решила прикупить еще банку мебельного лака для кухонных стульев, а также ткани на салфетки и новые занавески для кухни. И еще пять деревянных салфеточных колец.

С салфетками вышла сплошная морока. В сороковые годы — как раз перед тем как стать патронажной сестрой — Тетя Эллен год прослужила в семействе одного архитектора домработницей и за это время кое-что узнала о символическом смысле салфеток. Порядки в доме у архитектора были, что называется, современные, так что Эллен за обедом по будням сидела за общим столом и наравне с остальными раз в неделю получала чистую льняную салфетку. Разница между господами и прислугой обозначалась весьма тонко: у каждого из членов семейства было собственное салфеточное кольцо, тогда как салфетку Эллен просто складывали вчетверо и клали прямо на тарелку.

В ежедневном обиходе у Тети Эллен салфеток не водилось. Тот, кто здорово перемажется, просто шел и умывался после еды, а нет, так и ладно. Для Рождества, Иванова вечера и прочих родственных сборищ Тетя Эллен покупала тонкие бумажные салфетки, и то больше для парада. Но теперь требовались радикальные перемены, ведь Хубертссон наверняка привык к салфеткам и салфеточным кольцам. А ловко ли получится, если он один будет помахивать за столом своей салфеткой?

Кристина и Тетя Эллен бились все выходные, чтобы придать кухне пристойный вид. Они обдирали стулья шкуркой и заново покрывали их лаком, подрубали салфетки и вешали новые занавески. Биргитта только хихикала над их стараниями, застегивая рукава своей замшевой куртки, — лично она собиралась на очередную субботнюю вылазку. Маргарета торчала в дверях и делала ценные замечания. Этим ее помощь и ограничивалась. Наконец Тете Эллен надоела ее болтовня, и она усадила Маргарету обвязывать салфеточные кольца шнуром из цветной шерсти, чтобы различать, где чье. Цвета Маргарета выбирала сама. Разумеется, для Биргитты она выбрала розовый, для себя — желтый, бледной Кристине достался, еетественно, белый цвет, а Тете Эллен — голубой. Кольцо же Хубертссона она обвязала тоненькой шелковой ленточкой ярко-красного цвета и украсила крошечной розочкой.

Ее щеки пылали таким же цветом, когда в воскресенье вечером Хубертссон спустился в кухню на свой первый пансионный ужин.

— Садись во главе стола, — храбро выпалила Маргарета, дав тем самым понять, что она уже не маленькая девочка, обязанная звать его «дяденька» и делать книксен. Хубертссона ее лихость позабавила. Он сразу сообразил, отчего ее глаза спорят блеском с лаком на стульях. Но на это свежее молодое мясцо его не тянуло. Ему хватало жаркого с картофельным пюре, горошком и морковкой, кисловатого студня и маринованного огурца. Все это великолепие он залил темным сливочным соусом, острый запах которого, соединивший ароматы уксуса, анчоусов, лаврового листа и черного перца, еще час после обеда обретался во всех углах дома.

Так сидели они все пятеро в полной тишине у обеденного стола, разложив на коленях новенькие салфетки, и сосредоточенно жевали. Биргитта с белой копной на голове и грубо подмазанными глазами. Маргарета с конским хвостиком и пунцовыми щеками, Кристина в новых очках, съехавших на нос, и напряженная Тетя Эллен с разгоревшимся на щеках кухонным румянцем. Она чуточку расслабилась только после того, как Хубертссон положил себе третью порцию.

— Вы уж извините меня, — смутился тогда он. — Обычно я столько не ем. Но все такое вкусное!

И все засмеялись. Даже Биргитта.

Вообще-то в тот год Биргитта смеялась не слишком часто — у нее умерла мама. Конечно, после этого она словно выплакала всю свою неуклюжую детскую строптивость. Но боль немного улеглась, а Биргитта все равно не стала такой, как остальные. Она уже не кричала и не дралась, но верхняя губа у нее постоянно оттопыривалась в гримасе глубочайшего презрения.

А когда подошел к концу ее весенний семестр в седьмом классе, Биргиттой овладела железная решимость. Вечер за вечером за кухонным столом у Тети Эллен она твердила одно и то же: до чего неохота идти в восьмой. Ведь это же добровольный выбор, значит, можно и не идти, если не хочется. К тому же дядя Гуннар обещал ей место на «Люксоре», стоит ей только попросить. Она лишь фыркала, когда Тетя Эллен пыталась втолковать ей, что работать на фабрике — невелика радость. Радость? Да кто же работает ради радости? Работают, чтобы деньги получать. А на «Люксор» даже четырнадцатилетних принимают, только вкалывай.

Кристину поразило тогда необыкновенно уважительное отношение Тети Эллен к Биргиттиной работе. Теперь стало куда важнее не дать остыть Биргиттиному ужину, чем проверить их с Маргаретой уроки. Потому что хоть Кристина и была на три месяца старше, а Маргарета — всего на одиннадцать месяцев младше Биргитты, та стала отныне взрослой, а они обе все еще считались маленькими.

Тетя Эллен не протестовала против Биргиттиной манеры одеваться. Она с готовностью доставала швейную машинку, стоило Биргитте захотеть новые джинсы или юбку. Почти все ее юбки были такими тесными, что сквозь ткань отчетливо проступал холмик Венеры. Ее это весьма устраивало, судя по довольной улыбке, с которой она оглядывала себя в зеркале холла. У нее есть все, что нужно: пышная грудь, круглая задница торчком и завлекательный треугольник посреди юбки.

Она уделяла много времени своим волосам, начесывая их и прыская лаком, пробуя новые стрижки и прически. Но, собираясь на выход, выглядела она всегда одинаково: огромная копна сахарной ваты на голове, губы подмалеваны белым, а глаза — черным. Раггарша. [14]Настоящая раггарша, а не какая-нибудь трусиха, что боится заложить вираж покруче.

У Кристины Биргитта вызывала отвращение. Было что-то омерзительное и в этой колыхающейся белой плоти, и в вечно полузакрытых глазах. Не говоря уже о её кисловатом запахе, отныне наполнявшем Пустую комнату, даже когда Биргитты там не было. Впрочем, не она одна теперь вызывала у Кристины отвращение. У Хубертссона, например, были противные пальцы, у Стига Щучьей Пасти — безобразный рот. Иногда Кристине казалось, что даже в Тете Эллен есть нечто отвратительное. По утрам, когда она готовила завтрак в одной ночной рубашке и халате, от ее тела по всей кухне распространялась слабая, но едкая вонь. Из-за этого запаха Кристина изменила собственные привычки. Теперь она выходила к завтраку одетая, умытая и причесанная, и когда от Тети Эллен уж слишком сильно пахло, она просто подносила свою свежевымытую ладонь к лицу и дышала запахом мыла. От него щипало в носу.

Только Маргарета не вызывала отвращения. Она не становилась отвратительной, даже когда Биргитта пыталась сделать из нее собственную копию — потому что как ни усердствовала Биргитта, не жалея расчесок и лака, помады и туши, — надолго преобразить Маргарету ей не удавалось. Не проходило и получаса, как Маргарета уже напоминала мокрого енота: начес обвис, помада съедена, а тушь расплылась вокруг глаз черными кругами. Тетя Эллен смеялась и отправляла ее умываться. Дуреха!