Апрельская ведьма

Но Хубертссон явно не любит нотаций, он хмурит свои кустистые брови и что-то говорит, а потом сердито отворачивается и идет в сторону приюта. И на прощание помахивает портфелем.

Кристина уже однажды видела этот жест. Тридцать лет назад.

Это было в тот вечерний субботний час, когда города по всей Швеции затихают, когда магазины закрыты, а люди разбрелись по домам. Над Норчёпингом тяжело нависли влажные сумерки, желтые квадратики окон только-только затеплились на черных фасадах, а вокруг уличных фонарей засветились нимбы.

Кристина остановилась, закрыв за собой двери госпиталя, и какое-то время стояла на крыльце, натягивая перчатки. Спешить было некуда. С дежурства в госпитале в выходные ей всегда было некуда спешить.

Между перчаткой и рукавом куртки все равно остался зазор, за этот год в Норчёпинге она выросла на несколько сантиметров, и почти вся одежда стала ей мала и износилась. Хуже всего было с нижним бельем. Когда класс переодевался на физкультуру, она всегда старалась спрятаться за дверью, чтобы никто не заметил, что трусы у нее в дырках, а единственный лифчик заношен так, что стал серым.

Ей даже не приходило в голову попросить у Астрид денег на одежду, но она уже отложила двадцать крон из своего заработка, две серые десятикроновые купюры, засунутые под обложку учебника математики. И так будет, пока не накопит на новую куртку, ну а до тех пор можно и так походить. И потом, кто знает, как отреагирует Астрид, если вдруг обнаружит в передней новую одежду? А пока Кристина старалась подтягивать перчатки повыше или засовывать руки поглубже в карманы. Но лифчик она себе купит на следующей неделе. И трусы. Этого Астрид ни за что не заметит.

Натянув капюшон, чтобы прикрыть волосы от моросящего дождя, и опустив голову, она побрела наискось по блестящему асфальту двора, так и шла, глядя под ноги, пока не оказалась на Южной Променаден. А там замедлила шаг: у остановки стоял трамвай. Она мгновенно прикинула, во сколько ей обойдется билет. Нет. Слишком дорого и чересчур быстро. Если идти пешком, то пройдет еще целый час, прежде чем она попадет домой.

Вот тогда она его и увидела. Мир качнулся, как от удара, хотя она не сразу осознала, кого увидела. А в следующий миг все ее существо наполнилось ликованьем. Это он! Это он только что вышел из трамвая у Норчёпингского госпиталя!

— Хубертссон! — закричала она. — Хубертссон!

Его взгляд скользнул по ней не задерживаясь, на секунду показалось, что он собрался уже идти дальше, решив, что ему послышалось. Кристину охватила паника, и она очертя голову кинулась к нему и схватила за руку:

— Не узнаешь меня? Это же я, Кристина!

Он, чуть отступив, окинул ее взглядом:

— В самом деле. Это ты.

Она, запинаясь, спросила:

— Как Тетя Эллен?

Хубертссон чуть поморщился:

— Да без особых перемен.

— Она получила мои письма?

— Да.

— И она по-прежнему будет лежать в твоем приюте?

— Он не мой. Но полагаю, что да.

— А навестить ее можно?

— Ну разумеется. Сама-то ты как?

Кристина пожала плечами.

— Ага, — сказал Хубертссон. — Ясно.

Мгновение было тихо, потом Хубертссон, кашлянув, нетерпеливо повел плечами.

— Я спешу, нужно застать одного коллегу... Так что будь здорова.

Кристина кивнула, все ликование мигом схлынуло, и она стояла оцепенев посреди маленькой лужицы разочарования. Словно Хубертссон своим равнодушием оборвал последнюю серебряную ниточку, соединявшую ее с прошлым. Но ее еще можно связать.

Если отказаться от нового белья. Эта мысль заставила Кристину в последний раз повысить голос и закричать:

— Хубертссон!

Он обернулся, не останавливаясь, и сделал пятясь несколько шагов, пока она спрашивала:

— Сколько стоит билет до Вадстены?

— Тридцать две кроны!

Он обернулся и помахал портфелем.

И все. Словно ее и не существовало.

Хотя, пожалуй, тут была доля правды. С самого переезда в Норчёпинг Кристина стала как бы стеклянной — ее не замечали, пока не сталкивались с ней нос к носу. Не считая школьных учителей, она разговаривала лишь с тремя людьми. С Астрид, Маргаретой и сестрой Элси.

Сестра Элси ей, можно сказать, симпатизировала. За утренним кофе в субботнее дежурство она всегда спрашивала, как прошла последняя контрольная, и если Кристина могла предъявить очередное «отлично», Элси кивала с таким довольным видом, что тряслись оба ее подбородка.

Но она не всегда бывала довольна. Иногда она брала Кристину за подбородок и вглядывалась в ее лицо. Здорова ли девочка? Выспалась ли? Здоровому подростку положено иметь румянец во всю щеку, а не черные тени под глазами. Она, конечно, молодец, что ухитряется и работать, и учиться в школе, и наверняка здорово помогает матери, но силенок-то хватит? Может, на выходные ей лучше отдохнуть, подышать свежим воздухом?

Кристина всегда стеснялась, когда сестра Элси брала ее за подбородок. Словно ее бледное лицо лжет. На самом деле ведь только работа и была для нее отдыхом. В госпитале не приходилось все время быть настороже — достаточно делать книксен, быть вежливой и выполнять то, что поручат. Но признаться в этом она, естественно, не могла.

Как не могла признаться и в том, что сестра Элси являлась составной частью этого отдыха, что напряжение в затылке сразу проходило, едва до нее доносился голос сестры Элси и запах мыла и розовой воды, всюду сопровождавший ее маленькую коренастую фигурку. Всегда туго затянутая в грацию, угадывавшуюся под голубой сестринской униформой, она была мягкой, но собранной, именно такой, какой хотелось стать Кристине. Однако сама себе Кристина с каждым днем все больше напоминала медленно застывающую ледяную скульптуру: ледяная корка снаружи, а внутри — полужидкая слякоть.

Иногда она фантазировала, что сестра Элси вдруг приглашает ее жить у себя. В одном из тех домов в английском стиле, что стоят вдоль Южной Променаден, где у каждой квартиры свой вход, — и там у Кристины была бы собственная комнатка с розовыми коврами. Каждый вечер она делала бы уроки за коричневым дамским бюро XIX века, пока сестра Элси готовит вечерний чай на кухне, а потом они сидели бы рядышком в маленькой гостиной и слушали радиопьесу... Но, само собой разумеется, Элси никогда ничего подобного не говорила. Кристина ведь жила со своей мамой и будет и дальше жить со своей мамой, как и остальные девочки из гимназии.

Однажды Кристина видела, как сестру Элси передернуло от омерзения, когда другие сестры заговорили о Хагебю, и с тех пор Кристина уже на подходе к госпитальной территории тщательнейшим образом отчищала свои туфли на микропоре, чтобы на них не осталось ни комочка предательской глины. Ведь именно по глине на подошвах узнавали обитателей этого нового жилого массива. Хотя первые жильцы поселились там больше года назад, но район по-прежнему утопал в жидкой глине строительных площадок.

В числе этих первых жильцов была Астрид. Простояв много лет в муниципальной очереди, она наконец получила двухкомнатную квартиру на верхнем этаже бетонной башни. И даже год спустя она каждый день нахваливала свое новое жилье и обстоятельно, не жалея выражений, кляла на чем свет стоит трущобу, из которой уехала. Кристина тщательно выбирала слова, чтобы, не дай бог, не брякнуть чего-нибудь, что могло быть воспринято как критика квартиры и ее глинистых окрестностей. А приходя в госпиталь, она так же тщательно следила, как бы не проговориться, — чтобы никто не проведал, где она живет. Хотя с этим было проще — до сих пор ни одна душа даже не спросила ее домашнего адреса.

Подруг в классе у нее не было, что, впрочем, казалось естественным. Все остальные давным-давно знали друг дружку, а Кристина была новенькая. Кроме того, она слишком уставала, чтобы искать общения. На переменах она обычно брала учебник, выходила на школьный двор и, найдя укромный закоулок, готовилась к следующему уроку. В других таких закоулках стояли другие бледные девочки, но разговаривать с ними было выше ее сил.