Слой 3

– Откуда она у тебя?

– От верблюда, естественно... Руки, руки попрошу! Не суетись, Мишаня, не надо рвать и жевать бумагу, это копия... Продолжим? Итак, перед нами справка. С подписью и печатью домоуправления. А почему не комитета по жилью? Я сейчас объясню, почему. Дом, в котором жили и живут твои родители...

– Чего ты хочешь, Вова?

– Я хочу, чтобы ты меня выслушал, Миша... Итак, дом этот ведомственный, а не муниципальный. Таким образом, квартира родителей никак не могла быть передана на баланс городским властям. Она и не была передана – никому. Вот еще интересная справка из комитета по жилью, вот из комитета по госимуществу, вот справочка из милиции о прописке... Один вопрос: ты сколько заплатил той бабе из домоуправления? По-моему, мало заплатил, поэтому она тебя и подставила, Миша. Ты посмотри сам: печать размыта, а подпись? Ты прочти фамилию, которая напечатана! И сравни подпись рядом. Там даже буквы не совпадают! Калябушка простая, а не роспись! И где, простите, исходящий номер? Выходит, справка не была зарегистрирована? Где номер акта о приемке? Ведь есть же установленная процедура...

– А я при чем? – вскричал Халилов. – Какую мне справку дали, такую я и представил!

– Побойся бога, Миша! – Лузгин осуждающе покачал головой. – Ты что, родителей подставить хочешь? Они тебе дали фальшивую справку? Что, думаешь, по старости их не запрут в СИЗО?

– Ты меня не пугай! Какое СИЗО? Да сплошь и рядом!..

– Погоди, Мишаня. Тут два варианта. Или баба, что делала справку, расколется и будет топить тебя, как котенка, или выйдет, что ты эту справку подделал, бланк выкрал и текст напечатал, а печать... Есть такой набор, называется «Юный гравер». Никогда в руках не держал? И вот в итоге с помощью липовой справки ты завладел государственной собственностью – подчеркиваю: государственной, выстроенной на средства налогоплательщиков, стоимостью этак миллиарда в полтора старых рублей. Ну, миллионов двести тебе скостят за двухкомнатную, ты ее сдал, хотя и пробовал замылить.

– Кто пробовал?

– Да ты, Мишаня! Тебе до сей поры неясно, откуда у меня все эти справочки? И смог бы я, сидючи здесь, за две недели размотать тюменский «хвост»?

– Вот сука грёбаная, – сказал Халилов. – Это глядь Федоров, я так и знал...

– А если знал – зачем полез, Мишаня? Ведь на крючок полез... Ты думаешь, Федоров этой бумаженции поверил? Он на нее глаза закрыл, потому что начальство так решило, а сам на тебя целый год потихоньку компру собирал. И собрал, как видишь, листик к листику. И мне передал самолично.

– Хрен бы он тебе передал, – презрительно выплюнул фразу Халилов. – Это все Кротов, твой дружок, он здесь всех на уши поставил. Потом, не видите, я занят! Позади Лузгина захлопнулась дверь, а как открывалась он не слышал, увлекся, надо быть внимательней.

– Хорошо, – сказал директор студии. – Чего ты хочешь?

– Отдай квартиру Ивановым. Красивый жест, тебя народ возлюбит. А с Федоровым разберешься сам.

– Ты что, серьезно?

– Более чем.

– Пошел ты на хрен, Вова, – лениво произнес Халилов. – Я думал, ты серьезный человек.

– Серьезней не бывает.

– Бери свои бумаги и уматывай. Куда ты с ними побежишь? В прокуратуру? Поди попробуй. В округ поедешь? Давай, я посмотрю... Ты здесь – никто, ты понял? И в округе – никто! С тобой и разговаривать не станут. Понаехали гут, понимаешь, всякие гляди тюменские, и нам, северянам, еще права качают!

– Это ты – северянин, Мишаня?

– Да, Вова, я северянин, я свой, а ты говно приезжее! Иди пробуй, мне даже интересно! Да, пожалуйста! – Он помахал рукою перед Лузгиным. – Давай, уматывай!..

– Два последних штриха, если будет позволено, – Лузгин не торопясь собрал бумаги и сунул папочку в портфель.

Штрих первый. Фальшивый документ произведен в Тюмени; следовательно, есть юридические основания возбудить дело именно там. А там, ты знаешь, я очень много что могу. Особенно, если меня разозлить. Штрих второй: борьба с расхищением бюджетных средств. Москва требует от регионов конкретных результатов, конкретных цифр. А тут сразу полтора миллиарда! И кем пожертвовать? Нечестным журналистом! Старик, это очень понравится. Какой резонанс! И загремишь ты на нары за милую душу. Тот же Федоров первым отрапортует: я всегда подозревал, я провел свое собственное расследование!.. А теперь я пойду, Михаил Борисыч, и буду с нетерпением ждать вечернего эфира.

– Постой, а как же я? – вскочил Халилов. – Мне что, в трущобу эту ехать?

– Не бзди, Мишаня, – ласково сказал Лузгин. – Ты мальчик не бедный. Добавишь своих и купишь хорошую трехкомнатную квартиру. Тебе хватит. И за свои, Мишаня, за свои!

Постой! Ведь можно как-то по-другому, по-нормальному...

– С тобой? Исключено. Ты нехороший человек, Мишаня.

– А ты?

Лузгин замешкался у двери, потом достал двумя пальцами из нагрудного кармана пиджака маленькую плоскую коробку немецкого спецдиктофона марки «Ухер», повертел ее немного, как бы удивляясь странному наличию, сунул обратно в карман и сказал:

Я очень нехороший. Притом настолько нехороший, что если ты вдруг осчастливишь Ивановых, я плюну на все и забуду, и даже стану тобой публично восхищаться. Глядишь, тебя еще в Госдуму выберут, Мишаня. А что? Чем ты хуже... других?

И ушел. А когда шел по коридору, представилось вдруг, как неслышными шагами его настигает Халилов и бьет между лопаток тупым и твердым. Во цвете лет погиб за справедливость...

В желудке вызревал пожар. «Нагряну к Шурику – первым делом потребую кофе. Или нет – чаю, крепкого и очень сладкого, как учил один специалист по абстинентному синдрому, хотя какой синдром, вполне прилично себя ощущаю...».

Романовский отсвечивал лысиной и стариковскими очками. Увидев Лузгина, он выронил на стол дешевую шариковую ручку и произнес сердито:

– Старый, у нас нескладушки.

– Сначала чаю, потом проблемы.

– Ты когда пьянствовать бросишь, Вовка?

– Я брошу – ты начнешь, а тебе нельзя.

– На подоконнике, свежий, бери и наливай... Слышь, я всю ночь просидел, интервью со Слесаренко расшифровывал.

– Ну и как?

– А никак. Теперь никак – после вчерашнего.

– А что такое?

– Ну как – что? Все к черту, вся беседа псу под хвост.

– Э, не гони, – сказал Лузгин. – Плохое интервью?

– Интервью классное, мужик раскрылся: умный, опытный, людей понимает, но... после Кротова, вчерашнего... все это не звучит! Кротов бомбу взорвал, а мы... Кому теперь все это интересно? «Проблемы, поиски, решения...». И хоть бы намекнули в воскресенье, что в понедельник устроите эту бучу в эфире, я бы... пристрелялся, флажки навесил.

– Мы сами ни черта не знали.

– Вы? Не знали?

– Да, Шурик, не знали. К стыду своему, но – увы... Пришлось импровизировать.

– Вы проморга, и депутатский бунт?

– Ага, – сказал Лузгин.

– Дела-а, – промолвил Шурик Романовский. – И что теперь? Куда мне все это девать?

– Печатай.

– Так ведь глупо получится! Позавчерашний день!

– Печатай все как есть. И комментарий припиши: так, мол, и так, когда беседа с мэром была готова к публикации, а сам он уехал в Москву по делам, в городе случился бунт, и команде Слесаренко пришлось прибегнуть к контратаке без его ведома. Пошли взаимные наскоки, борьба компроматов, и есть опасность – грозная опасность! – что под обломками скандала будет похоронено главное, о чем говорит в своем интервью уважаемый Виктор Александрович: кропотливая и трудная ежедневная работа по наведению порядка в городском хозяйстве, по улучшению качества жизни горожан; подготовка к зиме, северный завоз и все прочее, о чем говорит в беседе с тобой мудрый городской начальник.

– Ты серьезно?

– Вполне. Ведь так оно и есть на самом деле. Не согласен? А ты поразмысли и не спеши.

– Ну почему, звучит логично... Погоди, погоди... Ты что же, Вова, предлагаешь мне лягнуть в газете твоего друга Кротова? Все знал, молчал, а как приспичило – вылез в телевизор с обвинениями?