Во имя жизни

На столе громоздилась кипа гранок. Он придвинул их ко мне. Я мельком взглянул на стопку, не особенно разбираясь в технологии издательского дела.

— Ну разве мой первый выпуск не получился потрясающим? — запальчиво спросил он, бросая одну сигару и небрежно извлекая из жилетного кармана, где их теснился целый десяток, еще одну. — Закуришь?

Я не курил, но не посмел отказаться от предложения. Он перегнулся через стол и дал мне прикурить. Я затянулся, наблюдая за густой струей дыма, которая вилась над его сигарой. Пока я просматривал гранки, он то и дело вскакивал и принимался ходить вокруг стола. Один раз он вдруг остановился посреди комнаты за моей спиной и надолго замер в неподвижности. Мне стало не по себе, словно за мной кто-то следил из-за спины. Я повернулся и попросил его еще раз дать мне прикурить. Криспин, точно очнувшись от задумчивости, чиркнул спичкой. Голубое пламя лизнуло сигару, и я вновь обратился к гранкам, по-прежнему испытывая смутное чувство страха.

Криспин уселся на стул, водрузив ноги на крышку стола. Оторвавшись на миг от чтения, я увидел подошвы его ботинок, а за ними сияющее темно-коричневое лицо моего друга, попыхивающего сигарой. Весь его вид выказывал высшую степень удовлетворения.

— Разве я не говорил тебе, что это великолепный рэкет? — произнес он наконец и, похлопывая по кипе бумаг, воскликнул:

— Видишь, как у меня идут дела? Я могу взять тебя к себе генеральным распорядителем!

Я собрался сказать что-то в ответ, но тут у меня выпала изо рта сигара. Не успел я подобрать ее с пола, как Криспин вскочил на ноги и предложил новую.

—Не будем мелочиться, партнер, — сказал он важно, — у нас найдется еще одна. А теперь сбегал бы ты домой да переоделся. Разве газетчики ходят в таких обносках, как ты? Отныне мы будем жить в Америке по-американски.

Я взял у Криспина сигару и прикурил. Потом уселся поудобней и глубоко затянулся, следя за густой струей дыма, тянувшейся от моей сигары к потолку.

ВОР

Его звали Сесар Терсо. Двадцать лет назад это имя никому из нас ничего не говорило. Кто-то утверждал, что он присвоил себе имя одного малоизвестного филиппинского поэта. Другие говорили, что его и в самом деле так зовут. Я встретился с ним впервые в Салинасе²³ летом тысяча девятьсот тридцать третьего года. К этому времени он уже прожил в Штатах лет восемь, и о его «подвигах» ходили среди наших соотечественников фантастические истории.

Это был самый несчастливый, скудный год в моей жизни. Я скитался по Калифорнии то пешком, то в товарных вагонах. Попробовал даже пересечь всю страну и добрался аж до Монтаны, но холодная зима остановила меня. Я возвратился в Калифорнию через Неваду, пройдя знаменитыми туннелями, соединяющими эти штаты. В Стоктоне²⁴ попытался найти работу на тамошних консервных заводах. Потом отправился в Сан-Хосе, а оттуда — в Салинас. Холодная зима подошла к концу. В Салинасе, однако, было полно сезонников. Целыми днями я бродил по улице Соледад или сидел в китайских игорных заведениях.

Я встретил Сесара Терсо в небольшом мексиканском ресторанчике. Эта встреча живо сохранилась в моей памяти, потому что все, кто был тогда там, после не раз вспоминали Сесара Терсо. Он выпивал в отдельной кабинке с тремя парнями, похоже, из его же народности на Филиппинах — в их лицах было что-то общее. Сесар выглядел моложе всех в этой компании. Помню, один из них, тот, что вынужден был из-за безденежья прервать занятия в Вашингтонском университете, сказал громко, ни к кому конкретно не обращаясь: «И нужно-то всего каких-то несколько паршивых сотен, которые так легко проигрывают в китайских игорных домах!» Сесар спросил спокойно: «А ты вернешься в университет, если я дам тебе денег?»

Его собеседники подумали, что он пошутил. Но однажды утром студент обнаружил требуемую сумму денег в ящике своего стола и продолжил учебу в Вашингтонском университете. После его окончания он возвратился в Манилу и преподавал ихтиологию в Университете Филиппин. Позже он удостоился Гугенхеймовской²⁵ стипендии для продолжения научных исследований и в результате открыл новый способ искусственного разведения лосося из икры.

С того вечера в Салинасе и началась новая карьера Сесара Терсо. Он изъездил вдоль и поперек все Тихоокеанское побережье, помогая нуждавшимся филиппинским студентам. Раз, я слышал, ему пришлось для этого ограбить игорный дом в Сиэтле. При этом в суматохе прирезали пятерых китайцев, но он был непричастен к убийству. Вообще этот налетчик никогда никому не причинял вреда. Дело об ограблении в Сиэтле прогремело на все Тихоокеанское побережье. Вот тогда-то китайские и японские бонзы и стали нанимать филиппинских головорезов для охраны своих заведений. Потом сгорел игорный дом в Стоктоне, и почти одновременно чудесным образом вдруг разбогатела одна бедная мексиканско-филиппинская семья. Стоустая молва и это чудо приписала таинственным щедротам Сесара Терсо. Особенно меня умиляло его отеческое отношение к бедным студентам. Подобным образом он «направил» на учебу не менее дюжины своих соотечественников, и по крайней мере пятеро из них стали на Филиппинах известными людьми.

Я встретился с Сесаром Терсо снова в тысяча девятьсот сорок восьмом году, уже живя в Лос-Анджелесе. С нашей первой встречи прошло почти шестнадцать лет. Он очень изменился. Сесар только что приехал из Чикаго и был на перепутье, не зная, куда ему отправиться дальше. Я пригласил его к себе, и мы проговорили целый вечер. Потом вышли из дому и прошлись по ночным улицам. Был канун Нового года. Он стал рассказывать о себе, и мне показалось, что я впервые начал понимать его. Я попытался связать воедино отдельные эпизоды его жизни и неожиданно пришел к выводу, что воссоздаю по частям свою собственную. Позже я попробовал все это записать, и получилось что-то вроде истории его жизни. Сесар Терсо был незаурядной личностью, но неблагоприятные обстоятельства погубили его талант, обратив его не на пользу, а во вред обществу.

После этой встречи Сесар Терсо снова исчез. Долгое время я о нем ничего не слышал. Потом он написал мне из Оклахомы, где, по его словам, нашел «девушку своей мечты», но мне-то было ясно, что женитьба — это не для него. Затем он обосновался в Сан-Франциско в ожидании того великого дня, когда сорвет «большой куш». Великий день настал, но Сесара Терсо схватили. Бедняга, бедняга Сесар Терсо!

Прошло еще одно десятилетие жизни филиппинцев в США. Поколение Сесара состарилось и одряхлело. Самого Сесара Терсо судили и выслали на Филиппины. Я получил от него письмо уже оттуда несколько недель тому назад. Он не писал, чем сейчас занимается, но я не сомневаюсь, что он снова начнет воровать, чтобы послать кого-нибудь из бедных ребят учиться.

Я написал о Сесаре Терсо этот маленький рассказ потому, что знал его и дружил с ним. Наверное, у каждого угнетенного народа должен быть свой Робин Гуд. Когда люди, которых долго притесняли, помнят таких героев, как Сесар Терсо, легенда становится действенным оружием. Я уверен, среди филиппинцев в Америке появится герой, подобный Сесару Терсо, но это будет умный, образованный, добрый человек, верящий в прекрасную мечту о лучшей Америке...

Я БУДУ ПОМНИТЬ

Впервые я увидел смерть совсем маленьким, в деревушке, в которой я родился. Стояла прохладная летняя ночь, небо было ясное, безоблачное, лунный свет серебрил поля поспевающего риса. Высунувшись из окна, я прислушивался к любовным серенадам лесных птиц, распевавших поблизости, в кронах высоких деревьев, как вдруг раздался душераздирающий крик моей матери из темного угла хижины, где она лежала уже несколько дней, потому что была беременна. Я кинулся к ней узнать, что случилось, но бабушка, стрелой метнувшаяся откуда-то в тусклом свете свечи, схватила меня и прижала к теплым складкам своей хлопчатобумажной юбки.

Моя мать корчилась от боли и неистово отбивалась от старухи, хлопотавшей возле нее. Когда наконец родился ребенок и его обмыли, я увидел, что у матери изо рта идет пена, и она медленно затихает. Она открыла глаза, пытаясь разглядеть меня в полутьме, как будто хотела сказать мне что-то важное. Но потом глаза ее закрылись, и она застыла в неподвижности.