Хроника любовных происшествий

– А если это просто истерия?

– Истерия тоже прекрасная болезнь. Она дарует благостную, тихую, сладостную смерть.

– Что с тобой произошло?

– А что с тобой творится? Почему ты околдовала себя и меня, нас, кому было суждено явить миру настоящих влюбленных, первых от сотворения мира?

– Мы околдовали друг друга.

– А меня уже все поздравили. Мать ждет с праздничным ужином. Развязала узелок, свой заветный сейф, и пересчитывает деньги, отложенные на плату за университет. Как это получилось, почему именно меня постигла такая кошмарная катастрофа? Нет, я не позволю столкнуть себя в сточную канаву.

Алина коснулась холодной, мягкой ладонью его волос.

– Я вместе с тобой пойду на дно.

Он рывком отстранился.

– Из жалости?

– Ты прав. Дождь красный. Оттого, что заходящее солнце показалось из-за туч. Слышишь, снова эти цимбалы?

На том берегу реки у подножья холмов стлался прозрачный синий дым, сочившийся из трубы старой усадьбы. Солдаты уже скрылись в потемневшей зелени возле Пушкарни.

– Кто-то за нами подглядывает, – шепнул Витек.

– Откуда?

– Из кустов орешника.

– Это Рекс. Иди сюда, теленочек, позабавь нас.

Но пес лежал неподвижно в гуще влажной листвы и напряженно смотрел на Витека.

– Может, мы тоскуем по самоуничтожению?

– Не знаю. Скорее всего, мы объелись литературой. Наше поколение отравлено вымыслами.

– Таким образом общество подготовилось к войне.

– Плевать мне на войну. С меня хватит собственной беды.

Под ними, на дне оврага, вздыхала Виленка. Она несла теперь мутную, бурую воду и крошево мхов, трав и изломанных веток. Дождь лепетал бездумно.

Они обнялись, чтобы согреться. Сквозь белую блузку боязливо просвечивала кожа худеньких плеч. Витек взглянул ей в глаза, бездонные, как лунные кратеры. Ощутил горячее дыхание на виске.

– Давай отравимся окончательно.

– Что ты сказала? – переспросил Витек, пытаясь собраться с мыслями.

– Давай убьем друг друга. Ты меня, а я тебя.

– Не боишься вечности, которая впереди?

– С тобой я ничего не боюсь.

Свист паровоза бесконечно долго умирал у каменной стены города. Собачьи глаза рдели в кустах орешника. Какая-то птица наискось пролетела под ними, словно отыскивая что-то во вспученной реке.

Алина беззвучно шевелит губами, но он разгадывает смысл неизреченных слов.

– Раздобудешь для меня яд?

– Для себя я давно приготовил. Словно шпион-инопланетянин.

– А я поднесу тебе яд, безболезненный, как приворотное зелье. Лучше уж умереть от любви.

– Да, лучше всего умереть от любви. Пусть далее выдуманной.

– У нас все выдумано. Я придумала тебя, а ты – меня.

– Разобьем вдребезги наши выдумки на грани небытия.

– Я приду утром в этот же час в белом платье.

– Почему в белом?

– Потому что сначала мы обвенчаемся. Такова моя воля.

– Обвенчаемся по любви. Но я тебя почти не знаю.

– И уже никогда не узнаешь.

– Может, узнаю, если Бог простит.

– Если Бог есть, то простит.

Они становятся друг перед другом на колени, промокшие насквозь от дождя. Снизу уже медленно подымается вечерний холод. В старинной усадьбе, неизвестно кем обжитой, вспыхивает розовым светом первое окно. Цимбалы звенят тихонько, как телефонные провода.

– До завтра, любимый.

– До нашего последнего полдня, любимая.

– До последней нашей минуты.

– До начала бесконечности.

Витольд бежит по лугу, вымоченному дождем. Влажные высокие травы хлещут его по ногам. Ему хорошо и тепло.

– Я уже никогда не получу работу, не потеряю ее. Никогда не простужусь холодной зимой и не буду с трудом выздоравливать до самой весны. Никогда не похороню родной матери и не убаюкаю на руках новорожденного ребенка. Никогда не буду страдать и не порадуюсь отсутствию страданий. Никогда не узнаю правды и никогда не испытаю жгучей тоски по правде.

Пес-великан по имени Рекс бежит за ним по лугу, словно по илистому дну пруда, и лает в отчаянии.

Витек хотел пересечь железнодорожное полотно незамеченным, но его увидели.

– Витольд, ты не хочешь даже попрощаться? – крикнул Энгель.

Компания в полном сборе стояла на раскаленной плите платформы. Только патефона не хватало. Витек неохотно повернул к ним, подошел без энтузиазма.

– Мы разыскиваем тебя битый час, – заметил Лева. – Мать сказала, что ты прифорсился с самого утра и исчез. На свадьбу, что ли, торопишься?

– Оставьте его в покое, – сказала Цецилия. – Это уже взрослый человек. И у него свои проблемы.

Солнце припекало немилосердно, как всегда после дождя. Старый Баум вытирал лицо и лысину большим платком с готической монограммой. По путям шагали двое полицейских в зеленых армейских мундирах, но фуражки были прежние, круглые и синие. Они лениво осматривали рельсы, над которыми дрожал густой воздух. Полиция взяла на себя надзор за железной дорогой.

– Витольд, Витольд, – тихо произнесла Грета. – Was machst du da? Что ты там делаешь?

Она стояла в окружении огромных чемоданов в парусиновых чехлах. Белые волосы заплетены в косу, уложенную короной, отчего голова казалась маленькой.

– Wer reitet so spät durch Nacht und Wind… Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? – пробурчал он в ответ.

– Ведь она уезжает, – сказал Энгель. – Уезжает и неизвестно когда вернется.

– Грета уезжает?

– Забыл? Да что с тобой творится?

– Взгляни, какое странное солнце. Впервые вижу такие четкие очертания.

Только Грета подняла голову, чтобы взглянуть на небо, но у нее тут же заслезились глаза от ослепительного блеска.

– Каждый день это солнце будет приходить ко мне с весточкой от вас.

– И луна, – дополнил пан Хенрик. – Луна ведь тоже перемещается с востока на запад.

– Вы правы, – шепнула Грета. – Зато тучи сюда всегда приходят с запада.

– Тсс, – прошипел Витек. – Послушай на прощанье нашего жаворонка. И я послушаю.

Все вдруг умолкли, а в пронзительной голубизне что-то тихо запело, словно бы далекий колокольчик костельного служки.

– Дай же хладную руку свою, и в глаза мне взгляни, и скажи… – затянул, фальшивя, техник-дорожник.

– Ничего я не скажу, – решительно отрезала Грета. – Вот увидите, я обопьюсь там шнапсом или баварским пивом, оскандалюсь, и в конце концов меня запрут в надежный немецкий дом умалишенных.

– Was sagst du, mein Schwänschen? – забеспокоился старый Баум. – Что ты говоришь, моя лебедушка?

Под Новой Вилейкой нарастал приглушенный шум поезда. Рука семафора поднялась с надсадным скрежетом. Витек заметил, что Грета уже давно не сводит с него потемневших глаз. Хотел улыбнуться, но тут она простерла к нему длинную, узкую ладонь с голубыми иероглифами просвечивающих жилок.

– Грета, хочешь, я приду к тебе?

– Когда? – Теперь она улыбнулась недоверчиво. – Когда ты придешь?

– Это зависит от тебя. Могу прийти завтра, или через месяц, или через год. Только не пугайся, я приду ночью. Хочешь?

– Переутомился от экзаменов, – заметил стоявший в сторонке пан Хенрик.

Но Грета улыбнулась, превозмогая упрямую дрожь в уголках рта.

– Разумеется. Я буду ждать каждую ночь. Заметано.

Витек взял ее руку, поднес к губам.

– Не так. Горе ты мое.

Грета порывисто обняла его, неловко поцеловала, словно осуществляя слишком давно задуманное.