Кот, который всегда со мной

Но как только положил трубку, сообразил, что у меня появилась новая проблема, которую следовало решить.

Я уже упоминал, что «легкоранимый» могло бы стать одним из моих имен, и я не мог просто закрыть глаза на то положение, в котором очутился. Пусть меня посетило ощущение умиротворения и покоя, но не получалось игнорировать тот факт, что у меня на кровати лежит бездыханный кот. Я снова набрал номер Дженис и спросил:

— А что теперь, черт возьми, мне делать?

В итоге я позвонил в клинику доктора Делоренцо, и ночная дежурная дала мне телефон круглосуточно работающей на Манхэттене ветлечебницы. Я обратился туда и объяснил ситуацию. Женщина спросила, найдется ли у меня сумка.

— Какая сумка? — удивился я.

— Такая, в которую влез бы ваш кот, — не слишком сочувственно растолковала она.

Я ответил, что, вероятно, найдется. Тогда она велела положить в нее кота, завернуть в одеяло, а утром отвезти к своему ветеринару.

— И все? — переспросил я.

— А что бы вы хотели? — не поняла она.

Я решил, что лучше не признаваться, что бы я хотел, и коротко бросил:

— Хорошо.

Самое странное, что все произошедшее потом, не показалось мне странным. Ни противным, ни даже неприятным, ни грустным. Словно было закономерной составляющей цикла. Я оплакивал кота, пока он был жив, а теперь, как я уже говорил, наступило чувство глубокого умиротворения. Поэтому мне не показалось ни странным, ни противным отнести его к кошачьей сумке, в которой он обычно летал в самолетах. Я в последний раз его поцеловал, зная, что больше не смогу к нему прикоснуться. Положил внутрь, застегнул на молнию и обмотал сумку полотенцем.

Когда все было готово, я забрался обратно в кровать. И впервые за много дней, а может быть, недель неожиданно почувствовал, что меня клонит в сон. И не только клонит. Я понимал, что способен наконец крепко уснуть, не страшась того, что обнаружу, проснувшись. Время страхов и боли для меня и Нортона ушло в прошлое.

Утром Дженис поспешила ко мне, и мы доставили Нортона в ветлечебницу на Вашингтон-сквер. Секретарь нас ждала и стала объяснять, что доктор Делоренцо еще не пришла. Я извинился за то, что мы пришли раньше назначенного срока, но сказал, что ветеринар нам не нужен. Нортон умер, и я хотел оставить его в лечебнице для кремации.

Женщина вышла из-за конторки и приняла у меня сумку. Глядя, как она уносит кота в заднюю комнату, я в последний раз всхлипнул. Но на этот раз не разрыдался, скорее подавился стоном. Дженис взяла меня за руку и утешающе, словно икающего ребенка, стала похлопывать по спине, пока я не успокоился. Когда секретарь вернулась с пустой сумкой, мы вышли на улицу, где уже начинался жаркий, сырой весенний день. Мы плотно позавтракали в закусочной на Бликер-стрит. Чокнулись стаканами с апельсиновым соком и, измотанные, с чувством сладкой горечи выпили за шестнадцать с половиной лет моей замечательной дружбы с Нортоном.

Теперь мне предстояло сделать несколько телефонных звонков, разослать электронные письма, чуть-чуть (или как следует) погрустить, сознавая, что небольшая, но ценная часть меня потеряна навсегда, хотя в остальном все будет продолжаться, как прежде.

Угу…

После смерти мой дорогой, любимый кот удивлял еще сильнее, чем при жизни.

Друзья, которым я звонил или посылал электронные письма, тут же сообщали новость своим друзьям, те — своим, и вскоре мне стали названивать все, с кем я когда-либо знакомился, говорил или о ком когда-либо слышал. Близкие друзья и родственники были опечалены не меньше меня. Во всех разговорах сквозило общее чувство: людям казалось, что они потеряли близкое существо.

Знакомый писатель Джон Файнштейн, тоже тот еще кошатник (однажды, узнав, что умерла одна из его кошек, он срочно прилетел к себе в Мэриленд из Парижа, где освещал открытый чемпионат Франции по теннису), оставил на моем автоответчике такое сообщение: «Знаю, что ты грустишь, но не надо слишком убиваться, потому что ни у одного кота не было такой хорошей жизни, как у твоего». А его жена Мэри прислала следующие замечательные слова: «Все Файнштейны думают о тебе. Вчера Дэнни (их младший сын) спросил, не сможет ли Нортон стать котом его бабушки на небесах? Мы решили, что тот, кто, как Нортон, много путешествовал, найдет свой путь в загробной жизни, и ответили Дэнни, что кот, которого так искренне любили, сумеет подружиться с кем угодно». Из Парижа позвонил и выразил соболезнования Роман Полански. «А какие у нас с Нортоном были потрясающие обеды», — грустно вспомнил он. Норм Стайлз, который, не считая нас с Дженис, знал Нортона лучше всех, заметил: «Удивительно, как наши кошки врастают в самые незначительные аспекты нашей повседневной жизни». Именно это сказала Дженис, когда я начал извиняться за то, что так сильно грущу и так глубоко горюю. «Он был не просто твоим котом, — втолковывала она мне. — Он находился с тобой практически двадцать четыре часа в сутки. Участвовал в твоей общественной, домашней и творческой жизни. У тебя ни с кем не было такой всеобъемлющей связи, как с ним».

Юный Чарли Элдерман позвонил и, как всегда, поддержал. «Он умер хорошей смертью», — сказал он, и я с ним согласился. Его мать Нэнси рассказала, что когда через несколько дней сыну задали в школе написать биографию, он начал словами: «Мой первый друг умер, когда ему исполнилось шестнадцать лет». Он, конечно, имел в виду Нортона, который на самом деле был самым первым другом Чарли. Они познакомились, когда мальчику было всего несколько дней от роду.

Бен Игл, парень немного старше Чарли и сын моего закадычного друга Пола, написал мне, что посвятил Нортону часть своего сайта в Интернете.

Все стало приобретать лавинообразный характер, когда мне позвонил журналист из «Нью-Йорк таймс» Джеймс Бэррон. Он узнал о смерти Нортона (скорее всего от моего агента Эстер, у которой есть своя кошка шотландской вислоухой породы Тейт и которая приняла кончину Нортона почти так же тяжело, как я) и сказал, что хотел бы написать некролог. Он застал меня врасплох, но, должен признаться, мне пришлась по душе мысль, что Нортон станет первым котом, о чьей смерти известит солидная газета. Уверен, Нортон тоже был бы в восторге. Бэррон проделал отличную работу. Он полностью проникся духом наших с Нортоном отношений. Больше всего мне понравился его забавный ход — он в шутку подал материал так, будто Нортон был человеком, а не домашним животным (хотя именно так я и думал о своем коте). Привожу целиком текст, но хочу отметить любимую строку в конце: «После себя Нортон оставил, кроме мистера Гитерса, его подругу Дженис Доннауд». Уверен, Нортону бы это понравилось.

Нет сомнений, из нас двоих Нортону даже после смерти отводилась главная роль. Вскоре после того, как я ответил на вопросы автора некролога, мне из редакции «Таймс» позвонила женщина и сказала, что они хотели бы вместе с текстом поместить фотографию моего кота. Я ответил, что мне надо поискать. Но у них поджимали сроки сдачи материала, и она попросила поторопиться. Я сказал, что если мне пришлют курьера, я что-нибудь подберу. Однако и на это могло не хватить времени. Женщина сказала, что уточнит и перезвонит. Через пять минут снова раздался звонок. Говорила та же женщина из «Таймс».

— Не беспокойтесь, — сказала она. — Мы нашли фотографию Нортона в своем архиве.

— Вот это да… — удивился я и, прежде чем она повесила трубку, спросил: — Из чистого любопытства: а моя фотография у вас есть?

— Догадайтесь, — последовал ответ.