Книга

Таким образом, неудача миссии представляла собой не просто частную неудачу, а настоящую идейную катастрофу. Неудивительно, что люди впали в уныние. Изготовление свитков продолжалось, но уже не такими темпами, и я начал всерьез беспокоиться, как бы не отпала надобность в моих грубых горшках. Но Шимон не был бы Шимоном, если бы смирился с поражением. Не прошло и месяца, как он представил собранию новый план спасения, столь же пугающий, сколь и оригинальный.

Этот план мог прийти в голову только униженному и побежденному вождю, отвергнутому своей собственной армией. Он был зачат в горьком стыде александрийского позора и рожден в угрюмом отчаянии кумранской безнадежности. Если бы мы услышали подобные слова из уст любого другого человека, то, несомненно, сочли бы его наглым святотатцем и, не долго думая, вытолкали бы в шею за кумранские ворота. Но план был сформулирован не «любым» и не «другим», а именно Шимоном, которого никто не мог заподозрить в неуважении к святыням или в слабоумии. Поэтому мы отреагировали гробовым молчанием, которое, впрочем, смутило Шимона лишь в первый момент. Потому что тут же поднялся из-за его спины хитроумный Йоханан и выразился в том духе, что присутствующим здесь сынам света потребуется некоторое время для того, чтобы переварить услышанное, ибо нехоженные пути иногда пугают неопытных странников.

И мы разошлись, обмениваясь недоуменными взглядами, но ненадолго: Йоханан с несколькими заранее мобилизованными единомышленниками уже порхал между людьми, собирая их в небольшие группы, объясняя и втолковывая, отвечая на вопросы, успокаивая беспокойных, в корне подавляя редкое и пока еще очень слабое возмущение. Эта кропотливая пчелиная работа продолжалась в течение трех-четырех дней, пока все мы не были надежно «опылены»; в итоге, на следующем собрании община уже без каких-либо проблем выразила молчаливую готовность следовать за Шимоном в новом направлении. Конечно, как и везде, нашлась кучка особо упрямых, которая, впрочем, моментально оказалась за воротами. Что делать — Кумран не мог не быть коллективом единомышленников. Разделившись внутри себя, мы не устояли бы и дня.

Шимонов план имел название: «Ковчег». Почему именно ковчег? Потому что в ситуации, когда потоп неизбежен, единственное, что остается тем, кто твердо намерен спастись — это строить ковчег, как это делал в свое время Ноах. Правда, в отличие от Ноаха, Шимон думал не о собственном спасении: его ковчег предназначался для Книги. В определенном смысле, в основе плана лежала та же идея, что и у Раббана, который намеревался использовать в качестве ковчега не деревянную посудину, не глиняные кувшины, запрятанные в глубине пещер, а живую материю — людей, точнее, собственный народ. По замыслу моего отца, еудеи должны были пронести Божественное знание сквозь века и опасности и передать его остальному человечеству, когда то окажется готовым отринуть своих гнусных и нелепых идолов.

Но, как я уже говорил, Шимон не верил в то, что еудеи смогут уцелеть в предстоящем потопе. Путешествие в Александрию еще больше утвердило его в этом мнении. Александрийские еудеи уже не слишком блюли свое отличие от окружающих народов; велика ли была вероятность, что они сохранят себя в качестве отдельной группы на протяжении веков, возможно, тысячелетий? Нет, не велика. Раббанов ковчег трещал и рассыхался, следовательно, нужно было срочно подыскивать другой.

Я не знаю, кому из двоих пришла в голову эта фантастическая идея — Шимону или Йоханану. Думаю, что последнему — уж больно нестандартной она выглядела. Да-да, я прямо так и вижу, как Йоханан задумчиво откидывает с лица свои длинные волосы и произносит, не поднимая глаз:

— А что, если прикрепить Книгу к другим, многим народам? Пусть они будут ковчегом.

А Шимон пожимает плечами и отвечает:

— Но это невозможно. Они не понимают ее смысла и не принимают ее значения. Если бы понимали, ее не нужно было бы спасать. Все другие народы молятся идолам.

— Ну и что? — говорит Йоханан еще тише. — Мы сделаем Книгу еще одним идолом. Понимаешь? Мы придумаем новую языческую религию, мы построим ее тщательно, как ковчег, населим ее красивыми разукрашенными божками — такими, которые понравятся любому рыночному дурачку… и где-нибудь там, в самом сердце балагана, положим нашу Книгу. Пусть плывет себе в будущее по волнам человеческой глупости.

Шимон смеется, но тут Йоханан поднимает глаза, и становится ясно, что он не шутит. И все же Шимон не может поверить.

— Ты призываешь к идолопоклонству? — недоверчиво спрашивает он. — Поклоняться идолам и учить этому других?

Но Йоханан отвечает вопросом на вопрос:

— Ты хочешь спасти, Книгу, Шимон? Или самого себя? Что для тебя важнее? Молчи, ответ мне прекрасно известен. Да, нам придется запятнать себя грехом, нарушить самую главную заповедь и сотворить кумира. Более того, нам придется делать вид, что мы поклоняемся этому кумиру и обманывать других. Но что, если это единственный способ сохранить Книгу? Ты можешь придумать что-нибудь лучше?

И тут Шимон встает, отходит в сторону и, кряхтя, начинает сильно растирать обеими ладонями лицо, что является у него признаком крайней задумчивости. И Йоханан, глядя на друга, улыбается самой кроткой из своих улыбок.

Возможно, так оно и было, не знаю. В чем у меня нет никакого сомнения, так это в том, что глубоко продуманный детальный план, представленный на суд кумранского собрания, наверняка принадлежал Шимону и только ему. Уж больно ясно обозначались в нем цели, определялись средства и методы, анализировались возможные препятствия и шансы на успех. В основе любого языческого культа лежит удачная сказка, красивая и простая. Шимонова сказка должна была стать удачнее, красивее и проще других. Многие культы намеренно закрываются от мира, окружают себя непроницаемой оболочкой тайны. Шимонов ковчег задумывался огромным, а потому характеризовался максимальной открытостью. Новая религия приглашала всех, без различия: ромаев и этиопов, яванцев и парфян, галлов и парсов, больных и здоровых, сильных и увечных, мужчин и женщин.

Исключение предполагалось лишь для одного народа — еудеев, и это понятно: меньше всего Шимону хотелось совратить единоверцев с пути истинного. Но и это исключение вводилось не впрямую, в лоб — «вам, мол, нельзя, и точка», а косвенно, по-умному, без ущерба для провозглашенной универсальности нового культа: просто еудеи играли в сказке Шимона и Йоханана сугубо отрицательную роль, а потому неизбежно воспринимались, как враждебное, чужеродное тело.

Одной из самых блестящих находок авторов сказки была ее женская составляющая. Обычно языческие культы либо не уделяли женщинам вообще никакого внимания, либо делали из них совершеннейшее пугало, типа ашшурской Иштар. В лучшем случае женские персонажи представали ужасно бесцветными, как, например, яванские богини. Могла ли реальная женщина ассоциировать себя с такими дурацким идолами? В противоположность этому, сказка Шимона и Йоханана содержала живые и, главное, страдающие женские образы: Мариам, мамашу главного божка, а также его подружку, простую мигдальскую блудницу — последнее, понятно, без упора на несовместимую со святостью плотскую составляющую, но с явным на нее намеком. В сказке присутствовали и материнская любовь, и чувство утраты, и нерассуждающая готовность к самопожертвованию, и милосердие к другим, и жалость к себе, и, конечно, любовь, любовь, любовь… Новая религия была обречена на успех среди женской половины человечества.

По крайней мере среди женской половины. Потому что мужчинам она предлагала не менее привлекательный товар. Во-первых, равенство бесправных с владеющими, предпочтение убогих перед сильными и достоинство нищих духом по сравнению с благородными. Конечно, это утверждение представляло собой грубое вранье, очевидное своей нелепостью и несоответствием реальности. Зато оно не могло не понравиться подавляющему большинству людей: ведь бесправных, убогих и нищих всегда несравнимо больше, чем сильных и благородных. Во-вторых, сказка предлагала искупление всех и всяческих грехов в прошлом, настоящем и будущем. Конечно, адептам новой религии предписывалось, по возможности, следовать десяти заповедям, но, в то же время, любое прегрешение легко перечеркивалось последующим раскаянием. Что и говорить, это была крайне милосердная религия. Именно поэтому она подходила всем без исключения… за исключением еудеев.