Визит

Так все и шло до тех пор, пока не произошел один странный случай. Сыну минул как раз год, когда я получил письмо. Меня насторожил конверт, как только я его увидел. Он отличался от тех, которые я получал до сих пор. Адрес написан был правильно, но почерк показался мне незнакомым. Наклон был очень сильным. Адрес отправителя не стоял, а почтовый штемпель был нашего городка. Я торопливо открыл конверт и стал читать, не веря собственным глазам… Письмо у меня сохранилось, я могу его прочитать еще раз и теперь…

«Дорогой Иван, — начиналось письмо, — пишет тебе твой товарищ. Неважно, как меня звать. Гораздо важнее то, что я хочу тебе сообщить. Ты уже почти два года в армии и не подозреваешь даже, что творится у тебя дома за твоей спиной. Твоя жена Жофка, мать твоего сына, совсем сбилась с пути. Ты, может быть, не поверишь, но я должен тебе сообщить, что она валяется с твоим собственным отцом. Это так же точно, как то, что меня родила моя мать. Всего лучшего желает тебе твой искренний друг».

Это все. Я не знал, что делать и верить ли мне всему этому. Сначала я будто окаменел, потом вскочил и, если бы была у меня сабля, все бы порубил. Представьте себе мое положение… Это письмо сжигало меня всю ночь. Но и на другой день я ничего никому не сказал — мне было очень стыдно. Однако выдержать такое положение я не мог. Я подал рапорт и попросил о внеочередной увольнительной по семейным обстоятельствам. В тот же вечер я уехал…

В поезде я все время мучился. Я не знал, как вести себя по приезде. Что сказать, что сделать? Меня бросало то в жар, то в холод. И так продолжалось всю дорогу. Но как только я вышел из поезда и ступил на землю, я точно почувствовал уверенность. Скоро я был дома. И жена, и родители очень удивились моему приезду. Но я ничего не сказал. Я и сам удивляюсь, как я мог вести себя, будто ничего не случилось…

Приехал я утром, поел, поговорил с отцом и матерью, поиграл с сыном. Но когда мы с Жофкой остались одни, я достал письмо и прочитал его вслух… Я не ругался, не кричал, не угрожал. Я даже не требовал, чтобы она призналась… Но Жофка расплакалась… Она убежала в ригу, бросилась там на пол и стала рыдать… Мать пошла утешать ее, потому что думала, что мы из-за чего-то поругались… Но я ничего не говорил… Отец старался не попадаться мне на глаза, и, чтобы не узнать ничего лишнего, да и с горя, я отправился в город и там напился… Я болтался в городе до самого вечера и не знал, ворочаться домой ночевать или нет… И тут встретил я кое-кого из приятелей, двое из них тоже служили… Мне в моем тогдашнем состоянии очень по душе пришлось их приглашение… Последний автобус все равно уже ушел, да мне и не особенно хотелось домой…

И мы просидели до утра. Много пили и много курили, точно у всех были такие же горести… Но когда ночь прошла, меня сразу же потянуло домой… Вы не поверите, но меня точно кто-то подталкивал… Не то чтобы это было предчувствие, но я ощутил необходимость быть дома…

А дома стоял плач… Всюду было полно людей… Женщины заламывали руки, на глазах у мужчин были слезы. Я еще не знал, что случилось, но тут мне показали Жофку… Она была мертва… Я ничего не мог понять… Несколько женщин чуть не хором рассказали мне, что случилось и как все произошло… Будто Жофка сразу же после моего ухода взяла ребенка и куда-то ушла… Ее никто не удерживал, думали, будто она идет к своим. А она, несчастная, бежала бросаться под поезд… Хоть ребенок спасся…

Так и живу я теперь на прежнем месте. С родителями… Работаю в поле и ни о чем не спрашиваю… Ни отца, ни мать… О сыне забочусь как могу… Жениться мне не хочется… Может быть, вам покажется удивительным, как я могу так жить. Может быть, вы удивитесь, что мне даже не хочется узнать правду. Но для чего? Если бы жива была Жофка, мне было бы важно, что в том письме правда, а что — нет. Но теперь… Мне нет необходимости знать правду обо всем об этом… Пусть стыдно будет тем, кто знает правду… Они свое получили!

Г о в о р и т  Ю л о,  о т е ц  И в а н а.

Я человек простой, много о себе не думаю. Когда мне хочется пить, я пью, когда голоден, я ем. Тело и душа знают, чего им требуется, и мне подскажут. Этим я и руководствуюсь, прочее меня не занимает… И на что? Вот я весь с головы до пят, снаружи и изнутри… Некоторые стараются казаться лучше перед соседями, и им даже не смешно их поведение. Когда мы еще жили в городе в доходном доме, некоторые соседи по три-четыре раза в день стучали по столу, пусть все вокруг думают, что они отбивают бифштексы… Как-то и я разозлился и стал колотить по пустой доске целых десять дней утром и вечером, но мне-то было смешно, да еще как!

Знаете, тут все думают обо мне, что я пьяница, не говоря уже о моей жене и сыне… Есть такие даже, что при встрече жалеют меня, уговаривают перестать пить, не губить здоровье и совесть… Про здоровье я и сам хорошо знаю… У меня уж кое-когда и почки болят, и повышенная кислотность… И изжога меня мучит, точно ножом режет после каждой выпивки… Вот как с моим здоровьем… Но мне говорят еще, что я себе водкой порчу жизнь… Это, конечно, можно допустить, хотя только допустить… У меня, однако, другое мнение… Что пьяная, что трезвая жизнь — все равно. В жизни ничего не испортишь, ничего не исправишь… Жизнь, по-моему мнению, — это жизнь. Что тут мудрствовать лукаво, дело-то известное… Пока ты жив — живи, помрешь, жить больше не будешь… Жизнь испортить может только смерть, ничто другое не повредит ей… Да это все пустяки… Пусть говорят, что я пьянством порчу себе жизнь и здоровье… Пусть говорят, это вполне естественно… Но что злит меня, огорчает — это глупые слова, что водка уничтожила или еще уничтожит мою совесть… Что же она такое, эта совесть? Пальто, которое можно испачкать? Или жаркое, которое может подгореть? И жена кричит, стоит мне выпить: нет у тебя совести! Кричит, что нет у меня совести, будто она знает, что это такое… И я ее спросил, и она готова была ответить, но замолчала и молчит до сих пор… Таковы те, кто кричит о совести… Кричат, а сами не знают о чем… А если не знают они, что такое совесть, как же могут они знать, что ее можно потерять от выпивки? Это мне не понятно… Я, честно признаться, и сам не знаю, что такое совесть, но по крайней мере я не кричу… Я никогда не высказываюсь о том, чего сам не знаю…

Но я, конечно, понимаю, в чем дело. Всем безразлично мое здоровье, пусть не врут. Всем им это безразлично — высохнет у меня мозг или нет… Этим негодяям нужно другое… Они бы рады потешить себя чем-нибудь дурным, грязным в моей жизни — это они называют потерей совести!.. Они хотят доказать, что я безнравственно живу… Но это не так, поверьте; я, скорее, стараюсь помешать всему безнравственному, обороняюсь от него, преодолеваю, пусть даже мне придется отыскивать проявления безнравственности, чтобы им противостоять…

Конечно, те, кто наслышался обо мне, не поверят, что я говорю правду… Но даю честное слово, все эти слухи обо мне сильно преувеличены. Ведь характер у меня тихий, мирный. Когда я трезв, я скорее печален, чем весел; я не любитель поговорить — кое-кому я этим мешаю, а кое-кого и раздражаю… Но и когда выпью, я держу себя в руках… Многие, когда выпьют, дерутся, ругаются и творят всякие безобразия. За одну пьянку столько глупостей наделают, что потом целых две недели голова болит… А я не таков! Я не дерусь, не ссорюсь, никого не обижаю. Единственное, что я делаю непривычное, — это много разговариваю, как вот теперь… Но что в этом такого? Какой я кому наношу урон?

Могу представить, что вам про меня наговорили… Мне, конечно, дела до этого нет, пусть черт с ними всеми знается, но если бы послушать меня — и я кое-что мог бы порассказать… Я не собираюсь защищаться, но объяснить кое-что я должен… Все следят за мной, ходят по пятам, а потом сплетничают…

Вот моя жена Зуза, например… Она-то уж точно раззвонила по всему свету, как застала меня в постели с бедняжкой Жофкой… Но разве она может говорить об этом? Разве знает она, как все было, с чего началось, как вообще дело до этого дошло? Ничего она, ведьма, не знает! А разговору на семь деревень хватит…