Физиология духа. Роман в письмах

Цитрамона мне, пенталгина, доктора Юнга сюда с профессорами Ференчи и Салливаном — и пусть они снимут мою головную боль!..

Устал от того, что ломаешь голову, напрягаешь душу, вертишь-вертишь “проблемку” (как там, кстати, поживает Р. с его вечным, еще только входя, а уже блестя глазами: “Ну что, проспорим темку?”) — а у самого то и дело просверкивает: ты его хочешь вылечить, а он едва ли не лучше видит тебя, чем ты его, едва ли меньше тебя в с е понимает, аутист несчастный, ханурик с пришлепывающими губами. Если он все это, все вот это, продумал, прочувствовал за взрослых мужчину и женщину — как я буду склонять его к тому, что все это — порождения больной психики и, будь добр теперь с моей чуткой помощью от этого медленно, но верно избавляться? Как, когда я с его помощью в некоторые из этих окошек в с в о ю жизнь чуть ли не впервые заглянул, то есть я еще только набрел на них (он за меня набрел! да, о чем это... иногда мне кажется, что он — младший я, мое порождение, чуть ли не мой и.., а вовсе не их, что все это, вплоть до “письма” — плод моего... но когда кажется, тогда крестятся, не напрасно на нашего брата думают, что мы сами первые психи и есть, обо всех не скажу, но человек по призванию в нашем деле, ты же согласна, и должен быть профессиональным душевнобольным, так сказать, широкого спектра — иначе как возможна настройка на волну больного?), — а уже буду решать, болезнь это или не болезнь? Просто по долгу службы. Ахинея.

Это если он “из себя” написал. А если — хотя бы частично — не “из себя”... тогда остаются и вправду только некие “голоса”, неизвестно чьи, но не его внутренний, и они... откуда? А?

Но и уходя от всякой такой мистики... по чести сказать, то, что ты ему возражаешь, — и то, на что ты ему возражаешь... и то, что он отвечает в письме ко мне на твои возражения... пойми меня правильно. Разве не то же самое говорил тебе тогда и я? не в том же ли была и моя боль? только он выразил все это лучше, полнее... он (или “голос”) сказал все за меня, вместо меня, от меня — тогдашней тебе, но, пожалуй, и от сегодняшнего, от всегдашнего “него” — всегдашней “ей”, — как же я буду его лечить от того, от чего сам... Нет, сам я вылечился, вылечился, я здоров, здоров. Это должно быть так, и так оно и будет, так оно и есть.

Но вот какой бы я задал — совсем не от лица вчерашнего себя — вопрос.

К. (авторы “письма”, как угодно) говорит о чувстве в связи с его свойством проходить. Из чего выводит фундаментальную неподлинность, поддельность любовного влечения. Ты же в ответ говоришь, что возникающее скоропреходящее, если пустить его на самотек, чувство есть залог и предвестие любви непреходящей, если, творчески работая, развить это онтическое (говоря по-хайдеггеровски) чувство — до любви как онтологического, бытийственного, так сказать, начала, лежащего в основе отношения между всем живым.

А вот возьму и выверну ваши рассуждения наизнанку. Именно: есть ситуация, обратная взятой вами: когда любовное чувство упорно не проходит — а надо, чтобы оно прошло, поскольку именно в его непроходящести (скажем, когда тебе не отвечают взаимностью, или ты просто не имеешь право на это чувство, ну, любишь жену своего друга, мужа своей подруги) — источник жизненного несчастья. Болезни. Само существование такой ситуации (не столь уж редкой) удостоверяет, что авторы письма (или сам К.) в своих рассуждениях говорят как о единственной лишь об одной ситуации из нескольких возможных. Тогда — если по К. скоропроходящесть есть указание на фиктивность любовного чувства — является ли здесь, наоборот, то, что оно не проходит, критерием ее подлинности? Или нет?

Я лично считаю... там, в пресловутом письме, сказано не только, что влюбленность от любви отличается скоропреходящестью, но что она только этим от нее и отличается. Так вот я считаю, и то, и другое сомнительно. И влюбленность может долго не проходить, развившись мимо любви в поддельную, подменную хроническую страсть, болезнь, разновидность алкоголизма. Поэтому их и надо различить — и влюбленность, не считаясь с ее стажем, изгнать, вытеснить из себя, а любви не препятствовать. Различить же то и другое качественно как раз можно. Я лично предлагаю различать их просто, на ощупь: влюбленность сначала ударяет в голову и оттуда завладевает сердцем. Когда мы думаем о человеке, в которого страстно влюблены, стремление к нему сначала словно распирает мозг — и струится вниз, в душу. Чувство же к любимому не в шальной голове, а в тихом сердце берет начало — и нисходит под диафрагму, в живот, выдыхающий жизнь. В первом случае — опьянение, иногда пьяный угар, лихорадка. Во втором — ровное тепло. Влюбленность в известных обстоятельствах сопровождается чувством вины или неправомочности и нуждается в разрешении, “отмене запрета по совести”. Любовь ни о чем подобном не ведает, она всегда в своем праве — и даже не догадывается по простоте своей, что она в каком-то “праве”.

А ты — как рассудишь? Это уже камешек в твой огород — почему ты не предложила К. рассмотреть и такую ситуацию, хотя бы в качестве поправки к его одноаспектной “интуиции любви”? И кстати, я и сам просил бы твоего совета — я знаю один такой “случай первого рода”. Хотелось бы знать — что делать конкретно? Если нужно как можно скорее изжить деформирующее личность чувство, а — ни в какую? Нужно ли в этом случае довериться жизни, как учил всех здоровых один великий душевнобольной, просто жить и ждать, — или, если все разумные сроки ожидания уже вышли, а чувство все не проходит, становясь все более деструктивным, такое доверие жизни может привести только к... как звали этого тургеневского героя, который совсем “раскис” и пропал из-за женщины? В этом случае — не применить ли все же какое-нибудь сильнодействующее лекарство, чтобы как-то вывести это чувство за скобки? Понятно, что натуральнее и быстрее всего страсть можно вытеснить только другой страстью. Но не по заказу же. Да и из огня в полымя... Нет ли другого клина, выбивающего клин?

Но все это в сторону. Вернусь к предмету разговора. В отличие от К., я не вижу ничего плохого в том, чтобы соединить христианство и дзен, и готов приплюсовать любого Гурджиева — лишь бы “вытащило” больного; но, как и он, не верю, что, в случае ли с К., или только что описанном случае, — нас радикально вытащит и “вставит” искомая тобой горизонталь.

Еще когда, помнишь... словом, когда еще мы о чем-то спорили... тогда еще ты утверждала, что западное сексуальное воспитание, со всеми его минусами стоящее на фундаменте душевного здоровья и уважения к свободе другого, все же лучше нашего дворового “просвещения”, а затем, по мере взросления, поляризованного, возвышенно—подзаборного “идеала Мадонны” и “идеала содома” в одном флаконе, прежде всего невротичного и этой патологической подростковой поляризованностью души пропитывающего “свободный союз” или “венчанный брак” — все, к чему прикасается. Ты еще тогда тяготела к горизонтальной поведенческой доминанте. Говоря, что вот и Америка, формально (и искренне) оставаясь христианской, вертикально-ценностной страной, по существу, шаг за шагом незаметно (и правильно) замещает вертикаль горизонталью. Нет высоких и низких материй. Есть только правильное и неправильное поведение, ведущее соответственно к счастью и несчастью.

А я тогда еще, соглашаясь с тобой, сомневался в своем же согласии. Так и по сей день.

Ты стопроцентно права — кому, если не нам, знать, каким самоубийственным ужасом оборачивается в действительности, по всем клиникам страны, это “высокое” понимание любви с удивительнейшим свинством пополам.

Мне и возразить-то нечего. И все равно — я подписываюсь под словами “письма”: неизвестно почему, но человеческая сексуальность двузначна, эта двузначность может быть упразднена (сколько действительных вещей на нашей памяти были упразднены терпеливой работой по их ликвидации как исторические предрассудки), но она е с т ь, и в этой прекрасно-безобразной двузначности “все дело”. Добавлю: для меня тот, кто выдержал высоковольтное напряжение этой полярности, кого оно пережгло, кто пережил эту полярность в себе до ее смерти-преображения в нем, — тот и человек; тот же, кто, плюнув, ее отверг и заменил безопасным сексом — скотина, с человеческой изобретательностью защищающаяся от последствий собственного скотства. Можно спокойно относиться к этому (скотство лучше зверства, ласковый теленок, как известно... и все такое), можно, будучи в своем уме и сообразовавшись со статистикой абортов, душевных болезней, убийств и самоубийств, относиться к нему как к наименьшему из зол, — но, прости, поверить, что на скотстве может возрасти что-то одухотворенное и подлинное, поверить в такое “одухотворение горизонтали” я бессилен. Просто не хватает воображения.