Я возвращаюсь за тобой

Теперь мне по-настоящему страшно. Нигде нет и следа любви или симпатии. Во время падения я замечаю нескольких людей. Томми, сына наших соседей, которого в возрасте четырех лет сбил грузовик, когда он катался на велосипеде. Фриду, мать моей матери, умершую от рака легких. Мистера Роджерса, одного из моих бывших преподавателей, который бросился под поезд после того, как от него ушла жена. Томми проплывает передо мной со своим красным трехколесным велосипедом и, прежде чем исчезнуть, делает мне какой-то знак. Фрида, которая меня всегда ненавидела, выдыхает мне прямо в лицо дым своей сигареты, а, мистер Роджерс, одетый в костюм железнодорожника, сидит верхом на паровозе, похожем на игрушечный.

Чем ниже я падаю, тем вокруг темнее и тем труднее дышать. Я тону в плотных серых облаках, которые обволакивают меня до такой степени, что я начинаю задыхаться. Я знаю, что в конце падения меня проглотит какая-то пасть, и это будет конец. Мне страшно настолько, что я начинаю плакать, я кричу, как ребенок. Я кричу и кричу, но никто мне не отвечает.

И тут на краю тумана я вдруг замечаю его — это Итан, мой отец, такой, каким я увидела его сегодня утром. Тот же черный пуловер, та же кожаная куртка, тот же вид усталого героя. Я не понимаю, что он там делает, но он, похоже, не удивлен, что видит меня. Напротив, я понимаю, что он стоит в той самой точке невозврата.

— Джесси, Джесси!

Я пролетаю мимо него очень быстро.

— Папа, мне страшно! Я боюсь!

Я протягиваю ему руку, но он не хватает ее.

— Пойдем со мной, папа! Я боюсь!

— Я… я не могу, Джесси.

— Почему?

— Если я пойду с тобой, все будет кончено.

— Проводи меня, я тебя умоляю!

Теперь он тоже плачет.

— Если я вернусь, Джесси, возможно, у тебя будет шанс.

Но я не понимаю, что это значит. Шанс для чего?

— Мне так страшно, папа!

Я вижу, что он колеблется, что он чувствует мой ужас.

— Если мне позволят вернуться, у меня будет еще шанс спасти тебя, а если нет — мы оба умрем.

Я ничего не понимаю. Во всяком случае, нет больше времени говорить. Я углубляюсь в густой туман, который обжигает и ранит меня. Мне так страшно и так плохо, что я почти сожалею о том, что не стала возвращаться, когда у меня был выбор. Даже без рук и без ног. Даже в состоянии овоща.

— Обещаю тебе, что ты будешь жить, Джесси! — кричит он мне.

Это последние слова моего отца, и я не понимаю, зачем он мне это говорит.

Потому что я точно знаю,

что все кончено.

Манхэттен

Больница Сент-Джуд

21 ч 55 мин

Джимми толкнул дверь палаты.

Джесси лежала с закрытыми глазами в полутьме палаты, выкрашенной в холодные тона. Из-под бледно-розового одеяла виднелось только мраморного цвета лицо с синюшными губами и часть белой груди. Рядом с кроватью отныне бесполезная капельница, немой электрокардиограф, не работающий аппарат искусственного дыхания. На кафельном полу — следы крови, которые еще не отмыли, халат и перчатки хирурга, брошенные в бешенстве, со следами проигранного сражения.

Джимми пододвинул стул к постели своего ребенка. Он сидел у ее изголовья, пытаясь сдержать отчаяние. Затем положил голову на живот своей дочери и тихо заплакал.

В тот вечер его нить оборвалась. В бою, в котором он противостоял Карме, Судьба только что одержала победу.

Манхэттен

Больница Сент-Джуд

22 ч 05 мин

Итан толкнул металлическую дверь, выходившую на террасу на крыше больницы, там, где приземлялись вертолеты со срочными пациентами и при доставке органов. Место было вылизано ветром и господствовало над Ист-Ривер. Доктор Шино Мицуки стоял у вентиляционного отверстия, а его потерянный взгляд блуждал где-то очень далеко от огней города.

— И что, вам не хватает мужества признать, что ничего не вышло? — спросил Итан, направляясь к нему.

Врач остался бесстрастным. Итан снова спросил:

— Это не очень хорошо для вашей кармы — смерть девушки, это должно отбросить вас на несколько циклов назад, не так ли?

— Я сделал все, что было в моих силах, — ответил азиат.

— Все так говорят.

Итан достал сигарету и стал искать зажигалку. Он перерыл все карманы, но они были пусты. Должно быть, потерял ее во время драки на паркинге.

Он взглядом спросил у Мицуки, но тот покачал головой:

— Я не курю.

— Естественно, вы же — святой. Буддистский монах.

Азиат хранил непроницаемый вид. Итан не отставал:

— Ни сигарет, ни алкоголя, ни холестерина…

Подавленный горем и чувством вины за смерть Джесси, он нуждался в том, чтобы излить свой гнев на кого-то.

— Никакого риска, никакой грусти, никакой горячности, никакой страсти, никакой жизни! Только маленькое убогое существование, ваш дурацкий дзен и предписания, запеченные в fortune cookies. [57]

— Всегда этот гнев… — с сожалением проговорил Мицуки.

— Я научу тебя одной вещи, Сиддхартха: вопреки тому, во что ты веришь, гнев — это жизнь.

— Однако я надеюсь, что однажды вы обретете мир.

— Но я не хочу твоего мира, мой дорогой старичок. Я всегда буду воевать, потому что жизнь — это бой, а если ты останавливаешься в бою, это значит, что ты умер.

Какое-то время мужчины словно мерили друг друга взглядами, потом Итан отвернулся и грустно посмотрел на небо. Там не было видно ни звезд, ни луны, но можно было догадаться, что они где-то за облаками. Он спросил себя, где сейчас Джесси. Существует ли иной мир, какая-то иная, несоизмеримая и удивительная реальность за ледяной стеной смерти?

Ты говоришь, что ничего нет. Только ночь, холод и небытие.

Словно он мог читать чужие мысли, Шино Мицуки заметил:

— Кто может быть столь высокомерен, чтобы претендовать на то, что он знает, что действительно происходит после смерти?

Итан поймал его на слове:

— А для вас — что… что там?

— Даже специалисту, склонному к рационализму, немыслимо допустить, что реальность останавливается на том, что доступно пониманию.

— Ага, по сути, вы об этом ничего не знаете.

— Единственное, что я знаю, так это то, что в отсутствие доказательств или уверенности остается свобода выбирать, во что мы хотим верить. И я уже сделал выбор между светом и небытием.

Ветер задул еще сильнее. Внезапный шквал поднял облако пыли и вынудил обоих закрыть лица. Итан раздавил сигарету, которую даже не зажег, и покинул плоскую крышу, оставив врача предаваться размышлениям в одиночестве.

В лифте, который доставил его на цокольный этаж, он оказался лицом к лицу с Клэр Джулиани, молодым интерном, которая сообщила о смерти Джесси. В кабине они не обменялись ни словом. Только взглядами, которые говорили больше, чем все слова на свете. Она понимала его скорбь, он понимал ее переутомление.

Когда дверь открылась, Клэр посмотрела на него с нежностью, проводив взглядом до выхода. Какое-то время она сомневалась, не последовать ли за ним, не обратиться ли к нему. Даже если он не в лучшей форме, во взгляде у этого типа было что-то необъяснимое, что наводило на мысль, что слабость могла бы стать силой. В итоге она не решилась его окликнуть. Цепляться за плохих парней и проходить мимо хороших — так уж повелось у нее в жизни.

Автоматические двери пропустили Итана как раз в тот момент, когда перед входом остановилась «Скорая помощь». Был уже поздний вечер, и первые жертвы Хэллоуина начинали стекаться к больнице. Дверь машины открылась, чтобы выгрузить пару носилок: на одних — готская принцесса в реанимационной маске, на других — Фредди Крюгер с животом, залитым кровью.