Мужчины своих женщин

— Ну вот, а говорили — не боитесь, — печально заключила Виола, снова тяжко затягиваясь дымом.

Она слепыми бельмами смотрела на дорогу. Я ехал медленно.

Надо было что-то делать, куда-то везти ее, но не хотелось в третий раз спрашивать об одном и том же.

— В детстве я была такая хорошенькая, — неожиданно сказала Виола. — Просто ангелочек. Все на меня не нарадовались — беленькая, чистенькая… А когда мне исполнилось тринадцать лет, перестала быть ангелочком. Однажды в автобусе какая-то бабуля мне говорит: «Уступи место, внучка». А я говорю: «Не могу, бабушка, ноги у меня больные». Зачем так сказала, сама до сих пор не знаю. Словно внушил кто, в ухо нашептал. И когда моя остановка была, так весело вскочила и выпорхнула из автобуса, помахав напоследок бабке. Та только головой покачала да вздохнула. И вслед мне шепнула что-то. Смешно!.. Потом у меня начали сохнуть ноги, и волосы из светлых стали черными.

Виола смотрела на меня. По ее спокойному лицу струились слезы.

— Ведь я была такая хорошая, — сказала она.

— Что ж теперь поделать, — сказал я, протягивая ей носовой платок.

— Вы в самом деле думаете, что его утопила я?

— Не знаю. Может быть. Скорее всего, нет.

— Так вот, это я его утопила. Он мне надоел.

Я пожал плечами и прибавил газу.

— Он больше не интересовал меня, только мешал.

— Обязательно было убивать?

— Да он не отстал бы. В общем-то, он был неплохой человек, но… никакой. Мне с ним просто было удобно некоторое время.

— Понятно.

Она вышвырнула окурок в окно и назвала адрес. Я кивнул. Мы как раз и ехали в том направлении.

— Скоро зима, — сказал я, глядя на опавшие листья. — Что вы обычно делаете зимой?

— Много сплю и смотрю телевизор. Целых семь месяцев. Но зима когда-нибудь все равно кончается.

— А сколько вам лет?

— И не стыдно спрашивать это у женщины?

— Почему-то не стыдно. У вас такое великолепное тело, что будь вам хоть семьдесят…

— Вот чушь… Кстати, у вас нет знакомых, которые хотели бы купить машину? — спросила Виола. — Зимой мне понадобятся деньги.

— Эту? Но ведь она принадлежит Виктору.

— Он переписал ее на меня.

— Понятно. Есть один человек… я его спрошу.

— Спросите, пожалуйста. Я заплачу хорошие комиссионные. Вот мой телефон.

— Договорились.

Она жила в собственном одноэтажном каменном доме на Перекопе. Дом купил ей Витя. Я все больше не понимал, зачем же она решила от него избавиться. Но, видно, в самом деле здорово достал.

Я остановился перед воротами и вопросительно посмотрел на нее.

— Когда я увидела вас вчера… ночью… на палубе… я поняла, что Виктор мне больше не нужен. Вы были так… органичны.

Значит, не зря казалось мне, будто кто-то за мной смотрит!

«Пой, пой, сирена», — подумал я.

— Это была любовь с первого взгляда?

— Нет. Не любовь. Чувство общности. Даже родства…

— И все равно я не виноват в его смерти.

Она выдала мне ключ. Я загнал машину во двор, помог женщине выбраться. Поднял на руки и занес в дом. Потом сходил за коляской.

Обстановка не ахти какая, видно, Виола здесь пока не успела обустроиться. Привезенной мебели еще не найдено место. Легкий беспорядок, дикие, в цветочек, обои на стенах. Извиняли их лишь несколько хороших пейзажей, развешанных в большой комнате.

Я посадил Виолу в ее коляску.

— Ну вот и все. Давайте прощаться.

— Спасибо вам огромное, — сказала она. — Может быть, выпьете чаю или кофе? Или водки?

— Только не это, — я помотал головой. — С утра — ни-ни.

— Как хотите. Ну что, мы договорились насчет машины?

— Да, я все помню.

— Даже если ничего не получится, загляните ко мне как-нибудь. Я почти всегда дома.

— Постараюсь.

— Сейчас вы этого не хотите… точнее, боитесь, я знаю. Потому что сейчас осень, и чувства притуплены. Глухая пора листопада…

Я вздрогнул. Она что, в самом деле умеет мысли читать?

— …но весной вы вспомните обо мне. Я буду ждать. А теперь прощайте.

— Счастливо вам перезимовать, — сказал я и собрался идти, очень довольный тем, что сумел устоять перед чарами сирены. Хотя и чувствовал где-то глубоко внутри себя сожаление. Как сладко было бы рухнуть в эту пропасть… Нет, лучше не думать.

— Одну минуту, — сказала Виола. — Вы позволите поцеловать вас? В знак благодарности.

— Я ничего особенного пока не сделал, — сказал я, но все же вернулся и склонился над ней. Что такого, от меня не убудет.

Припала к моим губам и долго не могла оторваться. От ее волос исходил слабый, но отчетливый запах сирени. Приятные духи, сразу вспоминается весна, май… Я сделал попытку уйти, но она не отпускала. Обвила шею руками. Ну уж нет. Хотел выпрямиться, чтобы прекратить это безобразие, которое заходило все дальше и дальше. И тогда она укусила меня за нижнюю губу. И яд хлынул в мою кровь.

Вскрикнув от внезапной боли, я отскочил в сторону и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Зачем это?

Она сидела спокойная и невозмутимая.

— Теперь не уйдешь.

— Что это значит?!

Меня вдруг накрыло удушающей, давящей волной страха.

— Ее убили именно в тот день, когда вы приехали и уединились с ней в доме на улице Декабристов, — рубил сплеча следователь. — И больше соседи никого не видели. Не видели, чтобы вы уходили, не видели, чтобы пришел кто-то другой. В доме остались ваши отпечатки пальцев. Так кого же прикажете мне подозревать?

— Вы говорите, что ее изнасиловали. Почему не взяты образцы спермы, крови… я не помню, как там это называется… сравните их с моими, и вы сразу поймете, что я здесь ни при чем!

Следователь осекся, как будто я задал ему каверзнейший вопрос. Подумаешь, бином Ньютона! Господи, да почему же сразу этого не сделали?!

— И потом, откуда в милиции взялись мои отпечатки пальцев? — Я решил наступать, развивать успех. — Не помню, чтобы у меня их кто-то снимал! Нет ли здесь ошибки? Или подлога?

— В милиции отпечатков не было, — согласился следователь. — Но в связи с особой тяжестью преступления мы проверяли эти отпечатки по всем картотекам. Ваши «пальчики» нам прислали из архивов Министерства обороны. Когда вы проходили срочную службу в Польской Народной Республике в Северной группе войск, был ограблен полковой магазин…

— А, помню, — сказал я. — Отпечатки брали у всех, кто оставался в части, в то время как полк две недели жил на полигоне. А я ремонтировал казарму. Вот угораздило же… Не грабил я ваш магазин и не убивал никого!

— Теснее, тесней прижимайся, а то не будет смотреться, — кричал я, сжимая мерзнущими пальцами фотоаппарат. — Да обними ее рукой за это самое место, не бойся!

— Понял тебя, — с готовностью ответил Стас. Он посунулся ближе к волейболистке и обнял ее каменно-твердые ягодицы. Женщина не возражала, она вообще стояла без всякого движения, вернее, застыв в движении — прыжке с мячом, слегка оторвавшись от земли. Практически висела в воздухе. Сверху на нее падали тяжелые водяные струи, особенно холодные в этот непогожий сентябрьский день. Вдобавок шел моросящий дождь. Так что Стас, забравшийся в фонтан, рисковал заработать себе воспаление легких или менингит. Он уже насквозь промок. А статуя, конечно, ничем не рисковала, ей даже Стасовы домогательства были глубоко безразличны.

«Редко где встретишь более холодную во всех отношениях женщину, — подумал я. — Хотя… иногда попадаются».

Прицелился и сделал очередной снимок. Вроде бы должно получиться неплохо. Стас жадно приник губами к тугой женской груди, прикрытой лишь легкой гранитной маечкой. С его длинных волос падали капли, глаза он слегка прищурил, чтобы не ослепнуть от водяной пыли.

— Ну как? — крикнул сквозь колкие брызги и шум падающих струй. — Получилось?

— Да, все нормально. Вылезай!

— Точно получилось?

— Да вылезай быстрее, я на тебя уже смотреть не могу!

Стас прыгнул с постамента в мелкий бассейн, всколыхнув воду, и побрел к берегу. Желто-красная листва, плававшая сверху, раздвигалась перед ним, как тонкий лед перед атомоходом. Если б не синие губы, широкая улыбка Стаса выглядела бы вполне уместно.