Мужчины своих женщин

Алексей Серов

Мужчины своих женщин

ОГОНЬ И ДВЕРЬ

Герои Алексея Серова с головой погружены в ежедневную жизнь и двигаются в этой среде медленно, с трудом преодолевая мощное сопротивление обстоятельств — всякий раз новых. Вот юноша, пропадающий от одиночества среди своих книг. Он хочет разорвать путы невезения, познакомиться с девушкой — но вместо этого попадает в ловушку времени: счастье только пригрезилось ему… Вот молодой рабочий, жалеющий пьяницу-отца, но вынужденный избивать его. Вот «самурай из русской провинции», заступившийся за женщину и получивший в итоге удар заточкой в живот. Вот старик, помешавшийся на собственном здоровье — потеряв опостылевшую жену, он и сам вскоре умирает. Вязкое месиво бытовых проблем застит глаза героям Серова; упертые, несговорчивые, они «гнут свою линию», опускаясь порой на самое дно — и о каждом из них можно сказать слова, которые автор в своей повести «Злоба ночи» говорит о ребенке: «Маленький человек начал познавать мир, несущими опорами которого были неуверенность и страдание. Нужно было учиться терпеть и преодолевать все это собственной жизнью, добиваясь счастья».

Эти персонажи всем нам хорошо известны: мы живем с ними и среди них, находим в них черты своих родственников, знакомых или даже свои собственные. Миг узнавания радостен — и вот мы уже начинаем доверять молодому писателю, точно воспроизводящему не только черты наших соседей по земле, но и приметы времени и места: это Россия, это провинциальный город, всего лишь век тому назад ставший индустриальным центром, а на дворе — туманный рассвет третьего тысячелетия от Рождества Христова. Судя по всему, рисовать портреты своих героев, описывать их злоключения не составляет для автора особого труда — он ведь тоже живет здесь и сейчас, не выпадая ни из своей эпохи, ни из своего народа.

Но, похоже, Алексей Серов взялся за перо совсем не для того, чтобы просто воссоздавать на бумаге окружающую жизнь — его пристальный взгляд устремлен глубже. Писателя интересуют, прежде всего, ценностные ориентиры, психологическая мотивация людских поступков. Читая его рассказы и повести, мы не только воочию видим живых мужчин и женщин, наших современников, но и явственно ощущаем авторское отношение к ним, чувствуем, с кем заодно выступает сам писатель. В этом ощущении — ключ к тайне его творчества, к авторскому «я».

Упрямые, ершистые, не боящиеся конфликтовать с окружающим миром персонажи Серова движутся сквозь жизнь, пытаясь устроить ее на тех началах, которые кажутся им правильными. Главное из этих начал — справедливость, с которой тесно связано характерное для героев обостренное чувство собственного достоинства. Даже в самых тяжелых и неприятных обстоятельствах нельзя потерять это чувство, иначе вся жизнь пойдет насмарку. При этом ни суд, ни тюрьма, ни угроза жизни не способны остановить героев Серова: зло, как они считаю-! должно быть наказано — и непременно с их участием. Именно поэтому отец заболевшей девочки из повести «Злоба ночи» готов чуть ли не драться с доктором, который своим поведением оскорбляет приехавшую в больницу семью, поэтому Вера Силантьева из рассказа «Месть женщины» идет на похитителя ее добра с вилами наперевес, а пенсионер из рассказа «Упертый» заявляется на квартиру к обидевшему его милиционеру с боевой гранатой.

Прощение, жалость? Да, многим из положительных персонажей писателя присуще и это, исконно русское качество — жалость ко всему живому, особенно к тем, кто страдает. Но если кто-то страдает безвинно — жалость тут же переходит в гнев, и тогда держись, обидчик! Общепринятые правила и приличия летят в сторону — и героиня рассказа «Юшки наяды», садистски вымещающая на любящем ее мужчине свою злобу на мир, получает за все сполна.

И все же, как быть с прощением? Конфликтуют ли мужчины и женщины, созданные воображением и пером Алексея Серова, сами с собой, сомневаются ли они в своем праве судить и рядить, давать миру и другим людям однозначные оценки? Очень симптоматична в этом плане концовка рассказа «Крест». Напряженные отношения с родственниками и любимой женщиной, тугой узел проблем давят на психику героя — и он ищет во тьме своей жизни некий путеводный огонек, надежду на спасение. Эти поиски приводят его в некое здание, стоящее на берегу реки.

«Здание упиралось в небо островерхим куполом, и такие же купола, поменьше и пониже, располагались вокруг главного. А на нем, прочно укорененный, затмевая собою звезды, рассекал ночное небо огромный тяжелый крест. Он плыл через облака, суровый и непоколебимый на холодном ветру.

Огонь горел, и дверь была открыта».

Эта концовка говорит о многом. Да, дверь в храм, на куполе которого водружен крест, и поныне открыта для каждого, а выстраданные за два тысячелетия христианства идеи вознесены высоко над нами — они и впрямь плывут через облака. Терпя и преодолевая неуверенность и страдание нашего ежедневного бытия, мы ищем помощи и надежды — а они рядом с нами. Для того, чтобы вновь и вновь находить в себе силы нести вперед крест своей земной судьбы, нужно просто почаще освобождать свой взгляд от пут обыденной жизни и поднимать глаза к небу.

Евгений ЧЕКАНОВ,

член Союза писателей России

ПРОРЫВ

Затянувшаяся осень медленно превращалась в зиму. По утрам у него даже в постели, под теплым ватным одеялом мерзли ноги. Кровь — медленная, стариковская — не грела ничуть. Странно, у двадцатилетнего парня…

Поэтому он и не любил зиму. Вообще холод. А уже временами шел, валился с неба противный мокрый снег.

Прогноз на ближайшие дни передавали неутешительный. «Дальнейшее понижение температуры, осадки, порывистый северный ветер.» Каждое утро, уходя на работу чуть свет, он слышал по радио одни и те же чеканные, убийственные формулировки. Становилось все темнее и холоднее. Становилось невыносимо.

Приближалась депрессия, и он не мог ничего поделать с этим.

В прошлом году, в предзимье, он едва не решился на радикальные меры против тоски. До сих пор в его мозгу с фотографической точностью мерцало увиденное тогда: тридцать таблеток снотворного, лежащих на дне большой пивной кружки… В каком-то старом фильме о гражданской войне люди вместо сахара клали в чай таблетки сахарина. То, что происходило с ним в прошлом году, было очень похоже на все это и внешне, и по настроению: та же безысходность, отчаяние, холод… Однако выпить адскую смесь тогда он не смог — таблетки не растворились, а глотать их с детства не научился, всегда разжевывал. Ладно еще одну-две, но не тридцать же!

И вот затменье надвигалось вновь.

Нет, не сейчас. Не сегодня. Позже. Пока еще терпение есть. Еще можно успеть прочитать хорошие книги, которых теперь так много.

Книги держали его. Они заменяли ему все — женщин, друзей, наркотики. Он не умел писать книги, но очень хорошо умел их читать.

Впрочем, у него никогда и не было ни нормальных женщин, ни друзей, ни наркотиков. Почему? Он не знал. Может быть, именно поэтому с наступлением зимы чувство безысходности в нем усиливалось, подталкивая к необратимым действиям?

До сих пор он держался, но слишком многое зависело от погоды. А та портилась.

Лучше всего бывало, конечно, летом. Летом можно идти куда хочешь, не думая об одежде и еде. Можно плавать в реке, жечь костры по ночам, бесконечно смотреть на звезды. Сдувать с плеч легкий тополиный пух. Мечтать о том, что когда-нибудь шутливо сдуешь пушинку с чьего-то хрупкого плеча рядом…

Нет, о лете больно вспоминать. И не нужно. Сейчас глубочайшая осень.

События замкнулись в кольцо. Он чувствовал, как в мозгу воздвигаются мягкие, но упругие преграды для мыслей; не помнил даже, когда в последний раз делал запись в дневнике. Вокруг не происходило ничего достойного. Совсем ничего. Он ясно понимал безнадежность своего положения.