Кинокава

– Фумио, у тебя есть наряд для похорон? – забеспокоилась Утаэ, как только приехала. Младшая сестра Фумио вышла замуж и жила в Осаке.

– Нет. Попрошу у кого-нибудь.

– Но найти женщину твоих габаритов будет трудно.

– Прекрати ворчать. Отец мертв, вот что важно, а вовсе не то, в чем идти на похороны.

С этими словами Фумио ловко пробралась через толпу посетителей и исчезла из виду. Она недавно вернулась из-за границы и плохо разбиралась в традиционной кухне. К тому же премудростями ведения домашнего хозяйства она вообще никогда не интересовалась, так что на самом деле проку от нее было мало. Утаэ уже собралась было позвать сестру и попросить, чтобы она не путалась под ногами, но Косаку остановил племянницу:

– Не трогай ее. Каждый по-своему выражает свое горе.

На следующий день труп доставили из Токио в Вакаяму в похоронном вагоне поезда. Людей, пришедших поглядеть на гроб, настолько поразила бледность Ханы, которая шла за телом мужа, что они даже не смогли выразить ей соболезнования. Но Хана вежливо кивала каждому, кого узнавала.

Гроб привезли в особняк, и поздно ночью прошла семейная поминальная служба. Официальные похороны по буддийскому обряду должны были состояться через три дня.

– Что-нибудь решили насчет одежды для Фумио? – спросила Хана Утаэ.

Старшая дочь Матани носилась по дому в черном шерстяном костюме; узкая юбка растянулась на бедрах и коленях из-за того, что приходилось постоянно сидеть на татами. Отчасти Фумио была права, заявляя, что любая одежда годится, лишь бы она была черного цвета. Но только отчасти права.

Хана уже три ночи не спала, под глазами появились темные круги. Ее силой заставили лечь в постель, но, когда Фумио пришла проведать мать, той не было в опочивальне.

Фумио открыла дверь пристройки, где спала Ханако.

– В чем дело? – тут же встрепенулась девочка. Сон у нее был чуткий, она просыпалась от любого шороха.

– Прости, милая, – занервничала Фумио. – Ты, случайно, не знаешь, где бабушка?

– Нет, мама.

– Ну и ладно. Поздно уже, спи.

Фумио поспешила выйти из комнаты. Ей очень не хотелось оповещать остальных, но пришлось. Однако Хану никто не видел. Фумио в отчаянии обыскала одну часть дома, Утаэ – другую. Потом Фумио вдруг заметила, что в хранилище горит свет, и тихонько раздвинула фусума. Хана сидела спиной к выходу, склонившись над чем-то.

– Что вы тут делаете, матушка? Мы чуть с ума не сошли, не знали уже, где вас искать!

Фумио заглянула матери через плечо и увидела короб для рукоделия. На коленях Ханы было разложено черное траурное кимоно.

– Это для тебя. Я шов распускаю.

– Я сама, мама! Идите к себе, поспите немного, прошу вас! – В порыве ярости Фумио подняла мать на ноги и вырвала у нее из рук кимоно. До сих пор ей удавалось подавить свое горе, но теперь оно захлестнуло ее с головой, по щекам покатились слезы.

Белая как полотно Хана несколько секунд молча взирала на дочь, потом тихонечко выскользнула из хранилища.

В день кремации небо затянуло тучами. Похоронный комитет возглавил барон Нанаура, службу провел настоятель храма Дайдодзи из My соты. Несколько сотен человек пришли проводить Кэйсаку Матани в последний путь. Гроб потонул в венках из цветов, присланных Тикухэем Накадзимой, главой Сэйюкай, членами правительства и другими уважаемыми людьми. Организации, в деятельности которых Кэйсаку принимал активное участие, тоже прислали цветы. Все эти знаки внимания выставили вдоль дорожки, ведущей от особняка к главным воротам, и по обеим сторонам проезжей части. Улица словно по мановению волшебной палочки превратилась в оранжерею.

Сэйитиро в траурном пиджаке с черной повязкой на рукаве и полосатых брюках чувствовал себя неловко, сидя на полу рядом с матерью в числе близких родственников усопшего. Чуть позади и наискосок скромно восседала его жена Яэко, происходившая из старинного рода Ивадэ. Черное кимоно только подчеркивало ее необычайную красоту и выделяло среди остальных скорбящих. Тем не менее никто не называл новую хозяйку дома Матани «уважаемой госпожой Тёкуи», поскольку муж ее был всего лишь скромным служащим центрального отделения банка «Сумитомо» и жил в Осаке.

Семейство Матани представляли Косаку и его старший сын Эйскэ. Умэ вот уже год была прикована к постели и не смогла прийти на похороны. Сидевший рядом с ними Томокадзу в темно-синем европейском костюме являл собой образчик типичного служащего. В свои двадцать восемь он недавно обручился с дочерью члена парламента из Киото. Утаэ привезла с собой старшего сына – неуправляемого маленького плутишку. И зря. Это решение обернулось для нее настоящей катастрофой, потому что мальчишку нельзя было ни на минуту оставить без присмотра. Утаэ вздохнула и с завистью посмотрела на сына Фумио Кадзухико, который вел себя просто идеально. Через секунду она сообразила, что ее отпрыска уже нет рядом, поднялась и отправилась на его поиски.

На Ханако был купленный накануне матросский костюмчик, на шее по-прежнему красовалась белая повязка. Темные цвета совершенно не шли ей, однако подходящей одежды у нее не обнаружилось, вот и пришлось поспешно ехать в «Такасимая» за готовым нарядом. Худенькая, с длинными руками и ногами, Ханако беспокойно ерзала и все время подтягивала слишком короткие рукава с тремя белыми полосками на манжетах. Ворот костюмчика топорщился, белый бант на груди был словно бельмо на глазу. Смерть деда не произвела на нее особого впечатления, поскольку она слишком редко видела этого не в меру занятого человека.

– Смотри внимательно, Ханако, – шепнула ей Фумио. – Со смертью дедушки закончились эпохи Мэйдзи и Тайсё рода Матани.

Фумио не столько обращалась к дочери, сколько хотела выразить вслух свои мысли. Она чувствовала себя очень неловко в черном шелковом кимоно с гербами и все свое внимание сконцентрировала на отцовской фотографии, стоявшей в затянутой белой материей токонома. Желания говорить какие-то слова пришедшим попрощаться с Кэйсаку у нее не возникало.

Неожиданно Ханако прониклась серьезностью мероприятия и судорожно сглотнула. Всю жизнь ее баловали и оберегали от неприятностей. И вот теперь она впервые оказалась лицом к лицу со смертью, от которой не спрячешься под теплым крылышком матери.

Кроме друзей и знакомых, почтить память покойного пришли многие жители Вакаямы, которые не были напрямую знакомы с Кэйсаку. Стало ясно, что в график похорон уложиться не удастся.

Ханако вдруг поняла, что ей никогда не забыть белесого дымка, который беспрерывно поднимался к потолку, пока настоятель храма монотонно читал сутры. И снова ее связь с семейством Матани растаяла, словно призрачный дымок благовоний. После серьезных событий у этого впечатлительного ребенка почти всегда поднималась температура, и похороны дедушки не стали исключением. На фоне тонзиллита у нее разыгралась тяжелейшая форма пневмонии, и девочка даже не смогла подняться с постели, чтобы поприсутствовать на поминальном обряде сорок девятого дня тюина.

Оправившись от болезни, Ханако обнаружила, что бабушка вернулась обратно в Мусоту. Кроме того, близился день отъезда Харуми на Яву, где их с нетерпением ожидал отец.

– Почему бабушка не приехала проводить нас? – спросила Ханако, когда они поднялись на корабль в Кобэ.

Вопрос дочери застал Фумио врасплох.

– Мы ведь ненадолго разлучаемся, через два года опять приедем в Японию.

– Правда?

– Почему бы тебе не написать бабушке, если ты уже успела по ней соскучиться? Может статься, она ответит тебе, ведь теперь у нее много свободного времени.

Ханако взглянула на мать, стараясь скрыть хитрую улыбку. С того дня девочка начала вести иллюстрированный дневник. В Батавии Фумио собрала все листочки и отправила их матери.

Вернувшись через семнадцать лет отсутствия в Мусоту, Хана прежде всего переделала в особняке Матани под личную гостиную ту самую комнату, в которой давным-давно чернила зубы Ясу. Когда в дом приходили гости, она раздвигала все фу сума, а если человек был близким, непременно показывала ему дневник Ханако.