Семь фантастических историй

И с нежной улыбкой он запечатал письмо.

IV. ПЕЧАЛИ ЮНОЙ ДAMЫ

Когда на другой вечер он подъезжал к гостинице, последней перед Пизой — множество домов, карет и пешеходов, гомон и грохот говорили о близости большого города, — его обогнал фаэтон, и с козел, бросив поводья гостиничному кучеру, соскочил стройный молодой человек в широком черном плаще. Следом вышел старик мажордом, похожий на маскарадного Панталоне. Смеркалось. Первые звезды проступили на синем глубоком небе, повеяло вечерней прохладой. Августа охватило особенное дорожное чувство, составляющее счастье истинного путешественника. За день его оставляли позади и обгоняли всадники на конях и ослах, кареты, телеги, запряженные быками и мулами, и уже ему представлялось, что жизнь устремляется по определенному назначению, а значит, не может его не быть и у самого Августа. Огни, шум, запах дыма, сала и сыра, которыми встретила его гостиница, тешили сердце. Будто самый дух Италии спустился с дальних гор, перебрался через множество рек, чтобы здесь, на площади перед остерией, нежно омыть ему лицо.

Остерия была когда-то приемной роскошного дворца, и Август ступил в большую красивую залу, расписанную фресками. Старик хозяин с двумя слугами сервировал стол подле открытого окна, и все трое углубились в жаркий спор, от которого хозяин оторвался, чтобы приветствовать гостя и заверить его, что все мыслимое будет сделано ради его удовольствия. Но как прикажете быть, когда столько важных господ нежданно-негаданно нагрянет разом? И в заведение, которое так дорожит своей репутацией! Просто голова кругом! Через полчаса прибудет принц Потенциати, да еще с молодым другом, принцем Джованни Гастоно! Эти знают толк в еде и заказали куропаток, а повар возьми да испорти соус. Август спросил, не принц ли Джованни тот юноша, которого он видел только что у подъезда. Нет, не он, сказал старик, это не иначе другой знатный привередник.

Как, неужто милорд и не слыхивал про принца Нино? О, подобного юноши не встретишь нигде, кроме Тоскании. Еще малым ребенком он был так дивно хорош, что с него писали младенца Христа для собора. Где вы он ни появлялся, сразу все очарованы. И он патриот, он истинный сын Тоскании. Честолюбивая мать посылала его ко дворам Вены и Санкт-Петербурга, но он воротился домой, не пожелав разговаривать ни на одном языке, кроме родного, а ведь это язык великих поэтов, милорд! Дворцы его обставлены в духе тосканской старины, оркестр играет только итальянскую музыку, кони скачут в классических скачках, а осенью, когда оканчивается сбор винограда, он устраивает пышные праздники, как в добрые старые времена, — Все танцуют старинные танцы, обнаженные сельские девы выжимают виноградные гроздья, импровизаторы воспевают ночь, Тосканию, любовь и рачительного хозяина…

Перебросив через руку засаленное полотенце, не спуская острых черных глазок со слуг, старик успевал с молодой живостью ума и отменной любезностью занимать чужестранца. А чего стоит тот случай, когда немецкий певец дерзнул выйти в опере Чимаросы «Ballerina Amante» [4] и принц Нино вспрыгнул на сцену, прогнал нахала и сам пропел всю партию от начала и до конца, к восторгу партера? А? Что же до прекрасного пола — и тут обширная физиономия старика буквально вся собралась в одну точку, — милорд ведь и сам, верно, знает: если уж они бросаются мужчине на шею — что прикажете делать? Но и в этом принц Нино показал себя верным сыном Тоскании. Ведь, захоти он только, он бы в два счета женился на эрцгерцогине, да и сама сестра русского царя влюбилась в него до безумия, но он отвечал дивными строками Реди из «Вакха в Тоскании» [5] о том, что «объятия свои побережет для винных вочек родины любезной.» Правда, говорят, что тосканские мужья не так досадуют на его неотразимость, как можно вы представить, ибо женщина, принадлежавшая однажды принцу Нино, никогда уж не снизойдет до другого кавалера, и не одна любвеобильная дама, будучи покинута им, оставалась вперед верна своему мужу и своим воспоминаниям. Жаль, что из-за расточительности и небрежности к земным благам он попал в сети старого принца Потенциати, который дает деньги в рост. Правда, говорят, в последнее время он переменился. Кажется, сам он рассказывал, что в жизни его произошло чудо и заставило поверить в чудеса. Иные думают, что святая королева Матильда из его рода явилась ему во сне и отвратила его помыслы от всего мирского… Но тут один из слуг так грубо нарушил правила сервировки, что старик, как бы в некоем душевном сальто-мортале, оборвал свою речь и набросился на него. Немного погодя он вернулся к Августу, с улыбкой, но в совершенном молчании неся заказанное вино, и тотчас покинул его с глубоким поклоном. Два старика священника сидели над своим вином подле очага, бросавшего отсветы на засаленные сутаны, а правивший фаэтоном юноша задумчиво прихлебывал кофе, который принес ему старый слуга, сидя под картиной, изображавшей явление ангелов Аврааму. Он был строен, хорош, и Август, чувствительный к красоте, и вдобавок угадывая в этих чистых нежных чертах сходство с чертами друга своего Карла, какими он помнил их по Ингольстаду, все возвращался к нему взглядом. Когда старик слуга, воротясь, повинился, что повздорил со слугою Августа из-за лучшего места в конюшне, Август воспользовался случаем и вступил с юношей в беседу. Задав ему несколько вопрособ о дороге в Пизу, он затем пригласил его выпить вместе с ним стакан вина. Молодой человек отвечал с отменной учтивостью. Он-де просит извинить его, но вина он не пьет. Однако, поняв, что Август чужестранец и не знает дороги, он пересел к нему, чтобы все получше ему объяснить. Во время разговора молодой человек оперся левым локтем о стол, и Август, разглядывая его руку, в который раз убеждался, что жители этой страны строили мраморные дворцы и философские системы тогда уже, когда его предки в северных лесах делали оружие из камня, пили горячую кровь медведей и одевались в их шкуры. Это сколько же уходит тысячелетий на выделку подобной руки и запястья! В Дании запястья и лодыжки толстые у всех, и, чем выше вы поднялись по общественной лестнице, тем они у вас толще.

Юноша зарделся от удовольствия, услышав, что Август датчанин, и объяснил, что ему еще не приводилось встречать соплеменников принца Гамлета. Он прекрасно знал творение английского гения и продолжал беседу так, как если бы Август прибыл прямо от двора короля Клавдия. С чисто итальянской деликатностью он не касался ужасных перипетий трагедии, будто Офелия — недавно погибшая сестра его собеседника, зато прелестно цитировал монологи и уверял, что часто переносится мыслью в Эльсинор на вершину страшного, нависшего над морем утеса. Август не стал его разочаробывать, умолчал о том, что Эльсинор расположен на совершенно плоском берегу, и спросил вместо этого, не сочиняет ли сам он стихов.

Нет, — отвечал юноша, тряхнув темными кудрями. — Раньше было дело, да вот уж год, как я этим не балуюсь.

И напрасно, по-моему, — сказал с улыбкой Август. — Уж конечно поэзия — одна из ярчайших радостей жизни и помогает преодолеть скучное однообразие будней.

Юноша, рассматривая Августа как врата или друга злополучного датского принца, готов был ему открыть свое сердце.

— Со мной случилось нечто такое, — сказал он, немного помолчав, — что я не могу претворить в поэзию. Прежде комедии и трагедии выходили из-под моего пера, но и они этого не вместят. — Он еще немного помолчал и прибавил: — Я теперь отправляюсь в Пизу заниматься астрономией.

Его благородная открытость подкупала Августа, который и сам некогда в Ингольстаде с увлечением изучал звезды. Потолковали немного и о них, Август рассказал, как великий датский астроном Тихо Браге велел построить девятнадцатифутовый квадрант и небесный глобус в пять футов диаметром.

Астрономию я хочу изучать оттого, — сказал молодой человек, — что не могу более выносить мысли о времени. Когда я о нем думаю, я чувствую себя в тюрьме, и для моего покоя и счастья мне надобно вовсе из него вырваться.