Ледяной город

Тильда была высокой, атлетически сложенной женщиной лет сорока пяти. Черные блестящие волосы ее были коротко подстрижены, левый ее бицепс обвивала татуировка змеи, головой вниз. Она прошла курс йоги в санта-крусском центре для ветеранов войн, где научилась стоять на голове с устойчивостью скалы. Тильда находилась на службе у Аддисон уже три года, став за это время больше чем просто домработницей. До того она некоторое время была бездомной и потому, хотя очень любила Аддисон, больше всего любила «Гнездо» — так, как капитан любит свое судно. Она разбиралась с сантехникой, выискивала неисправности в проводке, натирала до блеска паркет и бокалы.

Однако ее любовь к «Гнезду» не распространялась на кукольные домики — сущие рассадники пыли, требующие постоянной уборки. Аддисон сказала ей, что до землетрясения было еще четыре, но их раздавило рухнувшими книжными полками. Тильда старалась каждый раз вспоминать об этом, но все равно домиков, с ее точки зрения, было многовато. Их не просто надо было очищать от пыли, но и делать это так, чтобы не разрушить сцену преступления. Кое-где Тильде приходилось пользоваться зубочистками.

Во время землетрясения Тильда еще не жила в Санта-Крус, но ретроспективно гордилась тем, как мало пострадало «Гнездо». Славный дом! Трещина в одной из спален, побитый фарфор, четыре утраченных домика — вот и все. Когда утес, на котором стоял дом, трясло — как и все утесы в Санта-Крус, — Тильда воображала, как «Гнездо» сползает в океан и качается на волнах, подобно ковчегу.

Все устроилось следующим образом. Тильда обитала на первом этаже, в спальне сразу за кухней с отдельным выходом в сад, Аддисон — на втором, где располагались большой номер из нескольких комнат, библиотека еще большего размера и комнатка с телевизором, Рима — на третьем, где кроме ее спальни были еще две: Аддисон предоставляла их знакомым художникам, но сейчас обе пустовали.

«В твоем распоряжении будет целый этаж», — пообещала Аддисон, приглашая Риму, так что когда девушка вылезла из постели, она посчитала себя в полном праве обследовать эту часть здания.

Она сразу же заметила, что две остальные спальни меньше ее собственной, а ванная у них общая. Одна спальня выходила на океан, другая — на озеро (правда, в Кливленде никто бы не назвал это озером: в хорошем настроении его окрестили бы прудом, в плохом — лужей), а из Риминой спальни можно было видеть и то и другое плюс эспланаду. До чего же добра была к ней Аддисон!

Риме понравилось еще кое-что, но что именно, она уяснила для себя далеко не сразу. Это было связано с женщиной, жившей здесь раньше и уцелевшей после Команды Доннера, а также с комнатами, с домом в целом. В итоге Рима поняла: под конец жизни вокруг этой женщины было очень много народа, и ей понадобился большой дом вроде этого, чтобы разместить их. Кому не нравится счастливый конец? Он порой встречался даже в романах Аддисон.

Спальни были оформлены одинаково — латунные кровати, одеяла в клетку, застекленные книжные шкафы (в некоторых стояли произведения Аддисон), шерстяные коврики на полу и детективы про убийства. Риме попались на глаза: «Наши ангелы» (молодая женщина заколота на заднем сиденье синего кабриолета), «Путь очищения» (старушка, утопленная в собственной ванне), «Это случилось с кем-то другим» (старик, забитый насмерть вторым томом «Британской энциклопедии»).

И никаких признаков собак. Это озадачило Риму, но наконец она взглянула в окно и увидела, как обе таксы карабкаются по каменной лестнице, возвращаясь с пляжа. В полном изнеможении переваливались они на своих коротких лапах по высоким ступеням, совсем как пружина-слинки, только не вниз, а вверх. Одну держал за поводок парень в бандане, другую — девушка с рыжими волосами. Когда Рима спустилась вниз, все четверо были уже на кухне и, видимо, заканчивали свой завтрак из нескольких тостов с яйцом-пашот сверху. Собаки при виде Римы на мгновение оторвались от своих плошек и тут же уткнулись в них опять — похоже, решив, что теперь она в пределах их досягаемости и разорвать ее на части будет уже не так занимательно. В кухне пахло растаявшим маслом, дарами моря и усталыми собаками.

Парень и девушка выглядели как студенты (они и оказались студентами Университета Санта-Крус — третьего и четвертого курсов).

Девушка болтала:

— И вот она мне говорит: «Простите, но вы задеваете меня вашими волосами». А я сказала: «Извините», потому что всегда так говорю, это уже рефлекс, никак от этого не избавиться, даже когда и правда извиняюсь, говорю: «Извините». Я пригладила волосы, а через пять минут она хлопает меня по плечу: «Вы опять меня волосами задеваете». Так, как будто я нарочно вывожу ее из себя. Я уже не слышу музыку, я думаю, как мне быть с моими волосами. А ведь у меня не то чтобы громадная шевелюра.

— Может, просто непричесанная, — заметил парень, который читал газету, доедая одновременно свой тост с яйцом. Возможно, у него и вовсе не было волос, хотя из-за банданы сказать было затруднительно. — Может, ты просто растрепа.

— Не понимаю. — Девушка посмотрела на Риму. — Разве у меня такая громадная шевелюра?

— Нет, — ответила Рима.

Волосы у девушки и в самом деле были ярко-рыжими, исключая несколько розовых прядей у самого лица, но не как морковка, а, скорее, как клубничный десерт «Джелл-О». На ней были камуфляжные штаны, но при таких вызывающего вида волосах камуфляж казался бессмысленным. Хотя, может быть, девушка не хотела привлекать внимание к своим ногам? Тогда шевелюра служила отвлекающим средством. Но громадной ее никто не назвал бы.

— Вот видишь? — обратилась она к парню, затем повернула голову к Риме. — А вы, должно быть, Рима. Меня зовут Скорч. Я выгуливаю собак по утрам и вынимаю почту. А это Коди, он считает себя моим бойфрендом. Аддисон сказала, чтобы вы брали себе на завтрак все, что найдете. Она оставила вам записку. Она сейчас в студии и под страхом смерти запретила ее беспокоить. Хотите тост? Мы тут наготовили их на целый полк. А откуда вы знаете Аддисон?

— Она моя крестная.

Скорч помолчала, переваривая в уме сказанное.

— А у меня нет крестной, — заявила она расстроенно, словно крестные были у всех, кроме нее. — В моей семье это как-то не принято.

— Если хотите чай, есть кипяток, — вставил Коди, не поднимая головы от газеты.

— Извините, — сказала Скорч. — Совсем забыла! Чайник на плите, чай вон там. — Она показала на окно над раковиной. На подоконнике лежало несколько коробок, втиснутых между горшками с папоротником и плющом. Рима подошла поближе.

Кто-то в доме был большим любителем чая. Здесь имелись фруктовые чаи, зеленые чаи, черные чаи; очищающие чаи и укрепляющие чаи; чаи, которые освежали голову и способствовали отдыху; чаи для достижения долголетия, чаи для праздников, чаи для медитации.

Мудрость, богатство, здоровье или счастье? Какое чудовище могло бы заставить человека выбрать что-то одно? Рима вернулась к столу и принялась за тост.

Одна из такс села у ее ног. То была Беркли, самка, хотя Рима этого не знала. Беркли смотрела на нее до невозможности коричневыми глазами, вздыхая так, словно была тайно влюблена в Риму. Казалось, она даже не замечала тост, разве что едва заметно мигала, когда Рима подносила тот ко рту и клала обратно.

Но как только Скорч принялась собирать свои вещи — рюкзак, плащ, ключи от машины, — Беркли утратила к Риме всякий интерес и направилась, с безнадежным видом виляя хвостом, к дверям, где уже ждал Стэнфорд. Скорч опустилась на колени, чтобы попрощаться с собаками, и те осели на пол, словно сдутые шарики. Рима даже не предполагала, что они могут уменьшиться.

— Не смотрите на меня так. Извините. Я скоро вернусь, — успокоила их Скорч, затем обратилась к Риме: — Скажите Аддисон, что пришло письмо для Максвелла Лейна. Обычный мусор. Он может завести кредитку или что-то в этом роде. Оно на столе у входа вместе с остальной почтой.

— Его снова показывают, — сказал Коди. — Тот сериал восьмидесятых, где он с такими усами.