Мисс Брилл

Кэтрин Мэнсфилд

Мисс Брилл

Хотя стояла такая чудесная солнечная погода, и голубое небо было усыпано золотыми искорками, и Городской Сад пестрел большими пятнами света, похожими на выплескивающееся из бокала белое вино, мисс Брилл все же порадовалась, что решила надеть горжетку. Не было ни дуновения ветерка, но на вдохе чувствовался легкий морозец, как перед глотком ледяной воды, и время от времени откуда-то из пустоты, медленно кружась, опускался оторвавшийся от ветки лист. Мисс Брилл протянула руку к горжетке и погладила мех. Милая зверюшка! Как хорошо снова прикоснуться к ней! Сегодня мисс Брилл вытащила лисичку из коробки, в которой хранила, отряхнула от шариков нафталина, расчесала ей шерстку и протерла тусклые маленькие глазки, чтобы они снова засверкали. «Что было со мной?» — спрашивали эти грустные глазки. Ах, как же приятно снова видеть, как зверек лукаво смотрит на нее, лежа на красном пуховом одеяле!.. Только вот носик, сделанный из какого-то черного материала, держался довольно непрочно. Наверное, лисичка обо что-то ударилась. Но ничего — нужно будет просто закрепить носик капелькой черного сургуча, но только когда придет время, когда без этого будет уже нельзя… Маленькая плутовка! Да, именно так мисс Брилл ее мысленно называла. Маленькая плутовка, кусающая себя за хвост у левого уха хозяйки. Мисс Брилл была готова снять ее с плеч, положить к себе на колени и приласкать. Ее руки и ладони немного покалывало, но мисс Брилл решила, что это просто от ходьбы. А когда она вдыхала чистый морозный воздух, в ее груди как будто трепетало что-то легкое и грустное — хотя нет, не грустное, скорее нежное.

Сегодня на улице было довольно много людей — гораздо больше, чем в прошлое воскресенье. И музыка, которую играл духовой оркестр, звучала громче и жизнерадостнее. Все потому, что начался Сезон. Хотя оркестр играл каждое воскресенье круглый год, вне сезона его музыка была совсем другой. Тогда казалось, что музыканты выступают в узком кругу семьи: поскольку их не мог услышать никто посторонний, они играли без особого усердия. А сегодня дирижер даже надел новый фрак — ведь, правда же, новый? Конечно, новый, мисс Брилл была в этом уверена. Дирижер притоптывал ногой и двигал локтями в точности как петух, готовый закукарекать, и музыканты в зеленой ротонде усердно надували щеки и сосредоточенно смотрели в ноты. Вот прозвучал легенький флейтовый проигрыш — так чудесно, словно рассыпались сверкающие капельки воды. Мисс Брилл знала почти наверняка, что его повторят. Так и случилось; она подняла голову и улыбнулась.

На излюбленной скамейке мисс Брилл сидели только двое: статный старик в бархатном сюртуке, сомкнувший пальцы рук на набалдашнике массивной резной трости, и крупная женщина, его ровесница, с прямой осанкой и клубком вязания на коленях, прикрытых вышитым передником. Старики молчали. Мисс Брилл это разочаровало; она всегда радовалась возможности послушать чужие разговоры. И считала, что достигла настоящего мастерства в искусстве слушать, притворяясь, что вовсе и не слушает, и проживать крошечный кусочек жизни людей, ведущих рядом с ней беседу.

Мисс Брилл мельком, уголком глаза, взглянула на двух стариков. Может, скоро они уйдут. Прошлое воскресенье тоже выдалось не таким интересным, как обычно. Тогда на любимой скамейке мисс Брилл сидели какой-то англичанин и его жена; на нем была совершенно ужасная панама, а на ней — ботиночки на пуговицах. Англичанка все время без умолку болтала: говорила о том, что ей нужно носить очки, что знает, как они ей необходимы, и, наконец, что покупать очки все-таки нет никакого смысла, потому что рано или поздно они обязательно разобьются и, к тому же, все время будут падать. А муж так терпеливо ее выслушивал! Предлагал ей все возможные виды очков: в золотой оправе, с загибающимися дружками, с подушечками по обеим сторонам переносицы. Но нет, ей было невозможно угодить. «Они все время будут соскальзывать у меня с носа!». Мисс Брилл так и хотелось подойти к англичанке и хорошенько ее встряхнуть.

Старики сидели на скамье неподвижно, точно статуи. Но ничего, всегда можно понаблюдать за толпой. Перед цветочными клумбами и ротондой, в которой играл оркестр, прохаживались пары и небольшие группы людей; иногда они останавливались, чтобы поговорить, поприветствовать друг друга или купить букетик цветов у старого нищего, привязавшего свой лоток к ограде. Между взрослыми, смеясь, носились дети — мальчики с гигантскими белыми шелковыми бантами под подбородком, и девочки, крошечные французские куколки, наряженные в бархат и кружева. Иногда какой-нибудь малыш выходил из тени деревьев, покачиваясь на еще не окрепших ножках, останавливался, удивленно осматривался, шлепался на землю — и так и сидел, пока миниатюрная мать, мелко семеня, словно молодая наседка, не прибегала ребенку на помощь, хорошенько его при этом отчитав. Кое-кто сидел и на скамейках и зеленых стульях — но, правда, эти люди приходили сюда чуть ли не каждое воскресенье, и, как мисс Брилл часто отмечала про себя, почти во всех чувствовалось что-то курьезное. В большинстве своем это были старики, странные, молчаливые, и во взгляде их было нечто такое, от чего казалось, будто они только что выбрались из маленьких темных каморок, или даже из чуланов!

За ротондой — стройные деревья с желтыми листьями, опадающими на землю; сквозь их стволы — просвет моря; а над морем — голубое небо с золотистыми облаками.

«Пам-пам-пам парарам! Парарам! Пам парарам пам пам!» — играл оркестр.

Мимо прошли две девушки в красных платьях; к ним приблизились двое молодых солдат в голубой форме; они рассмеялись, разбились на пары и ушли, держа друг друга под руку. Две крестьянки в смешных соломенных шляпах чинно провели под уздцы красивых дымчато-серых осликов. Спешащей походкой пронеслась бледная, источающая холод монахиня. Красивая женщина уронила на ходу букетик фиалок; маленький мальчик поднял их и догнал незнакомку, протягивая ей цветы, а она взяла их и отбросила прочь, словно отравленные. Ах, Боже мой! Мисс Брилл даже не знала, восхититься жестом женщины или нет! А какой интересной была встреча горностаевой шапочки и господина в сером, прямо перед сиденьем мисс Брилл. Он был высокого роста и держался с ледяным достоинством; а на его собеседнице наверняка была все та же горностаевая шапочка, которую она купила, когда ее локоны еще были золотистыми. Теперь же и волосы, и лицо женщины, и даже ее глаза — все приобрело такой же грязно-серый оттенок, как и у потертого горностая, а крошечная ручка в вычищенной перчатке, слегка приподнятая, чтобы дотронуться до губ, была похожа на высохшую желтую лапку. Ах, какая радость для нее эта встреча — просто счастье! Она словно ее предчувствовала. Она перечисляла места, в которых побывала — здесь и там, все вдоль побережья. День просто чудесный, не правда ли? И не хотел бы он?.. Но господин в сером покачал головой, закурил сигарету, глубоко затянулся, медленно выпустил облако дыма прямо в лицо горностаевой шапочке и, хотя она продолжала говорить и смеяться, легким щелчком выбросил спичку и ушел по своим делам. Горностаевая шапочка осталась одна; ее улыбка стала еще лучезарнее, чем раньше. Но даже оркестр, казалось, понял, что она чувствует, и заиграл тише и нежнее, а барабан снова и снова отбивал одно и то же слово: «Хам! Хам! Хам!». Что же ей делать? Что же с ней будет? Но пока мисс Брилл ломала голову над этими вопросами, горностаевая шапочка повернулась, приветственно подняла руку, словно увидев кого-то другого, кого-то намного более дружелюбного, вот там, совсем рядом, и засеменила прочь. И мотив, который играл оркестр, снова поменялся, стал быстрее и еще жизнерадостнее, чем раньше; двое стариков поднялись с любимой скамейки мисс Брилл и ушли решительным шагом, а какой-то старичок с длинными бакенбардами — такой забавный! — проковылял мимо в темп музыке, и его чуть не сбили с ног четыре девушки, идущие бок о бок.

О, как же удивительно это было! Как же ей это нравилось! Как чудесно было сидеть и наблюдать за всем происходящим! Словно смотришь спектакль в театре. Кто поверит, что небо — это не задник декораций? Но только когда мимо медленно, торжественно прошествовала маленькая бурая собачка, точь-в-точь как зверюшка в театре, которой дали успокоительное, чтобы она не боялась сцены, — только тогда мисс Брилл поняла, от чего же все вокруг так увлекательно. Они все выступали на подмостках. Они были не просто зрителями, пришедшими посмотреть спектакль, а еще и актерами. Даже у самой мисс Брилл была собственная роль, исполнять которую она приходила каждое воскресенье. Если бы она не пришла, это бы наверняка кто-нибудь заметил — все-таки мисс Брилл тоже принимает участие в спектакле. Странно, что это ей никогда раньше не приходило в голову! А ведь теперь все встало на свои места: почему она с такой пунктуальностью каждую неделю выходит из дома в одно и то же время (чтобы не опоздать к началу спектакля) и почему испытывает такое странное смущение, рассказывая своим подопечным на уроках английского, как проводит воскресные вечера. Не удивительно! Мисс Брилл чуть не рассмеялась вслух. Она играет на сцене. Она подумала о старом, безнадежно больном господине, которому читала газету четыре раза в неделю, пока он дремал в саду. Мисс Брилл уже давно привыкла к его костлявому лицу, утопающему в набитой ватой подушке, приоткрытому рту и длинному узкому носу. Если бы он умер, она бы, возможно, этого не заметила, даже спустя несколько недель; ее бы это и не потревожило. Ах, если бы однажды он неожиданно узнал, что газету ему читает актриса! «Актриса! — Старик приподнял бы голову; в его тусклых глазах сверкнули бы две дрожащие искорки. — Так Вы актриса?» И мисс Брилл разгладила бы газету, как будто перед ней текст роли, и мягко проговорила бы: «Да, я уже давно на сцене».