Человеческий фактор

— Сара!

Ответа не было. Он стоял у входной двери, рядом с подставкой для зонтов, окидывая взглядом знакомую картину, где отсутствовала одна существенная деталь — бутылка виски, и не дышал. С тех пор как они сюда переехали, он всегда считался с тем, что рано или поздно рок настигнет их, и знал, что, когда это произойдет, нельзя паниковать — надо быстро уйти, не пытаясь собрать кусочки разбитой совместной жизни. «Находившиеся в Иудее да бегут в горы…» [Евангелие от Матфея, 24,16]

Почему-то он подумал о своем двоюродном брате, работавшем в казначействе, словно это был амулет в виде заячьей лапы, этакий талисман, который мог защитить от беды, и тут же с облегчением перевел дух, услышав наверху голоса и шаги Сары, спускавшейся по лестнице.

— Я не слышала, как ты вошел, милый. Я разговаривала с доктором Баркером.

Следом за нею шел и сам доктор Баркер — мужчина среднего возраста с малиновым родимым пятном на левой щеке, в тускло-сером костюме с двумя авторучками в нагрудном кармашке, — возможно, правда, что вторая была не ручка, а фонарик, чтобы освещать при осмотре горло.

— Что-то случилось?

— У Сэма корь, милый.

— Ничего страшного, — сказал доктор Баркер. — Только чтобы он побыл в покое. И без яркого света.

— Не выпьете виски, доктор?

— Нет, благодарю вас. У меня еще два визита, и я уже опаздываю к ужину.

— Где же он мог эту корь подцепить?

— О, сейчас ведь настоящая эпидемия. Ну, не волнуйтесь. Форма у него легкая.

Когда доктор ушел, Кэсл поцеловал жену. Провел рукой по ее черным непокорным волосам, коснулся высоких скул. Обвел пальцем все ее темное лицо, словно коллекционер, вдруг обнаруживший среди деревянных поделок, расставленных на ступенях отеля для белых туристов, подлинную скульптуру, — так Кэсл как бы лишний раз убеждался, что самое для него в жизни дорогое по-прежнему при нем. К концу дня у него всегда возникало ощущение, словно его годами не было и он дома оставил беззащитную Сару одну. Однако ее африканская кровь ни у кого не вызывала здесь раздражения. Тут не было закона, грозившего нарушить их совместную жизнь. Они были в безопасности — в той мере, в какой это вообще возможно для них.

— В чем дело? — спросила она.

— Я встревожился. Все показалось мне не так, когда я вошел. Тебя не было. И даже виски…

— До чего же ты любишь порядок.

Он начал вынимать покупки из чемоданчика, пока она наливала виски.

— Действительно нет оснований для тревоги? — спросил Кэсл. — Не люблю я эту манеру врачей говорить о болезни, особенно когда они начинают успокаивать.

— Оснований для тревоги нет никаких.

— А можно мне пойти взглянуть на него?

— Он сейчас спит. Лучше его не будить. Я дала ему аспирин.

Кэсл вернул первый том «Клариссы» на полку.

— Дочитал?

— Нет, и вообще сомневаюсь, что когда-либо дочитаю. Слишком коротка жизнь.

— А мне казалось, ты всегда любил толстые книги.

— Попробую, пожалуй, взяться за «Войну и мир», пока еще не поздно.

— У нас ее нет.

— Я куплю завтра.

Сара тщательно отмерила четыре порции виски по нормам английских кабачков и, подойдя к Кэслу, вложила стакан ему в руку, словно письмо, которое никто не должен прочесть. Сколько он пьет — это знали только они двое: с коллегами или даже с чужими людьми он обычно не пил в баре ничего крепче пива. В его профессии склонность к алкоголю всегда может вызвать подозрение. Только Дэвис мог без разбора заглатывать напитки, не заботясь о том, кто его видит, но это его лихачество объяснялось полнейшей наивностью. А Кэсл и лихачество и наивность навсегда оставил в Южной Африке, где на него в любую минуту мог обрушиться удар.

— Ты не будешь возражать, — спросила Сара, — если у нас сегодня будет холодный ужин? Я весь вечер провозилась с Сэмом.

— Конечно, нет.

Кэсл обнял ее. Сила их любви была такой же тайной, как и то, что он выпивал четыре порции виски. Рассказать об этом кому-либо — значило подвергнуть себя опасности. Когда любишь, больше всего рискуешь. Во всяком случае, так изображает это литература. Тристан [герой средневекового рыцарского романа «Сказание о Тристане и Изольде»], Анна Каренина, даже похотливая страсть Ловеласа [герой романа С.Ричардсона «Кларисса Гарлоу, или История молодой леди»] — а Кэсл заглянул в последний том «Клариссы». «Я люблю мою жену», — вот и все, что он когда-либо говорил даже Дэвису.

— Я вот думаю, что бы я без тебя делал, — сказал Кэсл.

— Примерно то же, что ты делаешь сейчас. Два двойных виски, а потом ужин в восемь часов.

— Когда я вошел, а ни тебя, ни виски не было, — я испугался.

— Испугался чего?

— Что остался один. Бедняга Дэвис, — добавил он, — приходит в пустой дом.

— Может, у него жизнь куда веселее, чем у тебя.

— С меня хватает веселья, — сказал он. — У меня есть ощущение надежности.

— Неужели жизнь за стенами нашего дома такая опасная? — Она отхлебнула из его стакана и коснулась его рта губами, влажными от «Джи-энд-Би». Кэсл всегда покупал «Джи-энд-Би» из-за цвета: большая порция виски с содовой по цвету казалась не крепче сильно разбавленного виски другой марки.

На столике у дивана зазвонил телефон. Кэсл поднял трубку и сказал: «Алло», — но на другом конце молчали. «Алло». Он сосчитал про себя до четырех и, положив трубку на рычаг, услышал щелчок: телефон отсоединился.

— Никого?

— Наверное, набрали не тот номер.

— В этом месяце так было уже трижды. Причем всякий раз, когда ты задерживаешься в своей конторе. Ты не думаешь, что это может звонить какой-нибудь бандит — проверяет, дома ли мы?

— Да у нас грабить-то нечего.

— Такие читаешь жуткие истории, милый, — про этих людей, которые натягивают на лицо чулок как маску. Терпеть не могу сидеть дома без тебя после захода солнца.

— Потому я и купил тебе Буллера. Кстати, а где Буллер?

— В саду, ест траву. Что-то, видно, ему не по себе. А что до чужих — ты же знаешь, как он себя с ними ведет. Так и ластится.

— Но маска в виде чулка все же может ему не понравиться.

— Он решит, чулок надели, чтобы с ним поиграть. Помнишь, в Рождество… эта история с бумажными шляпами…

— До того, как мы его приобрели, я всегда считал, что боксеры — злые собаки.

— Они и злые — с кошками.

Дверь скрипнула, и Кэсл быстро обернулся: квадратная черная морда Буллера распахнула дверь, он подпрыгнул и, словно мешок с картошкой, упал на колени к Кэслу.

— Лежать, Буллер, лежать. — Длинная лента слюны протянулась по брючине Кэсла. — Если это называется «ластиться» — от такой встречи любой бандюга за милю убежит.

Буллер прерывисто залаял, мотая задом, точно у него в животе копошились черви, и попятился к двери.

— Тихо, Буллер.

— Это он хочет погулять.

— В такое время? Ты же сказала, что он вроде заболел.

— Видимо, он уже достаточно наелся травы.

— Тихо, Буллер, черт бы тебя подрал. Никаких прогулок.

Буллер тяжело опустился на пол, орошая, чтобы успокоиться, паркет слюной.

— Сегодня утром он изрядно напугал электрика, приходившего снимать со счетчика показания, хотя на самом-то деле Буллер только хотел выказать дружелюбие.

— Но электрик же знает его.

— А это был новый.

— Новый! Почему?

— Да у нашего грипп.

— А ты попросила его показать удостоверение?

— Конечно. Милый, ты что, стал бояться бандитов? Прекрати, Буллер. Прекрати.

А Буллер лизал свои интимные места с таким же смаком, с каким старик заглатывает нитроглицерин.

Кэсл перешагнул через него и вышел в холл. Он тщательно осмотрел счетчик, но, не обнаружив в нем ничего необычного, вернулся в гостиную.

— Ты чем-то встревожен?

— Да в общем ничем. Просто кое-что произошло на работе. Новый мужик в службе безопасности показывает себя. Оттого я и взорвался: я же больше тридцати лет работаю в Фирме — уж можно было бы мне доверять. Скоро они будут обыскивать наши карманы, когда мы пойдем обедать. Он попросил меня открыть чемоданчик.