ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

Да я все триста шестьдесят пять дней в году, просыпаясь каждое утро, только и думаю — кого-то я сегодня оприходую? Что мне сегодня за Киска попадется между лап?.. А не смотаться ли мне в соседний квартал, в парк при спортивном комплексе «Зенит»? Говорят, там недавно появилась одна такая сиамская лапочка, которая никому не дает, да еще и огрызается, как стерва...

И я иду в этот их спортивный парк, нахожу там эту недотрогу и через семь секунд трахаю ее на глазах у всех наших изумленных Котов-пижонов, а потом эта сиамская дурочка бегает за мной все лето как умалишенная.

Так что все эти теории про «брачный период» и про «март месяц» ни хрена не стоят! У меня «март» — с января по декабрь включительно. Мне лично всегда хочется. Я, как говорит Мой Шура, «завсегда об этом думаю». Он, кстати, тоже...

Ну и, конечно, время от времени то одна, то другая Кошечка, с уже отвисшим брюхом, вдруг начинает с неуклюжим кокетством валиться на спину и так печально-выразительно поглядывать на меня. Но я беременных принципиально не трогаю. Не дай Бог, еще повредишь им там чего-нибудь...

Так что сколько Котят посеяно мной во чревах невероятного количества Кошек, — я и понятия не имею. Конечно, прав Бродяга, всем помочь невозможно...

И к большинству Кошек, которых я употреблял когда-то, честно говоря, у меня отношения никакого — спасибо и привет! Но когда на нашем пустыре я вдруг вижу какого-нибудь скачущего Котенка-несмышленыша, я почти бессознательно тянусь заглянуть ему в мордочку — а вдруг это мой? А вдруг он произошел от меня?! Вот ведь чудо-то какое!

В такие моменты мне всегда хочется накормить его, защитить от Собак, от Котов-идиотов, от больших и злобных Крыс, от всего на свете...

Одного такого бесприютного я даже как-то привел к нам домой. На что Шура Плоткин торжественно сказал:

— Ах, Мартын, дорогой мой друг! Хоть ты и половой бандит и сексуальный маньяк, хоть ты и разбойник и ёбарь без зазрения совести, но сердце у тебя мягкое, интеллигентное, я бы сказал... Существо, ощущающее комплекс вины за содеянное, — уже благородное существо!

И подарил этого замухрышку одной своей московской знакомой. Как-то он там теперь в Москве поживает? Вырос небось, засранец...

Вот почему я показал Бродяге на забившегося в угол клетки насмерть перепуганного Котенка и решительно заявил:

— Но этого пацана мы все-таки вытащим! Сколько у нас времени?

— До сигнала или до приезда? — деловито спросил Бродяга.

— До сигнала.

— Около пяти минут.

— Порядок. Подгони пацана поближе к дверце клетки, а я пока дотрахаю эту рыжую падлу! Не пропадать же добру...

Я прыгнул сзади на верещавшую рыжую Кошку, жестко прихватил ее зубами за загривок, примял к полу клетки задними лапами и на глазах полутора десятков обреченных Котов и Кошек и нескольких Собачек я стал драть ее как Сидорову козу!

Теперь рыжая только хрипела, прижатая к полу. На долю секунды я вдруг увидел ухмыляющегося Бродягу, потрясенную старуху Кошку, насмерть перепуганного Котенка с отвалившейся от удивления челюстью и...

...в момент пика моих трудов, в пароксизме страсти я еще сильней сжал зубы у нее на затылке и услышал, как она тихонько взвизгнула подо мной...

Когда я кончил и как ни в чем не бывало слез с нее — она так и не смогла встать на лапы. Со всклокоченной шерстью, с безумными глазами, негромко постанывая, она, словно раздавленная, поползла на брюхе в угол клетки. На мгновение сердце мое кувыркнулось от жалости, но я тут же вспомнил про пятнадцать замученных Котов, погибших из-за нее в лаборатории института, и моя слабость уступила место гадливому презрению. Я должен был быть у нее шестнадцатым...

Неожиданно мы почувствовали, что наш автомобиль стал притормаживать.

Я тут же подскочил к дверце клетки и вопросительно посмотрел на Бродягу. Неужели мы уже подъехали к институту, к этому Кошачьему лобному месту?! Неужто Бродягу так подвела знаменитая Наша интуиция? А может быть, от постоянного многолетнего недоедания он утратил ощущение Времени, Предвидения и все те качества, которые ставят нас в недосягаемое интеллектуальное превосходство над всеми остальными живыми существами?!

Бродягам сам недоумевал...

Автомобиль еще катился по инерции, когда раздался негромкий, исполненный злобы голос Пилипенко:

— Вот сссука!.. Чего этому-то козлу от нас надо?!

— Чего, чего!.. А то ты не знаешь — «чего»? — ответил Васька.

Но тут наш «Москвич» окончательно остановился, и кто-то сипло проговорил:

— Здравия желаю, граждане. Па-апрашу документики!

Я почувствовал новый букет запахов, ворвавшихся в наш тюремный мир, — и запах устоявшегося, многодневного водочного перегара; и кислые запахи маленьких, но сильных аккумуляторов для переносных радиостанций; ни с чем не сравнимый запах оружия, пропотевшей кожаной амуниции; и слабенький запашок мятной жевательной резинки, наивно призванной заглушить все остальные запахи.

Нет, это не институт, слава Богу!.. Это милиционер. Или бандит. Что, впрочем, с моей точки зрения, одно и то же, — человек с оружием. У меня отлегло от сердца — значит, время еще есть.

— Здравия желаем, товарищ начальник! Научно-исследовательский институт приветствует нашу доблестную милицию, — одновременно пропели Васька и Пилипенко такими сладкими, липкими голосами, как если бы вдруг заговорило растаявшее мороженое.

— Документы попрошу, — повторил милиционер.

— Пожалуйста... — Голос Пилипенко совсем упал. — Какие проблемы-то?

— Счас посмотрим, — сказал милиционер. — Не будет проблем — создадим. Все в наших руках. Тэ-эк-с... Пилипенко Иван Афанасьевич?.. Вот и ладушки, Иван Афанасьевич, пришлите двадцатничек от греха подальше и поезжайте с Богом.

— Какой двадцатничек?.. — растерялся Пилипенко.

— Зелененький, — пояснил милиционер.

— За что-о-о?.. — простонал Пилипенко,

— Дымление двигателя, прогар глушителя, левый «стоп» не работает, коррозия по низу дверей и крыльев, машина грязная, номера ржавые, правое наружное зеркало отсутствует... Еще нужно?

— Нет... — выдохнул Пилипенко. — Может, рублями возьмете?