Испытание на прочность

Сотрудников мужского пола я, так мне казалось, узнавала по клетчатым кепочкам, старомодным, порой весьма поношенным пальто, по непривычно широким брюкам, какие носили много лет назад. Настораживало и то, что в разгар дня, когда большинство людей находится на работе, они, непринужденно помахивая газеткой, прогуливались по городу, хотя отнюдь не производили впечатления ни богатых бездельников, ни туристов, ни безработных бродяг. Порой кто-то из них останавливался не где-нибудь, но перед витриной магазина женской одежды или, что еще смешней, перед витриной модной лавки для молодежи и, уставившись на выставленные наряды, дожидался, пока я пройду мимо. И потом отправлялся вслед.

Другие поспешно обгоняли меня, чтоб затем медленно тащиться впереди, так что, когда я спешила сама, уже мне волей-неволей приходилось их обгонять, и предположение, будто они намеренно следуют за мной по пятам, казалось идиотским. Если же у меня было время, то, несмотря на сильное нетерпение, я замедляла шаги и плелась сзади, дожидаясь, когда мой соглядатай повернет голову, чтоб удостовериться, иду ли я следом. И действительно, рано или поздно так поступали все эти господа, поспешно обгонявшие меня вначале, а потом томительно медленно тащившиеся впереди. Они не просто оглядывались один раз, случайно, нет, — оборачиваясь неоднократно, они искали меня взглядом и, лишь заметив, что я в упор фиксирую каждое их движение, рывком поворачивали голову вперед.

Возможно, их научили этой уловке, а то и форменным образом натаскали. Впрочем, ни сами они, ни те, кто их натаскивал, ни даже начальники тех, кто их натаскивал, не отличаются, похоже, особой изобретательностью. Кому волей-неволей приходится столкнуться с ними в силу обстоятельств, тот раскрывает со временем все их уловки.

А кроме того, человек, за которым следят, нередко встречает людей, за которыми следят точно так же. Трудно объяснить это всего лишь случайностью. Слежка в нашей стране, между прочим, ведется за куда большим числом людей, чем воображают многие наши сограждане. Представьте, что в нашей стране вдруг резко сократится число террористов и прочих врагов конституции, — последствия для многочисленных сотрудников и сотрудниц особого государственного ведомства будут самые плачевные: упадет трудовая мораль, с утра до вечера им придется бездельничать и предаваться собственным мыслям.

Как бы то ни было, человек, за которым следят, не одинок, хотя случаются мгновения, когда он чувствует себя покинутым всеми на свете, когда даже у друзей его история вызывает лишь недоверие или, что еще хуже, почти неприкрытую скуку. В последнее время, как я уже говорила, люди, за которыми ведут слежку, не так уж редко встречают товарищей по несчастью. Доходит даже до обмена опытом, сравнения наблюдений. С радостью, более того, с удовлетворением признают они правоту друг друга, и есть в этом что-то крайне смешное, нелепое.

Удовлетворение проистекает прежде всего оттого, что сходные наблюдения, сделанные, помимо тебя, другим человеком, доказывают лишний раз, что ты отнюдь не страдаешь навязчивыми идеями.

К примеру, в доме одной издательницы в Фельдафинге я встретила человека, за которым тоже следили, и он подтвердил то, что раньше установила я сама, а именно: твой автомобиль преследует обычно не одна, а несколько сменяющих друг друга машин, они блокируют движение позади, совершают затем обгон и, рассыпавшись в разные стороны, едут вперед, отчасти потому, что цель твоей поездки заранее известна всем этим дамам и господам из ведомства по охране конституции благодаря подслушанным телефонным разговорам и вскрытым письмам, отчасти же потому, что им не составляет труда связаться друг с другом по радио и устроить все так, чтобы в тот момент, когда одна их машина сворачивает с магистрали, прямо перед ней или сразу же вслед за ней на эту магистраль устремилась другая их машина, разумеется, если она уже не поджидала у обочины с включенным двигателем.

Редакторша, за которой, как ей казалось, следили уже давно (поскольку у нее был друг, несколько лет назад находившийся в близких отношениях с девушкой, ставшей потом террористкой), подтвердила вдобавок мои наблюдения насчет автомашин, ведущих слежку: среди них встречаются и почтовые автомобили, и автомобили с рекламными щитами, и легковые фургоны с задернутыми занавесками, и даже учебные автомобили с табличкой «За рулем ученик».

Когда около половины второго ночи я вернулась из Фельдафинга и вошла в подъезд, лифт был занят. Я прислушалась. Однако, кроме тихого шелеста приближающегося лифта, ничего слышно не было. Никто в подъезде не принимал гостей, никто не устраивал семейного торжества. Лифт замер передо мной на первом этаже. Когда двери открылись, я непроизвольно шагнула назад.

И тем не менее при виде меня человек в лифте, казалось, перепугался не на шутку. Побледневший, с расширенными глазами, он несколько секунд пялился на меня, потом, едва слышно выдохнув «добрый вечер», выскочил из лифта и чуть ли не бегом бросился к выходу.

Это был мужчина лет сорока двух — сорока пяти, темноволосый, лысоватый, с нездоровым цветом лица, он выглядел точно так, как в моем представлении выглядит тайный соглядатай. На нем было поношенное, старомодное, необычайно длинное черное пальто с оттопыренными карманами и истрепанным воротником, уголки которого словно кто-то обкусал: резкий, почти нечеловеческий запах исходил от него. Пахло, скорее всего, каким-то химикатом или даже смесью разных, непонятно каких химикатов. Запах этот исходил не только от него. Лифт, поднимавший меня на шестой этаж, тоже пропах этим химикатом или этой смесью.

Поднявшись наверх, я обнаружила, что оба коврика — мой и соседей напротив — сдвинуты, будто на них поскользнулся кто-то, стремительно выскочивший из квартиры: вместо того чтоб лежать как положено, у самых дверей, коврики валялись теперь посреди коридора. В квартире я обнаружила еще более явственные перемены, происшедшие за время моего многочасового отсутствия.

Крашеный коричневый шкаф в крестьянском стиле к моменту моего возвращения стоял в прихожей совсем не так, как прежде; его обычное место было слева от входной двери, где у стены с незапамятных времен отсутствовал плинтус. Сейчас шкаф был отодвинут примерно на полметра и, должно быть из-за нехватки времени, так и не поставлен на место.

Прежде чем задвинуть его на место, я сунула руку в узкую щель между полом и стеной, туда, где, как я уже сказала, с незапамятных времен отсутствовал плинтус. Вместо засыпки в этой щели теперь была пустота. Насколько глубока была щель, в ту ночь мне выяснить не удалось — как из-за отсутствия нужного инструмента, так и из-за отсутствия должного спокойствия. Впрочем, в тот момент мне и не хотелось это выяснять.

Я снова принялась искать по всей квартире следы незваных визитеров. И делала это в ту ночь без всякой системы. Растерянно и торопливо выхватила с полки пару книг, осветила карманным фонариком слой пыли за ними, но отпечатков пальцев не обнаружила. Вытащила наугад несколько папок, взяла стопку кофточек с полки в платяном шкафу. Я светила фонариком во все шкафы, высвечивала пространство над ними, пол, пятна сырости на потолке в кабинете.

И хотя было ясно, что пятна сырости появились на потолке отнюдь не по вине господ из особого ведомства, а из-за обильных дождей и снегопадов, я уставилась на них с недоверием, со злостью поначалу и со все большей растерянностью в конце. В ту ночь все в квартире казалось мне изменившимся, даже трещина на потолке в гостиной, справа, примерно там, где потолок смыкается со стеной. Теперь она казалась мне глубже и длиннее. И не только казалась: она и в самом деле стала глубже и длиннее. Причину этого я не могу понять до сих пор.

Мне вдруг почудилось тогда, что и платья мои висят по-другому, и книги, папки и даже шкафы стоят по-другому, что они перекладывали стопки белья, рылись в полотенцах.

Я провозилась до рассвета, время от времени я присаживалась и сидела, уставившись в одну точку, то с ненавистью, то равнодушно позевывая; в квартире я все перевернула вверх дном и уже не стала наводить порядок. Не было сил. Я выключила свет и улеглась в постель.