Счастье бывает разным

А закончил он свое выступление — уже около ее дома — совсем интересным предложением:

— Слушай, поехали со мной в Вашингтон.

— Зачем мне ехать в Вашингтон? — не поняла Майка.

— Мне нужно, — удивляясь ее тупости, пояснил он. — А ты со мной.

Майка рассмеялась:

— Слушай, ты и в самом деле прикольный. Зачем взрослой и к тому же беременной женщине ехать в Вашингтон с незнакомым юнцом?

— Ну что ты заладила — «взрослая», «беременная»… — сморщился Петя. — Я, может, себя на тридцать ощущаю. Я ж не ору об этом.

Майка расхохоталась — она вообще смеялась сегодня больше, чем за предыдущие три месяца.

— Ну, если на тридцать, то ты точно старше.

— Ну так поехали? — обрадовался он.

Нет, с этим безумием определенно надо было заканчивать. И чем скорее, тем лучше, потому что комифранцуз Петя прямо-таки размывал ее представления о возможном и невозможном.

— Может, объяснишь, что мне делать в Вашингтоне.

— Сходим в музей и поедем обратно.

— В какой еще музей?

— Понимаешь, я пишу курсовую по ненависти.

— По чему? — Майка подумала, что ослышалась.

— По ненависти. Феномен ненависти человека к человеку, сознательной и бессознательной.

— А разве есть бессознательная ненависть? — удивилась она.

— Есть, — подтвердил будущий психолог.

— И что, в Вашингтоне есть музей ненависти?

— Нет, там есть Музей холокоста.

— Слушай, Петь, — взмолилась Майка. — Я ничего против евреев не имею. Но, понимаешь, это слишком. Живу в еврейском квартале, в еврейской религиозной семье. Питаюсь в кошерных ресторанах и лечусь у еврейских врачей.

— При чем здесь евреи? — не понял Петя.

— Как — при чем? — теперь уже не поняла Майка. — Разве холокост — это не про евреев?

— Ну, вообще-то да, — вынужден был согласиться будущий специалист по ненависти. — Но у меня выбор невелик. Ненависть везде одинакова. Хоть классовая, хоть расовая, хоть религиозная или бытовая. Просто ненависть, направленная против евреев, лучше изучена. Вот почему мне надо в Вашингтон.

Это было дико и нелепо, но умная, рассудительная и к тому же беременная Майка поехала в Вашингтон с комифранцузом Петей на его тарантайке-«фордике», которая даже по смешным ценникам американского авторынка не стоила почти ничего.

А по дороге, разумеется, говорили. Об освоении околоземного пространства.

О роли религии в сохранении человечности человека. О жизни после смерти.

И — непонятно почему, но довольно долго — о сексуальной жизни ежиков и дикобразов. Наверное, здесь привлекала очевидная невероятность этой жизни с учетом колючек.

Кстати, Петя маньяком не был. Ну, может, пару раз коснулся рукой ее руки, хотя даже в его маленькой тарантайке места было достаточно — американцы, привыкшие заводить детей в автомобилях, не строят совсем уж мелких машин.

В Вашингтон приехали за два часа до закрытия музея.

Прошли сквозь рамки металлоискателей.

Здесь к безопасности относились серьезно, несколько лет назад один придурок, движимый этой самой ненавистью, пришел сюда с пистолетом. Убил охранника, ни в чем не повинного темнокожего человека.

В общем, еще один экспонат.

Только оказавшись внутри, Майка поняла, что действительно зря сюда пошла. И остановиться было невозможно, и смотреть было невыносимо. Потому что за каждым листком или фотографией стояли люди — дети, старики, взрослые. Они, как и все другие люди на Земле, работали, пели, читали, танцевали, ели, занимались спортом и любовью — короче, жили.

Потом их сажали в поезд — один из вагонов, настоящий, стоял здесь же, в музее. И увозили в лагерь, где сначала деловито разбирали на ценности: одежда — отдельно, волосы — отдельно, золотые кольца и зубы тоже отдельно. А потом так же деловито и аккуратно лишали жизни: пулями или газом. Впрочем, многие умирали сами, избавляя палачей даже от этих хлопот.

Но комифранцуз Петя пришел в музей целенаправленно.

Он быстро прошел через основную экспозицию — правда, как-то потеряв уже привычное для Майки веселое выражение своих чумовых глазищ. И почти до закрытия завис на специальной выставке, посвященной работе геббельсовского ведомства. Вот здесь и крылись корни ненависти, корни всех убийств, случившихся позже. Вот карикатура с носатым и бородатым человеком, с гадкой улыбкой отбирающим деньги у немецкого крестьянина. Вот еще один, похожий, домогается до бедной немки, вынужденной уступить: ей же надо кормить обездоленных мировым жидомасонством детей. Вот третий, четвертый, пятый. Сотый.

Свою лепту внесли не только бизнесмены на крови и не только безголовые, влекомые толпой, но и высоколобые интеллектуалы. Одни защищали немецкую науку от засилия иудеев. Другие — немецкую культуру. Третьи защищали что-нибудь еще.

Надо отдать должное: вряд ли высоколобые хотели отправлять детей — даже еврейских — в газовые камеры. Просто высказывали свои мысли о быстром достижении справедливости в их трактовке.

Но газовые камеры заработали прежде всего благодаря таким высоколобым. Без них Гитлер не смог бы ничего. Потому как только с очень большой ненависти можно устроить такое.

А большая ненависть — всегда дело рук больших профессионалов.

Майка вышла из музея какая-то надломленная.

— Зря ты меня сюда привел.

— Извини, — непривычно коротко ответил спутник.

Уже отъехав несколько миль в сторону Нью-Йорка, она сказала:

— Это ты меня извини. Я просто струсила.

— Не страшно, — ответил Петя.

— Нет, страшно, — вздохнула Майка. — Потому что все подобное происходит, когда люди делятся на три категории: палачей, жертв и трусов.

— Хорошо сформулировала, — одобрил студент третьего курса, сосредоточенно ведя машиненку по хайвею — уже начало смеркаться.

Где-то в районе Филадельфии остановились в придорожной кафешке перекусить. Напряжение от музея — точнее, от бесконечного мелькания взрослых и детских лиц безвинно убиенных — потихоньку спадало.

Но того упоенного веселья, когда бродили по городу, и той упоенной болтовни, когда ехали в Вашингтон, уже не было.

До Майкиного дома добрались почти ночью.

Во дворике ее ждала встревоженная Двора-Лея.

— У тебя все нормально, девочка?

— Да, — ответила Майка. — Мы были в Вашингтоне. — Ей стало стыдно, что она не позвонила предупредить.

— Смотрела Белый дом?

— Нет. Музей холокоста.

— Это зря, — подумав, сказала Двора-Лея. — В твоем положении лишние переживания не нужны. Надо смотреть в будущее, а не в прошлое.

— Наверное, — вежливо согласилась Майка.

Но сама думала иначе: без знания прошлого очень легко лишиться будущего.

А еще она познакомилась с этим чудаком, комифранцузом.

Смешной мальчишка. Как он только ее уговорил на эту поездку?

Господи, какие ж у него фантастические глаза!

18

А Воскобойникову с работы все-таки уволили. Хоть и занималась она, казалось бы, почти теоретическими вопросами, ан нет: выводы-то вели к практическим действиям. И в результате этих действий миллиарды рублей меняли направление своего движения. А когда крупный российский бизнесмен, тесно связанный с властью (не связанные с властью крупные бизнесмены давно повывелись), вдруг оказывается без облюбованного миллиарда — он умеет нажать на такие кнопки, что даже замминистров с безупречной репутацией можно выгнать с работы.

Надо отдать Екатерине Степановне должное: в депрессию она не впала и попыток вернуть кресло тоже не предпринимала, хотя могла бы — за годы работы, естественно, обросла связями.

Она взяла отпуск — длинный, за три года не отгулянный, — и поехала сначала в Подмосковье, где тупо проспала две недели, а потом в Турцию, в СПА-отель, где еще на три недели отдалась в руки многоопытных косметологов.