Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

объединенные порукой племенной, узами кровными, у него, у

преданного делу подчинения меньшинства большинству

душой и телом, на этом свете есть.

Ну, а без борьбы, без равнения ежедневного на

идеалы светлые, Иван попросту не мог. То есть лишился бы

буквально и средств к существованию, и крова.

Увы, хоть и наплел в деревне младший Закс чего-то

про маркшейдера, балл, набранный при поступлении не

оставлял ему надежды искусством землемера овладеть,

хорошо, что подсказали, и он успел за день до срока, роковой

черты, буквально чудом, документы перенести и принят был

на технологию пропащую, унылую, разработки рудных

месторождений. Но и ремеслу нехитрому "брать больше,

кидать дальше" учиться не по силам оказалось Ване.

Вот тогда-то и открыл ему Тимоха, благодетель,

способ стипендию при неудах иметь и жить в общаге в

комнате отдельной.

— Шустри, шустри, будь под рукой и на виду.

Год продержался Ваня, а к четвертому семестру, все,

казаться стало, выгонят без вариантов, и снова спас Тимоха,

придумал академ и посадил на место второго, освобожденного

секретаря.

Ах, времечко какое было, рос, капитал, багаж

копился, и, елы-палы, все коту под хвост. В сентябре Толю в

обком забрали, явился в октябре Устрялов солидность

придавать.

— Здгаствуйте.

(Да, такой же он Устрялов, как Кузня — Кузнецов)

Василий Александрович — так и поверил Ваня.

— Хогошо, хогошо.

Чернявый, глаза карие, и нос горбатый, всю зиму

дурака валял, смотрел, как Ваня прогибается, невиданную

демонстрирует, показывает преданность, а в апреле за одну

неделю всего лишил. Был Ваня вторым лицом в ячейке

организации общественной, отвественным за верность

идеалам, то есть с кем надо имел контакт понятный тесный,

это с одной стороны, а с другой, президентом дискоклуба

состоял, заслуженной любовью широких масс мог

наслаждаться. А что теперь? Хорошо Настасья Алексеевна,

комендант общежития, его взяла мести дорожки, дворником,

деньжата хоть какие-то и комната осталась. А впереди — тоска,

курсовики, зачетов пять и три экзамена. Короче, шансов

никаких даже до годовщины Октября ближайшей в науки

горной храме продержаться.

Так что обрадовался, ох, как обрадовался Госстрах,

когда вся эта кутерьма вокруг большого бюста началась. Нет,

вылупились синенькие не случайно, не просто так глазенки

Ильича люминисцентною гуашью заиграли, теперь их всех,

всех до одного, на воду чистую Иван, какие могут быть

сомненья, выведет.

В общем, сочинил Ванюша два письма, и подписался,

открыто, честно, Иван Закс, без отчества, но имя полностью,

пускай удостоверятся. Одно о положении в комсомольской

организации ЮГИ, второе о личности и гнусной деятельности

Натана Израилевича Кузнецова.

Мало того, что человек этот, взявшийся руководить

воспитательно-массовой работой, политически

неблагонадежен и морально неустойчив, этот Иуда без

смазки-верткий, попросту вор. Да, утащил к себе домой

общественный, на смотре-конкурсе всем институтом

завоеванный магнитофон высшего класса "Илеть".

Ну, ясно, ясно и понятно, готов был Ваня, только

позовите, объяснить откуда что растет. Но…

Не звали. Таскали всех, в полном составе комитет,

полдискоклуба, СТЭМ, кто только не ходил к товарищу

специальному юлить, кривить душой, лукавить, врать. А Вани,

Госстраха, бывшего второго секретаря и президента как бы и

не существовало вовсе. Его, и Игорька Кима.

Впрочем, кто его знает, Потомка. Он парень

скользкий, азиат, скуластый чурка. Тогда в апреле сразу Ваню

продал. Еще бы, ему-то что, как распределял билеты и

пригласительные, девчонок у дверей сортировал, так и остался

при своем, при шкурном интересе.

Или вот сейчас, неделю пили вместе, а позавчера

пропал, исчез, вторую ночь в общагу не приходит…

Определенно заговор! Коварнейшие происки,

предательские козни, ох, мало Гитлер их стрелял, фашист,

собака, за дело взялся — делай до конца. Иль не по силам

просто человеку с ордою дьявольской сражаться? Погубят,

погубят, только тронь.

— Ким, сука!

Никого.

"Неужто и Потомок тоже…" — уныло думал Ваня, в

трусах зеленых и майке кремовой на панцирной кровати сидя.

Никто за стенкою не отзывался на стук настойчивый и

кулаком, и пяткой, не реагировал, и в сердце венозная, густая

пребывала ненависть, а в душе тоска туманом кислым,

нехорошим поднималась.

Потомок, ладно, можно пережить, но вместе с ним,

козлом, внезапно улетучились и деньги. Капуста, башли,

грязь, купюры, которыми, миф о происхожденьи небесном,

царском, оправдывая словно, сорил дружины институтской

комсомольско-молодежной командир, без сожалений тратил,

не считая. (Легко быть щедрым, если после каждой дискотеки,

хоть не закуривай, бумажки потные, пятерочки, да

трюльнички, так и выпархивают из карманов, гнусные, ловить

не успеваешь).

Поил. Поил, кормил, сознаемся, последнюю неделю

Госстраха Ким, своих же денег у Ивана оставалось шесть

рублей, и половину, мать родная, он, несчастный, уже вчера

истратил.

В общем, немедленно за первым утренним стаканом

просил измученный борьбой бесплодной организм второй, но

опрокинешь, засосешь, искрой черешневой, бордовой,

соблазняющий, манящий элексир — не хватит, не хватит точно

пузыря до ужина, сгорит до срока сок закавказкой падалицы

мелкой, и что тогда, чем встретишь угреватую луну, когда за

форточку зацепится полночной репой.

— Пушнину сдай! — бес подбивал писклявым голоском

на безрассудство.

— Позора больше, все равно нигде не принимают,

хрипел, за правым спрятавшись плечом ангел-хранитель.

Вот.

Вот в какой момент трагического раздвоения,

внутренней борьбы (печенка примеривается к селезенке, и

почку укусить аппендикс норовит) некто стеснительный и

скромный три точки, два тире отбил с той стороны входной

двери.

— Кто там?

— Из деканата, — открытым текстом сообщил,

растолковал значение таинственных сигналов знакомый

птичий голос:

— Да открывай же… Распишись, Иван, — курносая

Натуля, секретарша технологического потупилась, то есть

взгляд сам собой упал, приклеился, остановился на гладких,

бледно-голубых конечностях разжалованного, попавшего в

немилось вожака.

— Где? — вертя бумажек пару, не понимает Ваня, что

плоть его сиротская, нелепо обнаженная, сегодня за обедом

под компот пойдет у младшего, падежных окончаний

наглотавшегося, предлогами, приставками по горло сытого,

печатающего, тык-тык-тык, персонала.

— Ну, там вот, видишь, "получил".

— А, тут…

— Мне эту, тебе эту. До свиданья.

"Тов. Закс И.Р. Сегодня в 15.35 Вас примет ректор

ЮГИ, доктор технических наук, профессор М.С. Сатаров по

Вашей просьбе".

Читал, читал и вдруг дошло. Разобрались, родные.

Оценили, ждут. Эх, хрустнул пальцами, присел, привстал,

сквозь дым сомнений в ясность прошагал, да, полстакана

ровно, и все, ни грамма больше. Для плавности движений и

четкости мышленья, безусловно. Допил и бриться, мыться,

гладить брюки, носки в порядок приводить.

День занимался исключительный.

Об этом думал мелкозвездный офицер Виктор

Михайлович Макунько, меж фетровых и шерстяных,

бесформенных и неуклюжих, достойно пронося свой головной

убор, кепчонку восьмиклинку из хлопка и полиамида на

шелковой подкладке.

Вдоль по Советскому проспекту мужчина шел, в

витринах тканей столбенели манекены, игрушки строились в