Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

рюмочку, проглоченную только что отправил догонять.

— Понял?

Определенно. Не просто выше, а еще и как бы в

сторону, отвел угрозу навсегда. Ага. Позвал к себе перед

началом самым отчетно-выборной компании и ласково бумагу

из ЦК (конечно, и друзьям московским спасибо, как же,

устроили) змеюге показал:

— Сечешь масть, Константин? Местечко на область

кинули в МГИМО. Хочу твою кандидатуру зарядить. Ты как?

Ах, щечки вспыхнули, и был таков, сгорел наш

гаврик.

— Ну, все тогда, давай всю эту туту-муту оформляй.

Здесь ворох, клин, на два мешка.

Вот вам и Жаба, Игорек Цуркан, сын

спецпереселенца, обхитрил, объегорил вохровское семя.

Ловко.

Не зря Степану Кондакову пришелся ко двору.

Впрочем, в дом управляющего делами обкома партии брали

примака из знаменитой ну разве крапивы буйством, да шпаной

жестокой, деревни, давным-давно проглоченной Заводским,

вкривь и вкось расползшимся районом города Южносибирска,

Чушки, не за красивые глаза и ум недюженный, что притаился

неприметный под бобриком борцовским, грозившим рано или

поздно у переносицы сойтись с бровями. Нет, брали

любезного за выдающуюся тягу, натурально за

необыкновенную, особую, конфигурацию его балды, коя,

хвала тебе, Создатель, покой душе неистовой Светланы,

дочурки младшей Степана Кондакова принесла.

И в кого мерзавка такой оторвой уродилась, никто

понять не в силах был. Поверите ли, но лет с пятнадцати

голуба загуляла. Да как. Еще семнадцати не стукнуло девице, а

папка уж привез ей в первый раз с Кирпичной главврача,

доставил, чтоб доктор позорных насекомых размножение в

волосяных покровах полудетских приватно прекратил.

Боже, Боже, так бы, наверно, и окончила свой век под

лавками автовокзала, кабы не турнир международный на

призы фарфоровые газеты "Труд". Спасибо, Провиденье

смиловалось.

Итак, зимою семидесятого, перед красавцем главным

корпусом профилактория завода "Фибролит" торжественно в

безветрии морозном опали флаги стран и близких, и далеких, а

на матах праздничных цветных, в отстроенном недавно (на

зависть всем на областные денежки) спортивном зале,

сошлись, дабы поспорить за кубки в разводах кисельных

голубых дулевских, захватов и подсечек мастера.

А на трибунах поглазеть, позырить честные, открытые

единоборства собралось (и кто им выдавал спецпропуска, и

как хватило розовых картонок с куском угля на фоне

шестеренки, тайна) все, что способно было только в центре

областном стрелять глазами, вертеть частями тела

выступающими и губки делать бантиком. Буквально

оголилась передовая, "Томь" обезлюдела и опустел "Южбасс",

без малого неделю не с кем было отдохнуть, потанцевать,

словечком перекинуться согражданам, в наш город

занесенным по личной или казенной вечной надобности.

Да, событие незабываемое.

Ну, а в центральной ложе, среди гостей почетных,

блузоном желтым глаз ласкает Света Кондакова. Ух. И все

болеют за чеха, блондина — сажень в плечах, а его земляк наш,

черт скуластый Жаба, берет и делает. И венгра укладывает

лихо, и соотечественника, братишку, из Нижнего Тагила.

Короче, шансов не оставляет никому в своей говяжьей

полутяжелой категории парнишка из Чушков.

Герой, а финал чуть было не отдал болгарину. Чуть

было не по плечо не оказался Христо Жихову на пьедестале с

цифрами 3-2-1.

Не может быть! И виной тому Светка Кондакова,

выбравшая не чистенький, сверкающий средь снега красным

пластиком призывным лоджий (на первом этаже за каждой

шторкой одетые в спортивные костюмы стальные люди с

медными глазами) чудесный корпус для гостей из стран нам

братских, нет, под своды веток, лап сосновых, в синь леса

углубилась девка, подкралась к подкрашенной лишь наскоро

пятиэтажке, в дверь юркнула служебного подъезда, пока

гремела пара мужиков небритых железом сеток с бутылками

молочными буфетными, и затаилась.

Заходит в комнату свою без двух минут турнира

победитель, конечно же чтоб лечь и выспаться как следует

перед последним, главным поединком, а его рука, пальчонки

игруньи шаловливой за гусака, за беленького, цап, и он,

веселый дурачок, мгновенно, оп, и в поросенка превратился

розового, гладкого, ей-Богу, хрюкнет.

И хрюкнул, кто бы сомневался, и мяукнул, и даже

гавкнул пару раз, короче, не ошиблась Света, не обмануло, в

заблужденье не ввело ее борцовское трико, заснула девушка в

конце концов — лик просветленный, на сердце благодать, и

юноша с ней рядом прикорнул, но не прошло и трех часов,

кулак угрюмый тренерский сотряс дверь хлипкую, вскочил

бедняга:

— Слышу, батя!

И в душ, то ледяную включит, то горячую, то голову

подставит, то живот, и вроде бы взбодрился, но разве Тихона,

волчару старого, обманешь.

— Тебе сейчас расплющить нюхалку, паскуда, или

попозже, — ааа-ааах, но хрящичек не хрустнул, не хлынула

горячая в два ручейка, работа — заглядение, не зря Глеб

Алексеич Тихонов, заслуженный, любимый всеми тренер

федерации родной, остановился, щупальца разжал ни раньше

и ни позже, тика в тику.

Профессор психологии спортивной знал, понимал,

еще бы, продолжит его дело Христо Жихов, без меры, без

оглядки, едва опустит в партер, едва почувствует, что можно

финал взять чисто, пойдет в ход локоть обязательно. Да,

скромный, невыдающийся нос Цура, лишенный кислорода,

сжатый, смятый здоровым бугаем из Пловдива такую бурю в

удаленных от него изрядно надпочечниках произвел, что

Жаба, законам всем природы вопреки, огромным стал,

ужасным, страшным, и жалкими колечками рассыпались по

полу трудовые Жихова очки, когда его лопатки вмял, вогнал, к

ковру приклеил насмерть рассвирепевший бык чушковский,

какой там руку, лезвие просунешь фиг, полмиллиметра

обоюдоострых.

Свободен.

И злобы никакой, взял Тихона и в раздевалку внес, а

тот бормочет, репа красная:

— Ах, ты, сученок, раскидай, убить тебя, ублюдка,

мало…

С ума сошел мужик, совсем рехнулся. Но и Жаба

молодец, хорош, с башкою мокрой, в куртешке легкой и с

медалью вышел на крыльцо, зачем? какого черта? да видно

было так назначено ему.

Стоит машина барская, "волжанка" — два ноля

семнадцать, дверь открывается и чемпиона манит

указательный, крючочек розовый, иди сюда, жеребчик, давай

скорее, племенной. Цур шаг, его за синюю болонью хвать и

втягивают внутрь, и кто, вчерашняя коза, ночная гостья.

— Куда?

— Ко мне.

А утром папа с мамой.

Кто? Чего?

— Он будет жить у нас.

И некуда деваться.

Таким вот образом, в бою чуть нос не потеряв, и

симметричный ему орган (относительно чего поможет

циркуль вам определить) чуть было не сточив совсем, Игорь

Ильич Цуркан вдруг оказался зятем Степана Кондакова.

А был в ту пору Степан Андреевич человеком не

простым, влиятельным, могущественным даже, и не столько

должность тут играла свою роль, хотя, конечно, безусловно,

вес придавала определенный его словам, желанья и поступки

наполняла смыслом государственным, но в первую очередь

благодаря отношениям неформальным, приятельским, что

связывали Степу и Бориса, а, проще говоря, управляющего

делами и первого секретаря, отца тогдашнего Юносибирской

области, Южбасса, творца морей, плотин и дамб, а также

чемпиона сбережения энергетических ресурсов, Бориса

Тимофеевича Владыко.

Случай, по правде говоря, редкий, но так уж вышло,

сложилось, сохранили, по жизни как-то умудрились пронести