Люди книги

Игра продолжилась еще час. Каждый игрок выиграл и проиграл. Арийе посчитал, что времени прошло достаточно и пора покинуть стол. Снова Бригелла остановил его руку, когда Арийе потянулся за своим достаточно большим выигрышем.

— У вас что, свидание? — тихо спросил он.

А потом сказал еще тише и наклонился еще ближе:

— Или вы соблюдаете комендантский час?

«Он знает», — подумал Арийе и вспотел.

— Давайте, господин Чумной доктор, сыграем еще одну партию по умеренным ставкам, по-дружески!

Бригелла вынул из-под своего плаща толстый кошелек и положил на стол. Арийе трясущейся рукой выдвинул вперед все выигранные деньги. Страх потери — сильный, восхитительный — переполнил его.

Игру снова вел барнаботти.

— Туз. Двойка. Тройка…

Арийе испытывал необыкновенную легкость.

— Восьмерка. Девятка…

Ему трудно было дышать. Сердце тяжко стучало в ребра. Вот-вот он снова выиграет.

— Валет. Дама…

Его сердце сжалось от ужаса и восторга. А затем ужас победил, потащил в пропасть, раздавил: барнаботти перевернул карту, и выпал король. Рев в голове Арийе заглушил звук, медленно сорвавшийся с губ аристократа:

— Король!

Барнаботти дотянулся до груды золота и придвинул ее к себе, слегка поклонившись в сторону Бригеллы.

— Ну а теперь, Доктор, можете оставить нас, если вы устали от нашей компании.

Арийе покачал головой. Он не мог уйти. Не сейчас. Он потерял не только выигрыш, но и добрую половину своего капитала. Один из кошельков донны Рейны лежал возле него уже пустой. До прихода сюда он намеревался рискнуть только одним кошельком. Половину на игру, половину на нужды паствы. Вот что он намеревался сделать. Однако сейчас полез за вторым кошельком. Пальцы ощутили его ободряющую тяжесть, и Арийе показалось, что его искупали в золотом дожде. Он был совершенно убежден, что магическое везение первой половины вечера его не оставит. Этому поможет не его собственная рука, но рука божественного провидения, направившего его сюда. Он смело положил кошелек на стол.

Единственный раз за вечер непроницаемое лицо барнаботти выразило эмоцию. Брови поднялись чуть ли не до краешка пудреного парика. Он почти незаметно поклонился Арийе и начал партию.

Арийе испытал изощренное мазохистское удовольствие. Карта, стоившая ему кошелька, оказалась восьмеркой. Слово «восьмерка» упало с губ барнаботти и, образовав символ бесконечности, вытянулось в туннель, засосавший в себя душу раввина.

Он с недоумением уставился на то, как все его золото выстроилось в блестящие башни возле других игроков. Арийе поднял руку и спросил перо. Весь дрожа, написал записку с просьбой выдать ему сто монет. Барнаботти взял записку двумя пальцами, посмотрел на нее и молча покачал головой. Арийе почувствовал, как кровь обожгла лицо.

— Но ведь я сам видел, как вы играли с проигравшим на десять тысяч цехинов под его честное слово!

— Слово венецианца — другое дело. Почему бы вам не пойти к еврею-кровопийце, если вам нужен кредит?

Он бросил записку на пол.

За соседними столами все внезапно умолкли. Лица в масках одновременно повернулись в их сторону. Стая хищников, почуявших добычу.

— Жид! — пренебрежительно изрек Пульчинелла. — Вот в чем дело. Я сразу понял, что он не венецианец.

Арийе резко повернулся, сшиб свой бокал и, спотыкаясь, выскочил из зала. В Комнате Вздохов куртизанка вытянула пухлую руку, постаралась затащить его на свой диван.

— Куда так спешишь? — проворковала она. — Каждый может проиграть. Сядь со мной, я тебя успокою. — А потом добавила во весь голос: — Я еще не пробовала с обрезанным!

Он оттолкнул ее и, шатаясь, спустился по ступеням на улицу. Унизительный смех сомкнулся вокруг него, словно вода.

В сером свете молельни Иуда Арийе натянул на голову талит [19]и склонился перед Богом.

— Я согрешил, совершил предательство, обокрал…

Слезы заливали щеки. Он раскачивался вперед и назад, говорил слова молитвы:

— Я вел себя недопустимо, грешно, был самонадеян, лгал… совершил беззаконие, преступил нравственный закон… отвернулся от Твоих наставлений, и все пошло прахом. Что могу я сказать Тебе, царящему на небесах, чем оправдаюсь? Ведь Ты знаешь все, тайное и явное. Можешь ли Ты, наш Бог и Бог наших отцов, простить меня, простить мое беззаконие и даровать искупление моим прегрешениям…

Арийе в изнеможении опустился на скамью. Болело сердце. Бог мог простить грехи, но Арийе знал — ведь он и сам это проповедовал, — что прощения нужно просить также у тех, кто пострадал от греховных деяний. Он думал в отчаянии о том, чтобы вернуться к донне де Серена и сознаться в обмане. Думал об унижении, которое придется испытать перед собственной паствой. Надо будет признать, что он вырвал хлеб из голодных ртов, лекарства у умирающих. А потом он, и сам бедный человек, должен будет вернуть сумму, которую украл. Это потребует строжайшей экономии. Ему придется заложить книги, возможно, даже переехать с семьей в более дешевую квартиру. Никто бы не назвал их дом просторным: семья из шести человек ютилась в двух комнатушках, тем не менее в одной из комнат имелось окно, да и потолки были высокими. Арийе подумал, что же может быть дешевле. Ему как-то раз показывали однокомнатную квартиру без окна по очень выгодной цене. Про себя Иуда назвал это место пещерой Махпела [20], однако, он запомнил: мало ли кому-то из паствы понадобится жилье. Жилье в Гетто было в таком дефиците, что даже на такие помещения по разумной цене находилось много охотников. Но как он мог просить Сару переехать в такое место? А его дочь, Эсфирь? Она работает дома, разве может она найти место для своих тканей и стола для раскроя. Как она сможет шить здесь без света? Грех был на нем, а не на семье. Как можно заставлять их так страдать?

Арийе потер щеки. Его лицо в набиравшем силу утреннем свете выглядело серым и усталым. Вскоре соберется миньян [21]. Надо привести себя в порядок.

Он вышел из молельни и спустился в свои комнаты. Аромат фритатты подсказал ему, что Сара уже встала. Обычно Арийе нравилась ее фритатта, горячая и румяная. Он садился за стол с тремя сыновьями и любимой дочкой и слушал их веселую болтовню. Но в это утро запах масла на сковороде вызывал у него тошноту.

Арийе схватился за стул. Сара хозяйничала повернувшись к нему спиной, волосы скромно подобраны, подхвачены тонким шерстяным шарфом, завязанным на затылке.

— Доброе утро, — сказала она. — Ты встал ни свет ни заря…

Оглянулась через плечо, и с губ пропала улыбка, лицо приняло озабоченное выражение.

— Ты не болен, дорогой? Ты такой бледный…

— Сара, — сказал он и замолчал.

В углу стояли старшие сыновья, совершали утренние молитвы. Младший, окончивший молитву, сидел за столом вместе с сестрой. Они с аппетитом уплетали фритатту. Арийе стыдно было говорить перед ними, хотя вскоре все Гетто узнает о его позоре.

— Ничего страшного. Я не мог уснуть.

Последнее, по крайней мере, было правдой.

— Ты должен отдохнуть. Попозже. Для встречи с невестой, царицей Шаббат, тебе непременно нужно выспаться.

Сара улыбнулась. Жена и муж обязаны были в шаббат заниматься любовью, и это требование оба соблюдали с радостью. Он слабо улыбнулся в ответ и отвернулся — налил себе в тазик воды. Сполоснул лицо, смочил и пригладил волосы, надел кипу и поднялся по ступенькам в молельню.

Миньян уже собрался. В такие времена, подумал Арийе, ничего не стоит собрать десятку. После эпидемии чумы не прошло еще и года. Болезнь унесла много жизней, и более двадцати старших сыновей приходили в шул [22]каждый день молиться за своих мертвых.

Арийе подошел к бимаху [23]. На столе лежало покрывало из бархата цвета ночи. Его сшила дочь, когда была еще маленькой девочкой. Даже тогда строчка у нее получалась красивой и ровной. Но сейчас покрывало пообтрепалось, как и все в этой маленькой комнате. Бархат стерся в тех местах, за которые держались руки Арийе. Это его не слишком волновало, как и расшатанные скамьи и неровный пол. Все это говорило о жизни, о том, что сюда приходят люди, много людей, и они обращаются к Богу.