Голубой бриллиант (Сборник)

Быть может, потому, что она родная дочь его первой любви?

Едва ли: Ларису Матвеевну он принимал у себя в мастерской

довольно сухо и прохладно. Ни одна струна не дрогнула в его

душе.

129

Алексей Петрович не задавал себе таких вопросов и не

пытался анализировать свои поступки, - все делалось как бы

само собой, как велел ему разум: надо заканчивать "Девичьи

грезы" (сохнет глина), лицо Маши очень подходит к

задуманному образу. Но при чем тогда цветы, да еще не

первые попавшиеся (не все ли равно, какие цветы)? Ни

тюльпаны с бриллиантовой слезой, сверкающие утренней

зарей, ни махровые разноколерные гвоздики, а именно калы,

белые чаши, нежные, трепетные, вознесенные над зелеными

лопухами, как фоном, который подчеркивает их первозданную,

непорочную чистоту. Не потому, что Иванов вообще любит

белый цвет и отдает ему предпочтение. Были же белые

гвоздики и белые розы. Но он остановил свой выбор на калах -

пятьдесят рублей один цветок. Он взял, как принято, три, за

полторы сотни. Так ему велел не разум, а сердце. Сердце

подсказало купить именно эти цветы, содержащие в себе

таинственный символ чистоты, нежности и любви. В зеленой

вазе китайского фарфора, водруженной на столе в большой

гостиной, букет выглядел внушительно и торжественно. Калы,

как три лебедя, взметнули в поднебесье свои белые шеи, и

земные крылья опахали, распростерли в бездонном просторе

Вселенной Белые ангелы - лебеди - посланцы небес -

воскресили в памяти Алексея Петровича чарующую и звонкую

картину художника Рылова "В голубом просторе".

В этот день Иванов проснулся раньше обычного в

приподнятом и несколько возбужденном настроении и сразу

вошел в гостиную. Букет ласкал взор, очаровывал и возбуждал

желание увековечить его красками. И не масляными, а

акварельными. Только акварель, по мнению Алексея

Петровича, могла донести до зрителя трепетную нежность

гордого цветка. Когда-то Иванов, устав от глины и камня,

находил отдушину в живописи, чаще всего в акварели. И

неплохо получалось в жанре цветов и портрета. Неплохо в

живописи, тем более в рисунке получается у каждого ваятеля и

зодчего. В древности некоторые великие скульпторы, вроде

Леонардо да Винчи были и великими живописцами, зодчими.

Выдающийся русский архитектор советского периода Дмитрий

Чечулин, создатель гостиницы "Россия" и так называемого

Белого Дома на Краснопресненской набережной, был хорошим

живописцем. Но палитру брал в руки только для души, "для

себя". То же и Иванов: он понимал, что акварели его всего

лишь "не плохо", зато в скульптуре, в ваянии обнаженного

130

тела, он был мастер высшего класса, не зная себе равных в

наше антихудожественное время.

Сегодня, поджидая Машу, он решил обязательно

нарисовать и подарить ей вот этот букет. На стене в гостиной

красовались две его работы, созданные лет двадцать назад:

акварель "Васильки" и "Подснежники". Это были удачные

работы, они очаровывали своей трогательной свежестью и

нежной теплотой. Они нравились самому автору и привлекали

внимание тех, кому довелось побывать в мастерской Иванова.

Алексей Петрович любил во всем порядок и не терпел

хаоса даже в своем рабочем цехе. Точно так же он следил за

собой, был всегда опрятным, хотя всякой экстравагантности в

одежде не признавал, одевался просто, но элегантно.

В день встречи с Машей Алексей Петрович надел

темнокоричневую рубаху и такого же цвета брюки. Поверх

рубахи - белый шерстяной свитер. Статный, поджарый, не

потерявший спортивную форму, он выглядел гораздо моложе

своих лет. Он метался из комнаты в комнату, потом решил

пропылесосить весь дом, посматривая на часы. А время

сегодня почему-то тянулось очень медленно. В зале он

обратил внимание на тумбу, где стояла "Первая любовь",

проданная за валюту. Теперь она напоминала ему постамент, с

которого сбросили бронзового истукана Свердлова. "Не

хорошо: на самом почетном месте пустая тумба. Надо что-то

поставить", - подумал Алексей Петрович и пошел в спальню. В

спальне на подвешенной к стене полочке стоял уменьшенный

в размере фарфоровый вариант горильефа "Женский пляж",

который украшал танцевальный зал южного санатория, где

однажды отдыхала Маша и где произошла ее встреча с отцом

Настеньки. Композиция "Женский пляж" была единственной

работой Иванова в жанре рельефа. И несомненно удачной.

Делалась она по персональному заказу для южного санатория.

Он не сразу согласился выполнить такой заказ. Перед

заказчиком он ставил условие: его произведение будет

исполнено в сугубо реалистическом плане. В нем не будет

модной сейчас декоративности, абстракции и вообще

современной чертовщины. Заказчик согласился без слов. Для

себя Иванов сделал уменьшенную в размерах копию, а друзья

исполнили ее в фарфоре в единственном экземпляре и

подарили Алексею Петровичу в день его шестидесятилетия.

Сейчас, глядя на этот горельеф, Иванов вдруг

неожиданно открыл для самого себя всю прелесть и

неповторимую художественную находку. "И почему она стоит

131

здесь, в темном углу спальни, а не в зале, где выставлены

лучшие работы?" - спросил Иванов себя с недоумением и, не

раздумывая, перенес композицию в зал и водрузил на тумбу,

на которой многие годы возвышалась "Первая любовь".

Алексей Петрович был возбужден и не мог объяснить

самому себе причину такого непривычного для него состояния.

Обычно спокойный, сдержанный и ровный, он обнаружил в

себе смутное ощущение чего-то нового или давно позабытого,

но вдруг пробудившегося и желанного. Трепетное ожидание

оборвал звонок в прихожей. Он вздрогнул и торопливо

направился к двери, всего на какой-то миг задержался у

зеркала и смутился, увидав свое лицо розовым.

Да, это была Маша. В расклешенном трапециевидном

пальто золотистого цвета с отделанными черным мехом

манжетами, и таким же воротником и норковой шапке-ушанке

тоже черной, как черный шарф. Она остановилась у порога как

бы в нерешительности и, преодолевая смущение, сказала

негромким, певучим голосом:

- Здравствуйте, Алексей Петрович. Это я. Можно?

Порозовевшее то ли от легкого морозца, то ли от

волнения ее открытое лицо озаряла подкупающая улыбка.

- Не только можно, очень желательно, - мягким голосом

ответил Иванов и сделал выразительный жест в сторону

распахнутой двери: - Прошу вас.

Его приятно поразило элегантное пальто, строгий, легкий,

свободный покрой и золотистый цвет, удачно гармонирующий с

черным мехом высек в памяти Иванова когда-то прочитанные

и запавшие в сознание поэтические строки: "Золото с чернью,

золото с чернью в небе чеканет Луна..." "Золото с чернью", -

мысленно повторил он, помогая Маше снять пальто. Он

обратил внимание на ее тоже черные сапоги и черную юбку, на

свитер удивительной расцветки, где черное постепенно

переходило в дымчатое, потом немного светлей и наконец в

светлое. "Ее любимый цвет", - решил Алексей Петрович,

провожая Машу в гостиную. Он предложил ей сесть, но она

попросила позволения осмотреть расставленные вдоль стен

его работы. Взор ее почему-то сразу же, как только вошла в

комнату, привлек горельеф "Женский пляж". Она смотрела на

эту композицию с каким-то детским непосредственным

восприятием, большие, очерченные легкой тенью глаза ее то

щурились, то изумленно округлялись, излучая тепло и ум.