Бьющееся стекло

В стенном шкафу очень много места. Им даже хватило ума снабдить его замком и ключом. Зеркало в полный рост — еще одно дополнительное преимущество.

Диди пробежала рукой по покрывалу — осмотр других номеров до этой стадии не доходил — и удовлетворенно кивнула. Так она и предполагала — добротное ирландское полотно.

— Принесите мой багаж. Немедленно, — велела она носильщику, ненавязчиво ждавшему у двери.

Она почувствовала себя вернувшейся на родину. Во всем: от лепнины в номере отеля до постриженной пышной зелени чувствовалась Европа — подлинная, изысканная роскошь. Даже вот таких хрустящих, накрахмаленных полотняных простыней у себя дома она не могла купить ни за какие деньги. Мир этих вещей был ее миром. Она привыкла узнавать, принимать и ценить их.

Возможно, так сложилось потому, что в первый раз она попала в Европу еще совсем юной. В семнадцать лет… или даже в шестнадцать. Она путешествовала с родителями: останавливалась на месяц в одном гранд-отеле, потом на месяц в другом… Мраморная ванная, сводчатый потолок и ваза, где ежедневно менялись только что распустившиеся и тут же срезанные цветы. Шелковый белый коврик рядом с кроватью. Еда на чистом костяном фарфоре с гербом отеля, всегда подававшаяся официантом с подобающей подобострастностью. Страну пребывания можно было определить разве что по тонким различиям в построении некоторых английских фраз и легкому намеку на акцент у обслуживающего персонала.

Июль, как правило, проводили во Франции. В Париже ее отец обычно останавливался в отеле Бристоль, чтобы избежать городского шума, снимал эксклюзивный люкс, выходивший во внутренний дворик. Они делали покупки на авеню Джордж Вашингтон, заглядывая лишь в салоны Живанши, Баленсиага и Диора, а на авеню Монтень лишь к Нине Риччи и Шанель. На Ривьере они предпочитали Канны, люкс в Карлтоне с видом на набережную Круазье.

Во Флоренции, на «Вилле Медичи» с ее тремя консьержами, их ждал люкс, выходивший на тихий монастырский сад. Вдвоем с матерью они обходили ювелиров, поколениями державших лавки на Понте Веккио, где она училась отличать подлинную флорентийскую филигрань ручной работы от искусных подделок. Пока мать занималась покупкой, она из окна личного кабинета хозяина порой любовалась тем, как снуют по Арно лодки с ярко одетыми гребцами. Иногда они посещали Виа Торнауони, где продавались вещи из коллекций лучших кутюрье Милана.

В Венеции их резиденцией, разумеется, становился люкс в Палаццо Гритти, с видом на Большой Канал. Ей запомнились поездки на остров Мурано: они без устали объезжали фабрику за фабрикой в поисках самого изысканного хрусталя — поиски, которые неизменно месяц спустя завершались в экстравагантных салонах Сальватини или Паули и Компании. Транспортом служило только водное такси — на паромах всегда царила толчея, что же касается гондол, то ее родители утверждали: если проявишь беспечность и сядешь в одну из них, вся одежда пропитается запахами канала. Ее мать всегда заявляла, что месяца недостаточно, чтобы побывать во всех галереях, какие упоминаются в туристических путеводителях, и, видимо, поэтому на продолжавшиеся полдня экскурсии «Америкэн Эксперсс» ее всегда отправляли одну.

Вернувшись в гостиную, Диди взглянула на озеро, повернув бронзовую ручку, открыла балконную дверь и, выйдя на балкон, села в шезлонг. Расслабившись и ощущая всем телом упругие полоски ткани, она невольно поежилась, осознавая, что смертельно устала. Была то физическая усталость или же эмоциональная, в действительности не имело значения. Главное, что теперь она здесь. Наконец-то она сюда вернулась. После слишком долгого отсутствия.

Вдававшийся в озеро своеобразный бассейн, похоже, пользовался популярностью. Должно быть, это тот самый плавучий док, о котором ей рассказывали. Шезлонги на палубе не пустовали, на воде плавал оставленный купальщиками мяч. Диди записалась на курортную программу, но это вполне могло подождать до завтра. Или до послезавтра. Время представляло собой тот товар, который больше ее не интересовал.

По озерной глади, пыхтя, ползло допотопное деревянное суденышко: над спокойной водой разносился перестук его мотора. К основанию горы лепились миниатюрные виллы — «пряничные домики», как называла их она прежде. Оранжевые черепичные крыши и ярко окрашенные стены казались цветными мазками на фоне изумрудной зелени. По крутым склонам, петляя, поднимались автомобили: на металлических корпусах, отмечая маршрут, то и дело вспыхивало солнце. Некоторое время Диди следила за тем, как эти блестящие точки то появляются на виду, то пропадают за деревьями или в окутывавшей склоны туманной дымке. Потом глаза ее устали от блеска, и она перевела взгляд на паривших над озером дельтапланеристов. Отвага этих людей восхищала, их неторопливое скольжение по воздуху завораживало.

Поймав ветер, некоторые из них заскользили в ее сторону, и один на мгновение приблизился к балкону настолько, что Диди успела рассмотреть его внешность. Прекрасный образец средиземноморского типа. Волевое, с резкими чертами лицо. Распростертые под крыльями сильные, мускулистые руки. Стройное, худощавое тело. И сложением и обличьем совсем, как Тони.

Не отводя глаз, Диди следила за его гипнотизирующим движением, и вот уже ее мысли унеслись в полет, столь же причудливый и свободный.

Назад, в Бостон. Назад, к Тони.

Нет, если уж быть точной, то в Европе она проводила не каждое лето. Исключением явилось то лето, когда ей исполнился двадцать один год. Ей было не так-то просто убедить родителей отпустить ее в Гарвард, на летние курсы. Они так и не поняли, с чего это вдруг ее потянуло учиться. «Никто из твоих друзей туда не едет», — недоуменно твердили они. Им было отчего недоумевать — учение никогда не относилось к числу ее любимых занятий, и мать с отцом помнили, скольких трудов стоило убедить Диди посещать Брэнксом Холл, а потом Риерстон в Торонто.

Что ты там забыла? — спрашивали они. Их тревожило, как бы дочурка не оказалась в неподходящей компании. Конечно, ее отец имел деловые контакты в Бостоне, так же как в Филадельфии, Атланте, Далласе или Майами. Как в любом городе, где его дочерние компании строили торговые центры. Но настоящих друзей, людей, на которых он мог бы положиться и которых мог бы попросить ввести Диди в свой круг, в тех краях у него не было.

Но как раз это и побуждало ее стоять на своем. Ей очень хотелось оказаться там, где никто не знает ее родителей и, услышав ее фамилию, не подумает первым делом о деньгах. Она намеревалась пожить самостоятельно, выяснить, кто же она — Диди — такая на самом деле.

Как говорили, Бостон не самое плохое место, где можно провести лето. Всего в двух часах езды оттуда лежит Кейп Код — длинный песчаный полуостров в Массачусетсе, славящийся романтичными пляжами с белым песком.

Она постаралась успокоить родителей, заверив, что жить будет в университетском кампусе, а стало быть, не останется совсем уж без присмотра, и польстила их тщеславию, напоминая о высоком престиже избранного университета. Последнее действовало: она сама слышала, как отец с гордостью говорил деловым партнерам о намерении своей дочери поучиться в Гарварде. Столь незначительную деталь, как то, что речь шла всего-навсего о летней программе, он, разумеется, опускал.

Правда, родители настояли на том, чтобы проводить ее в Гарвард, что и сделали за два дня до ее официального заселения. В четверг, на последней неделе июня, они прилетели из аэропорта Мэлтон в Бостон. Время ее прибытия явилось результатом двух не связанных между собой факторов: желания ее родителей не откладывать собственный отъезд в Европу, а отплыть, как всегда, на июньском рейсе «Микеланджело», и отцовского присловья, отточенного за годы успешного ведения строительного бизнеса: «кто явится первый, тот застолбит лучшую площадку».

Диди хотела прибыть в кампус незаметно, но, невзирая на все ее протесты, отец не захотел отказываться от укоренившихся привычек и настоял на том, чтобы в аэропорту Логан их, как и во время всех прочих поездок, встретил «линкольн», который, доехав до кампуса, остановился перед самым Тэйер Холл, общежитием, где предстояло жить Диди.