Казейник Анкенвоя (СИ)

- Кто ж останется?

- Ты о чем, святой отец?

Могила, осушив стакан и мало-мало протрезвев, обернулся на мой вопрос.

- Если ни семитов, ни антисемитов не будет, кто ж останется?

- Демагогия, - вставил свое веское слово Хомяк, и, поддернув манжет с золотой запонкой, оценил свои наручные часы. - Пора на встречу с избирателями.

Бургомистр, пошатнувшись, встал из-за стола и затем довольно прямо выкатился из буксира на природу. Зайцев метнулся было следом, но его придержала Вика-Смерть.

- Мнение кардинала о центральной славянской идее сам отредактируешь в духе русско-немецкой сплоченности. Гранки мне пришлешь.

Зайцев пробормотал что-то согласное и умчался догонять политическую верхушку.

- А кто здесь кардинал? - проявил тактичное любопытство Глухих, снизывая на тарелки печеный картофель.

Картофель был доставлен татарином из камбуза на витых покрытых сажею шампурах.

- Нашего пастора в сан возвели. За разоблачение главаря зеленых идеологов Пушкина, - пояснила Вика-Смерть.

- Так ты же какой теперь веры, бачка, протестант или католический?

- Борису Александровичу видней, - обжигая подушки, я принялся чистить печеную картофелину. Боковым зрением заметил, как вздрогнула Вика-Смерть. Альбинос, однако, встретил мое замечание равнодушно. «Возможно, и не знает он, кто сей Борис Александрович. Возможно, знает он своего хозяина под именем какого-нибудь Йозефа Генриховича Цорка, - Я проследил, окунувши в солонку рассыпчатую картофелину, между прочим, за безмятежным убийцей. - Но, возможно, и знает под именем подлинным. Иначе спросил бы, что за Борис такой Александрович. Но, возможно, и не спросил по соображениям иного толка. Дальнейших пояснений ожидает. Могила умеет ждать. Он тоже, наверняка, заметил реакцию Виктории. Кукиш ему, а не дальнейших пояснений».

- Может, мы тет-а-тет поговорим? - спросила напряженно Гусева, добывая из сумочки тонкие дамские сигареты. - Отойдем. Здесь есть…

Подбирая русский синоним корабельному будуару, Вика замешкалась.

- Отхожее место, - подсказал я, добивая вторую картофелину. - Идем, коли так.

Она привела меня в какой-то матросский кубрик, переделанный под лупанарий. В основном, за счет огромной трехметровой кровати с водяным матрацем, зеркального потолка и матерчатой обивки стен с пурпурным орнаментом.

Когда Гусева села на кровать, застеленную шелковой черной простынкой, матрас под нею заколыхался.

- Я всего лишь секретарь, - сразу объявила мне Виктория, по возможности сокращая свою роль в Казейнике.

- Ростов не держит «всего лишь секретарей».

- Ну, хорошо. Когда у него возникает потребность в женщине, естественно…

- Лжешь, - перебил я Гусеву. - Ростов до тебя не опустится. Он мужчина со вкусом.

Виктория злобно глянула на меня, отвернулась и прикурила сигаретку.

- Ты просто жалкий импотент, - ответила, выпуская в сторону дым.

- Лжешь. Я был и остался верный поклонник твоих прелестей. Но я вульгарней Бориса Александровича. На меня легче угодить.

Гусева медленно, пуговку за пуговкой, приступила к расстежке длинного кожаного платья с глухим воротом. Пуговок было много. Она откинулась на жидкий матрац. Я с любопытством наблюдал, как платье обнажает ее натуру.

Стриптиз, все-таки.

- Завтра к Ростову меня отведешь, - предупредил я Викторию, когда она медленно раздвинула полные свои ноги, и покинул бордель.

Кают-компания в мое отсутствие умножилась дежурным, судя по черной повязке с желтой буквой «С» на рукаве, офицером Перцем, который только что закончил доклад непосредственному начальству о ЧП в расположении славянской роты. Начальство протирало кулаками выступившие от смеха слезы. Даже Герман ухмылялся.

- Ой, не могу! - всхлипывал Могила. - И, значит, Лавр этой сучке при всей честной компании сапогом по яйцам заехал? И крепко заехал?

Перец мял в руках форменный картуз, не понимая, отчего его донесение вызвало такое бурную реакцию за столом. «Удалась Вьюну постановка, - решил я, присев на ящик и доедая картофельный шашлык. - Реабилитировал себя Лаврентий в глазах уголовника. Хорошо. Теперь Могила отцепится от штык-юнкера».

- Многое пропустили, ваше преосвященство! – альбинос хлопнул меня по плечу.

- Знаю. Герман, тебя Виктория зовет.

- Зачем зовет?

- Платье застегнуть.

- Как хочет, - Глухих надернул майку на проступившее волосатое чрево, и поплелся в соседний отсек.

- Молоток Лаврентий? - альбинос налил мне в пиалу из чайничка татарской сивухи. - Мне-то лапшу навешали, типа служка не служка у тебя, а конь со стальными яйцами.

Перец, убедившись, что командование довольно, устроился за столом и приналег на закуски.

- Ты бы, Могила, держал свои столярные инструменты подальше от моего подразделения, - отозвался я мрачно. - Еще одна такая выходка, я этого голубя от церкви к чертовой матери отлучу.

- Не серчай, кардинал. За баловство накажем. Дюжину пива штык-юнкеру вне очереди, - все еще веселился Могила, когда в трюм зашла виновница его торжества.

- Звали, батюшка?

- Подойди.

Вьюн подошла к столу, волоча за собою мокрый шлейф дождевика, стянула с головы капюшон, и во взгляде ее прочел я торжество самодеятельности над немецкой системой Бертольда Брехта.

- Дерзко смотришь, послушница. На колени. Глаза долу держать. Что там за история у тебя со штык-юнкером?

Опустилась на колени. Засопела. Зарумянилась. Уставилась в грязные половицы.

- На ночь пятнадцать раз «Отче наш» и «Символ веры». И вериги надеть.

- Уже исполнила, - скромно держала ответ послушница, распахнув слегка ворот плащ-палатки и предъявивши велосипедную цепь на шее. - Отпусти, батюшка, грех мой.

- Суров ты с ней, - альбинос подтолкнул Вьюну свободный ящик. - Сядь. Отпустим. Поклюй пока с нами, ворона. Дозволишь, святой отец?

- Преломи, - согласился я великодушно.

Анечка подтянула к себе ближайшую тарелку с картофелем, открытую банку с консервированными сосисками, перекрестилась, пробормотала что-то невнятное, и приступила молча к трапезе. Обед мы доканчивали в уединении. Могила с Перцем ушли свои лабазы инкассировать.

- Лавочка ночью вырвется. Сказал, морзянкой в дверь постучит. Один длинный, два коротких.

- Ты ешь, ешь.

- Он руки у тебя хочет просить.

- Я женат.

Вьюн выскользнула из-за стола, разыскала где-то камбуз, быстренько вскипятила воду на растопленной Германом плите, и заварила мне зеленый чай вместо сивухи. Вьюн самостоятельно решила, что чай лучше поможет мне собраться с мыслями. И если это случится, я уже точно в будущем не пожелаю сменять ее на татарский самогон.

- Лавочка со мной повенчаться хочет, - сообщила она, пока я пил раскаленный чай маленькими глотками. - Я пыталась ему втолковать, что ты мнимый священник. Он заладил свое: «Браки на небесах совершаются, а священник ты иль нет, здесь каждый для себя должен сам осознать».

- Священник я иль нет, но тебе, милая, восемнадцати годов еще не исполнилось.

- Через две недели с лишним исполняется.

- Две недели прожить еще надо.

В кают-компанию посреди нашей болтанки явились Герман с Викторией. Оба заметно вспотевшие. Герман времени даром не растерял. Да и Гусева своего не пропустит. Она чужого-то редко пропускала. При виде моей послушницы Вика-Смерть мгновенно перевернулась из дамы полностью удовлетворенной в даму, измученную климаксом.

- Совсем страх потеряла твоя мышка-норушка? Придется отрезать ей четверку лишних веточек. А ты, опавший член союза писателей найди себе другого проводника к Борису Александровичу.

Виктория медленно приблизилась к столу, побледнев от бешенства. В руку ей скользнуло почти незримо тонкое длинное лезвие. Но лучше бы Гусевой не приближаться. Послушница, видать, заскучавшая по честным боям без правил, стрелою снялась с ящика и с какого-то штопорного разворота въехала подошвой кроссовки в там, где грудь. Вика-Смерть выронила стилет и опрокинула пустую металлическую бочку из-под горючего, на которой Герман Глухих содержал стеклянную банку с тритонами для созерцания земноводной жизни. Бочка укатилась куда-то поближе к задрапированной пробоине в борту. Тритоны из разбитой банки разбежались, и, надо полагать, заняли свободные места в зрительном зале. Рукопашный арсенал послушница имела богатый, и Гусева много что еще опрокинула в ближайшие пять минут. В конечном итоге, она опрокинула почти все предметы обстановки, исключая меня и Глухих, успевшего спасти два клейменых чайничка. Татарин подсел ко мне на ящик и предложил пари. Он ставил четверть первача на то, что Вика-Смерть продержится не менее пятнадцати раундов.