Fuckты

Метромост, полночь, огни, душный запах тополей и фреона.

— Я еду сзади тебя, остановись! — сказал в трубку, может, пьяный, а может, нанюхавшийся Макс.

— Алек, не поворачивай, езжай дальше, и если что — еще быстрее.

— Что такое, можешь объяснить?

Романович был почти раллист, ездил умело и быстро.

Мы обогнали в шахматном порядке несколько впереди идущих машин. Последний раз мы так гоняли на стрит рэйсинге [15]в 2003 году, когда надо было за два часа отметиться во всех детских садах сначала Зеленограда, а потом СЗАО. Руководствуясь азартом, мы превышали допустимую скорость в три раза, давали волю беспечности, смазывали границу дозволенного. И выиграли бутылку шампанского «Асти Мартини» за риск. А потом пили из пластиковых стаканчиков прямо за рулем. И снова гнали, иногда расплачиваясь с гибэдэдэшниками, ведь их хлеб — наши штрафы. Еще чуть-чуть, и они будут принимать кредитные карты к оплате. Поверьте.

Телефон зазвонил опять.

— Хочешь поиграть? Ты первая девятнадцатилетняя девочка, которая решилась на это. Уважаю. За это уважаю, — тут трубку перехватила сестра:

— Маш, остановись, поговорить надо! Ты пойми — он просто боялся, что на него лягут подозрения из-за наследства! Никто никого не убивал. Это твое больное воображение.

Я опять скинула, с каждой секундой мы ехали все быстрее и быстрее. Я повернулась к Алеку и посмотрела на него кукольными глазами. Беззвучно игнорируя его незаданный агрессивным тоном вопрос: «Что за херня?»

И сзади были номера. И слева было недоумение.

— Это тот, с кем ты спала и кого ты не стала читать? — он поднял левую бровь и скривил губы, поглядывая на мои трясущиеся руки.

— Какая теперь разница?

— Разница большая. Я могу остановить машину, — он держал руку в готовности осуществить переключение с пятой на первую…

— Какой ответ тебе нужен, чтобы ты нажал на газ?

— Честный.

Алек отпускал газ. Я следила за его коленкой. Миллиметр за миллиметром… Еще немного, и он нажмет на тормоз. Совсем чуть-чуть.

Закололо возле солнечного сплетения.

— Да. И дело не в маленьком члене.

Я не чувствовала скорости из-за закрытых окон, звонящего телефона и той скупости чувств, которая есть в этом мире. Говорят, мы живем в постоянно изменяющемся текстовом пространстве. Так оно и есть.

— Ему нечем заняться, кроме как подрезать тебя?

— Хочет со мной поговорить.

— Ну, так давай остановимся и поговорим.

Я подняла волосы и показала Алеку синяк возле лба:

— Уверен, что стоит?

— Хер с тобой, золотая рыбка! Что же творишь-то, маленькая? — Романович довел спидометр пусть не до оргазма, но до ста шестидесяти секунд за пятнадцать.

И вот мы уже начали ехать на все деньги. Пролетели на красный свет. Я со своим продюсерским образованием пыталась подсчитать бюджет этой поездки, складывая сплошные с обгонами.

У нас было несколько вариантов свернуть до первого ДПС. Ближайший мы проскочили.

— Надо было свернуть направо на Удальцова, — ругнулся Романович. — Скажи спасибо, что полный бак залил.

Мы ехали прямо, не сбавляя скорости.

Я положила тыльную сторону ладони на его коленку. Он начал ерзать бедром, молча уговаривая обойтись без прикосновений.

Спустя еще полминуты тихо произнесла:

— Спасибо.

— Чего спасибо, он еще сзади…

Он был страшно зол, его одолевала ярость от возрастного незнания, что делать в таких ситуациях. Мой и его Armani слились в запах погони.

И вот развилка: если повернуть налево — приедешь к Гоше, Первому меду и Тропаревскому парку, направо — заправка «Юкос», на которой из протеста заправлялись мои знакомые после ареста Ходорковского. Тонкими пальцами Романович включил левый по-воротник и начал перестраиваться в другой ряд.

Мы готовились повернуть на Островитянова, но в последний момент Романович со скрипом вывернул руль и мы пронеслись прямо, набирая обороты.

А сзади послышался визг тормозов, скрежет и стук железа. В боковое зеркало я увидела брызги галогена и искры от удара о бордюр. Макс не успел среагировать и оказался посередине, а точнее носом в каменной глыбе тоннеля. Я резко закрыла окно, не хотелось слышать стоны людей и милицейских машин. Вот теперь я точно не знаю, что сказать. И надо ли говорить?

Несколько секунд прошли в оцепенении.

Увиденное завораживает. Пугает. Потом ты ищешь слова. Жалости, извинения, оправдания.

За нами устало следовал джип.

— Это тоже за тобой? — спросил Алек, грубо и скрупулезно проговаривая каждое слово.

— Нет. Как думаешь, они погибли?

Романович не удостоил меня ответом, пусть на этот раз он не мог просто отклонить вызов или стереть sms.

Нестерпимо молча мы двигались в направлении области и притормозили где-то за тридцать километров по Киевскому шоссе. Алек даже не колыхнулся, не испугался, не произнес ни слова. Как будто выполнил очередной заказ. Обычно в непредвиденных обстоятельствах люди теряются, а он как по мановению волшебной палочки четко следовал указанному кем-то сверху маршруту. Я хотела дотронуться до него, но не могла. Чувствовала, что вот он — катарсис.

Однажды мы с друзьями играли в пантомиму на автостоянке, я сидела на теплом капоте и кричала догадки. Я оказалась кока-колой со льдом и лимоном.

Вышли двое ребят. Один из них, виляя хвостом, подошел к вымышленной барной стойке, а другой нес воображаемый поднос.

— Что пить будете? — посмотрел на часы.

Первый актер этого почти немого кино страшно возмутился:

— Как что? В дневное время?

И тут же кто-то из вымышленных зрителей закричал:

— Кока-колу.

А я добавила:

— Со льдом и лимоном.

Кока-кола со мной всегда — я давлю соломинкой лимон на дне стакана. Мякоть забивает трубочку, а сама корка отдает горечью. Последние глотки всегда неприятны — когда растает лед.

Наша с Романовичем история покрывалась толщей льда. Было горько — как будто я съела всю цедру целиком.

Романович нажал на разблокировку дверей.

— Выйди из моей машины. Раз и навсегда. Выходи, — холодным и суровым, все больше похожим на Макса голосом, он произнес это с такой пронзительной чистотой. Начало закладывать уши.

На нем была майка Moschino. Больше ничего не помню. И голос. Как лед в палатке с мороженым. Такими словами я буду наедине с собой характеризовать нашу последнюю встречу.

Сумка не хотела закрываться. Телефон молчал.

Не глядя в сторону Алека, я открыла дверь и сквозь узкую щелочку просунула правую ногу. Затем левую…

И покинула его жизнь, продолжив свой путь по обочине, погружая в пыль ногти, стуча каблуками.

Никто этого не слышит.

Я видела, как он проехал мимо меня, я знаю, что он не оторвал взгляда от зеркала. Потом, наверное, закурил, несмело выдыхая дым маленькими клубами в последнюю московскую ночь. Во Франции все курят.

Связь: только я и вышка «Билайн»

Почему-то начала вспоминать слова с буквой «ч». Печаль, лачужка, черствый, черника, прочтенный, черт.

Я села на дорогу и заплакала, это были смешанные слезы — счастья, что все это закончилось, и бешеного сожаления. Мне казалось, что на моей спине две татуировки «самолет» и кладбищенский крест. Я не знала, остались они живы или нет, но знала, что я не остановилась и не поверила, и не поддалась на переговоры. В Израиле есть железный закон — не идти на переговоры с террористами. Я бы поучилась у их спецслужб, у меня в Тель-Авиве живет много знакомых.

Странно, еще полчаса назад были мысли о том, что однажды мы с Алеком проснемся и посмотрим на карту мира, взгляд упадет на Калифорнию, сфокусируется на Лос-Анджелесе. Мы переглянемся.

— Не…

— Не…

Втихаря возьмем билеты, попрощаемся друг с другом, а потом окажемся в соседних креслах на большой высоте. И пусть толстый негр, сидя в небоскребе Mirax, озвучит: «Двое сумасшедших русских едут в Голливуд». И я сниму фильм, и Романович его увидит и наконец поймет, что против вируса лжи есть лекарство, и это отнюдь не «Коделак».