Fuckты

Я стояла на обочине, редкие машины проносились мимо с огромной скоростью, где-то были видны светящиеся окна деревенских покосившихся домиков. Не было звезд, тело застыло в ожидании дождя.

Руки крепко держали галографически переливающийся замкнутый круг откровений. Он не помещался в сумку. В тот момент, когда нас больше не было, мне не нужны были слова, я не хотела ничего объяснять, потому как в любой ситуации была бы дурой. Наступило бы либо сожаление о мыслях и чувствах, бессмысленно потраченных на человека, который этого не стоил, либо расплата за то, что еще много лет назад мы не смогли соединить наши тела, выраженные точками в неведомом пространстве, одной простой прямой. К пальцам прилила кровь, вены наполнились желчью и горестью, а искомые слова были разделены на две неровные и острые половинки и спрятаны в сумку — думала, я положу в ящик стола и прикрою школьными фотографиями.

Я шла натертыми на каблуках ногами, шелестя свежим гравием. Вытянула руку — хочу домой, нужно поймать такси.

Остановился джип «Гранд Чероки». Водитель стандартно поднял цену на пятьдесят рублей.

Я села в машину. Мне позвонила Настя и сказала, что на тех самых трех страницах дневника. Гарнидзе встречалась с мужем по вопросам недвижимости.

— Вот бл**!

Водитель, медленно, выворачивая руль, посмотрел на меня и удручающе качнул головой.

— И что вы вечно делите?

— В смысле?

— Ну вы, молодежь, живете в вечных разборках, то во дворах Фрунзенской набережной стреляетесь, то выноситесь из машин за МКАДом.

— Я просто не понимаю, к чему вы ведете?

Он нажал блокировку дверей.

— Страшно? — спросил он, чувствуя, как мои ноги прониклись странной дрожью.

— Так и должно быть.

Он начал сворачивать проселочной дорогой, размытой от постоянных дождей.

— В целом я рад, что ты так далеко уехала.

Он еще раз посмотрел на меня.

— Хочешь, промедола дам, хотя бы больно не будет. Смерть избыточна, чтобы еще мучиться.

Наверное, единственный наш врожденный страх — это боязнь смерти.

Я была права насчет того, что нас с Романовичем больше не будет.

Захотелось попросить прощения у всех близких людей, а самое страшное — за то, что позволила сделать Линде аборт. В такие моменты понимаешь, что любишь. Как в фильме «Дура», хочется высунуться в окно и кричать: «Я люблю мир, маму, малину, Романовича, Линду, Гошу, Настю, Глебастого, мучения, минет, музыку. Все люблю».

Он начал копаться в аптечке…

— Вы что, шутите?

— Нет, а тебе что, не интересно, ты не будешь чувствовать боль — зато будешь видеть, ты будешь одной из тех, кому дано знать — как это. Умереть.

Я аккуратно правой рукой открыла сумку, проверила острый край сломанного диска, вцепилась пальцем в центровое отверстие и прорезала ему шею под ухом.

Он нажал на газ, отпустив руль. Его рука была вся в крови. Он схватил меня за волосы и ударил о бардачок. Сознание помутнело, и я провалилась в темно-синюю пещеру, выстроенную в моем сознании.

Но словно сквозь дымку я видела, как мы понеслись по ухабам, как его нога так и была уперта в правую педаль. Еще я разглядела впереди вышку «Билайн», мы летели строго в ее сторону — это была смерть. Я видела ее глаза. Если бы он не всадил нож мне в бедро, то я все так же завороженно цедила бы эти секунды.

Он нанес еще один удар — я почувствовала, как острие воткнулось в кость, боль пронзила позвоночник. Я схватила диск и всадила ему в пах. И вот он, роковой удар, выбросивший меня через лобовое стекло, которое я пробила плечом.

Жизнь — дерьмо. Я лежала, уткнувшись лицом во влажную ледяную траву, и чувствовала, как холод пронзает ноги и подбирается все ближе: из меня вытекали кровь, лимфа. Они смешивались и начинали запекаться, образуя прослойку вишневого джема, нога онемела, и я начала тихо стонать, правая коленка была уперта в безжизненный камень. Светила половинка растущей луны, что-то росло, кто-то все так же жил, а я умирала. Мне было больно, я впервые осознала, что жить в боли лучше, чем не жить вообще. Мы с детства слышим морали про наркотики, незнакомцев, чужие машины и аборты. И каждый из нас произносит: «Это с кем-то, но не со мной». Я села в незнакомую машину и угодила в клешни самого обычного маньяка. И вот вся жизнь проносится перед глазами и воспоминаниями находит начало — хочет еще немного отсрочить конец.

Вышка подмигивала красным огоньком. Наверное, бородатый, разрезающий волной скорости просторы неба старик, там наверху, отметил: «Пора».

Я тоже думала, что пора. Прошло несколько минут, и я открыла глаза, попробовала встать — с трудом, но получилось — левая джинса была вся в крови. Мне показалось это сексуальным.

Идти я почти не могла.

Врачи советуют никогда самостоятельно не вынимать осколки и острые предметы из своего тела, но я никогда их не слушала и боль в горле лечила не горячим чаем, а мороженым. Я подошла к машине и открыла водительскую дверь.

Он открыл глаза и тихо произнес:

— Мразь, — его голос стал другим, видимо, что-то со связками.

Его рука с силой открыла дверь, и я упала на землю, а он сверху на меня. Так первый из нас отправился к Страшному Суду.

На мне лежал коренастый мужчина весом килограмм восемьдесят, русый, глаза голубые. Были когда-то.

Я начала набирать 112, соединение невозможно — как всегда, система дала сбой.

На третьей попытке девушка радостным голосом сказала:

— Экстренная служба, доброй ночи! Любовь.

Когда ты умираешь, слова «доброй ночи» воспринимаются как последний глум этой планеты, а любовь… Да, последние ее слова.

— Я попала в аварию, у меня перерезана левая нога возле бедра. А на мне — мертвый мужчина, я встать не могу.

— Где вы находитесь?

— Не знаю.

— Постарайтесь вспомнить все… — она запнулась на глоток кофе (вот сука), — что можете!

— Мы ехали по Киевскому шоссе в сторону Москвы, оставалось километров десять, может двадцать. Свернули направо, сразу после указателя — как его…

— Что вокруг?

— Поле, вдалеке коттеджный поселок, рядом лес.

— Девушка, это везде так. Мы не можем искать вас, сами не зная где.

— Я умираю, бл**, я чувствую, что тут под этой сраной вышкой и сдохну.

— Какой вышкой? — как будто обрадовавшись, спросила оператор.

— МТС, «Билайн», не знаю…

— Ребят, все вышки по области — Киевское направление — от нуля до тридцатника, — сказала она кому-то, кто был рядом…

— Висите на линии, умоляю, не вешайте трубку…

— Батарейка почти села…

Я не хочу умирать. Но последняя связь, державшая надежду, закончила свое соединение.

Ноги стали холодными-прехолодными.

У меня получилось всунуть руку ближе к его паху и поискать телефон, я нащупала его в кармане рядом с прорезанным мной членом.

Я вытащила тонко-мото и снова набрала 112…

— Мне нужна любовь!

— Она всем нужна.

— Оператор, Любовь…

Спустя минуту меня соединили с моей собеседницей, сделав очередной запрос.

Вот из-за такой бюрократии гибнут дети, вот такая дебилизация не несет ответственности, что человек умер, не дождавшись помощи.

— Сейчас я буду говорить названия поселков — если хотя бы одно покажется вам знакомым — дайте знать. Селятино…

— Нет.

— Давыдково…

— Проезжали.

— Большое Воскресенское…

— Почти сразу после поворота на него свернули.

— Девушка, к вам уже едут — разговаривайте со мной сколько можете, о чем угодно.

— Я боюсь закрывать глаза. У меня ноги совсем холодные. Онемели.

— А что произошло?

— Он всадил мне нож в бедро, а я сломанным диском прорезала ему шею. И мы врезались в вышку.

— Вас пытались изнасиловать?

— Не знаю.

— Убить?

— Да я же говорю — не знаю.

— Это был ваш знакомый?

— Я его видела один раз в жизни.

— Телефон зарегистрирован на Валиева Алексея Алексеевича. Вам о чем-нибудь говорит это имя? Назовите номер и марку машины.